выполнять заказ, Лида спросила:
сказал: "Максим, каждый человек - это верх чуда, и нет чудовищнее
определения человеку - "простой". Вы вкладываете в это свой смысл, но он
утилитарен и обедняет вас же..."
сон, будто к ним домой, в Москве, приехал доктор Тумаркин. Всеволод видел
его словно наяву четко, в мелочах, каждую пушинку на голове, и прожилки на
яйцеобразной лысине, и сильные, длинные пальцы, и добрые угольки глаз.
прожил на две недели дольше. Из-за того, что он поднялся к вам на день
рождения, язва дала прободение...
- я думал, что ему станет легче... Он так хотел увидеть большого мураша в
лесу... Я нашел большого мураша и пустил его по столу, и папа так смеялся,
до слез смеялся...
смеялся, он смеялся, я же знаю, как он смеется!
Ильи.
карусель большая... Как мы с Леной расстались, я могу видеть их только по
воскресеньям. Раенька сделалась молчаливой, улыбается редко-редко...
Маленькая, та ничего не понимает еще, только все просит: "Давай
почалуемся"... Раенька смотрит настороженно и светится вся, когда я о Лене
говорю хорошо и, как в прежние дни, "мамочкой" называю. Спрашивала раньше:
"Вы скоро помиритесь, папсик?" А что мне ответить ей? А тут, на ярмарке,
как мы подошли к карусели, она, верно, забыла все, глазенки загорелись,
спрашивает меня: "Папсик, можно я на жирафа сяду?" Наташка - та еще не
понимает, сидит на льве, гладит его ручками, шепчет: "Хороший лев, добрый;
когда устанешь - скажи, я ножками пойду", а Раенька на жирафе сидит,
страшно ей и совестно, видимо, что большая уже - двенадцать лет - и на
карусели катается, а я на них гляжу, и сердце мне рвет, на куски рвет...
Отчего все мы, Владимировы, так несчастливы в семьях?
последний миг он снова увидел седой пушок Тумаркина, который склонился над
человеком, накрытым белой простыней, - сразу определил: отец...
легкий, зыбкий, с плавно размытыми контурами шпилей и черепичных крыш.
чтобы свет не падал на осунувшееся лицо Исаева.
Бедненький... Я подожду вас в столовой, одевайтесь, пойдем в "Апполо" -
надо успеть к десяти... Если к вам подсядет не Роман, а кто-то другой, он
должен будет сказать: "Какая жалость, что я не могу пристроиться здесь:
возле окна сильно дует, а у меня плохо с легкими".
говорил с легким акцентом. Назвав пароль, он сказал:
контрразведки.
потушат свет.
поразился сейчас той странной манере, которая и сделала ее столь
популярной в Ревеле. Пела она - будто рассказывала, ходила по залу,
присела и к его столику и, уперев подбородок в кулачок, долго смотрела на
него в зыбком свете свечи, которую держала в левой руке. Потом она снова
пошла на маленькую эстраду, закрыла глаза и - выдохнула, как простонала:
узнал в Карле Виктора Пипераля, работника разведки, с которым они в ЧК
пришли одновременно. Исаев ринулся было с объятиями к Роману, но тот сидел
возле окна, зажав руки между коленями; улыбнулся он Исаеву жалко и, как
почудилось, извиняюще-отчужденно.
ее нельзя, как ни старайся, а Роман ничего и не скрывал.
старший брат Романа...
Огюста, своего связника... Чудом перехватили.
курили, тяжело затягиваясь, и от этого лица их то и дело освещались
красным, тревожным высветом.
дома не могло быть ошибки?
подставить под удар.
тебя провести операцию с Маршаном. Отчего же ты киснешь?
У тебя нет братьев, Карл?
жестко ответил Карл.
а Яша у нас был старшим - за отца... А когда совсем было голодно - мы шли
к нему и он отдавал последнее. Понимаешь? А на праздники он сам делал
гомулкес. Это клецки из слоеного творога. Стоял у плиты, с лысины пот
утирал, песенку пел: "Ой-ой, майн Белс, майн штэйтэле Белс, майн хоймише
Белс, во хоб их майн киндере йорен ферброхт..." После революции я сказал
ему: "Яша, раньше ты мог делать все, что хотел, со своими бандитами,
раньше был царь и буржуй. А теперь забудь свою банду". Он поклялся, что
будет работать на честность и никаких дел с камушками. Я ему верил. А как
же мне было не верить, когда наш братишка умирал от голодного туберкулеза
и мы все скидывались с оклада по четверти, чтоб ему купить сала и яиц, а
ведь Яша с одного камушка мог больше продуктов накупить, чем мы за свои
деньги... А он ничего не послал, с нами вровень был, и нам это было
дороже, чем если б он продолжал, как раньше, свою торговлю... Мы ему до
конца поверили, когда у могилы Исая стояли...
Карл поднялся, подошел к Роману, положил ему руку на плечо и спросил:
сердце. Твое сердце еще пригодится революции.
ради тебя, ради погибшего Исая, наконец.
стукнул себя кулаком по коленям с точными, какими-то автоматическими
интервалами. - Не смею! Исай мне сказал: "Папа с мамой дали нам жизнь, в
которой имя нам было "жид" и любой черносотенец мог вспороть нам живот или
разбить об угол голову. Ленин дал нам жизнь, в которой из жидов мы
превратились в евреев, а из париев - в граждан республики!" Исай за это
умер...