есть штора. Смех, да и только. Но если в каком-нибудь дальнем окне, где он
наблюдал немую сцену, штора вдруг опускалась, он выходил из себя, принимая
это как личное оскорбление, и тихонько бранился: "Ну и черт с вами, свиньи
этакие".
ненависть тесным панцирем сжимала его грудь. В горле у него пересыхало.
Как они ему ненавистны, все эти людишки! Иногда это ощущение становилось
невыносимым, губы его дрожали, а четкое изображение на сетчатой оболочке
глаз двоилось и расплывалось - превосходно наведенный окуляр застилало
слезой, и Ригану хотелось громко выкрикнуть проклятие этому ненавистному
миру.
окне душевой женского студенческого общежития и прошел мимо ряда домов,
которым Риган наносил такие визиты уже несколько лет подряд. Труба
медленно поползла вверх, Риган навел ее на Северный холм, где темнел
неосвещенный дом Лича; с тех пор как "старый дурак" отправился на съедение
червям, Риган каждый раз таким способом свидетельствовал ему свое
почтение.
оставляя окно Айки напоследок. Никогда наперед не угадаешь, что там
делается, у этого Айки. Иной раз удается увидеть очень занятные вещи.
Любопытный экземпляр, этот Айки: иногда он держит в руках книгу или
газету, а иногда и рыжую девушку. О, Айки - хитрая бестия. И имя Риган
придумал ему подходящее, обтекаемое - оно легко перекатывалось во рту. В
такое имя было гораздо удобнее вложить солидную долю хладнокровной
ненависти, чем в эту варварскую, застревающую в зубах фамилию -
Фабермахер. Ну и фамилия! Нет, Айки решительно лучше.
Ах, это Горин, - с некоторым разочарованием отметил он. Какого же черта
они там делают? Молодые люди разговаривали, то есть, как заметил Риган,
говорил Горин, а Фабермахер только кивал головой. Вот Фабермахер подпер
голову кулаком, Горин вытащил из кармана какое-то письмо и читает его
вслух; Фабермахер слушает, потом опускает кулак на стол и что-то говорит.
Он встает и начинает шагать по комнате, энергично и отчаянно жестикулируя.
Наверно, он хочет купить у Горина старый костюм, а цена ему не по карману.
Спор продолжается; Горин сует ему письмо, тот отмахивается. Вдруг в углу
открытки открывается дверь и входит - кто же? Рыжая!
тоже ясно. Риган похлопал по тулье фуражки, чтобы промокнуть вспотевшую
лысину. Он прерывисто дышал, все тело его занемело от неподвижного
сидения, пришлось переменить позу. Обычно в это время он делал перерыв и
немножко отдыхал, но сейчас нельзя было терять ни секунды. Не до отдыха,
когда тут происходит такое. Фабермахер исчез из поля зрения, но Горин и
девушка что-то говорили, обращаясь к нему. Потом Горин ушел. А что ж ему
не уйти, подумал Риган. Его ведь ждет дома жена, эта пигалица-итальянка.
Фабермахер снова появился в окне. Девушка попыталась взять его за руку, но
он не позволил. Девушка что-то серьезно говорила: "Ах, не будь со мной так
жесток", - злорадно усмехнулся Риган. Потом она отвернулась и выглянула в
окно. На фоне освещенной комнаты ее силуэт представлял собой то, что в
молодости Ригана называлось роскошной фигурой. Девушка уныло обернулась
назад. Но поворачиваясь, она медленно спустила штору. Ну, это уже просто
пощечина - от возмущения у Ригана даже отвисла нижняя челюсть. Он не мог
поверить своим глазам.
самым жестом, каким шестьдесят лет назад щеголь Риган выражал досаду при
виде поражения спортсменов Амхерстского университета. Глаза его молодо
заблестели от возбуждения. Он с минуту подождал, словно надеясь, что они
почувствуют его ярость и поспешат исправить свою ошибку, подняв штору. Но
штора не поднималась.
Давно уже он не был в таком расстройстве. Он снова подошел к телескопу и
заглянул в окуляр. Штора была опущена. Ах, твари!
как эти трое появились в Кемберленде, он все время нервничает. Словно его
преследуют. Ему сразу тогда стало страшно, будто они - трое сыщиков и
явились сюда, чтобы выследить убийцу, которому трудно доказать, что
убийство было совершено ори оправдывающих его обстоятельствах. Но никто не
может сказать, что он к ним несправедлив, злобно думал Риган. С тех пор
как умер старый Лич, трое преследователей были всецело в его руках, и
разве он этим воспользовался? Нет, он сделал над собой огромное усилие и
только из любви к науке каждый день подавлял в себе неудержимое желание
вытолкать их в шею и велеть немедленно собирать свои пожитки. Он не
поддался этому желанию, так как, что бы там ни говорили, а Кларк Риган -
человек справедливый.
он-то не приглашал этого Фабермахера. Разве какому-нибудь университету на
Юге осмелились бы навязывать черномазого негра? Так почему же он, Риган,
должен терпеть еврея? Если бы этот Фабермахер вел себя прилично, тогда бы
еще куда ни шло. Но такая распущенность - нет, это недопустимо. И если б
он его честь-честью не предупредил! Но такому только палец протяни, он
захватит всю руку. Нет, никто его не осудит, думал Риган, если он примет
решительные меры, - ни один человек со здравым смыслом. Траскер и Горин
пусть пока останутся, если не будут задирать нос, а Фабермахер должен
уйти. Без всяких разговоров.
прежде чем зажечь свет, Риган обдумывал, как мотивировать увольнение
Фабермахера - моральным ли разложением или антигосударственной
деятельностью - и какая из этих причин будет казаться более убедительной.
казался расстроенным и мрачным. Она смотрела, как он шагает по комнате из
угла в угол, но не сказала ни слова.
показал ему письмо Фокса, но он даже не стал читать. Мне пришлось прочесть
его вслух.
приехала, наотрез отказавшись расстаться с ним.
возникло в нем и приводило в такое тревожное состояние. Письмо Фокса было
кратким:
Я несколько раз писал ему, спрашивая, как идет его работа, но он не
отвечает. Я, как и все, возлагаю на него большие надежды. Не болен ли он?
Над чем он сейчас работает? Когда выберете время, черкните мне,
пожалуйста, несколько слов, я очень беспокоюсь о нем. Привет Вам и Вашей
семье.
делаете вы, Горин?"
стремления и желания кипят вокруг, не задевая и не касаясь его. Он одиноко
бредет по жизни, и сколько еще впереди часов, месяцев, лет - и никаких
надежд, никакого просвета. "Но чего же я хочу?" - спросил он себя. Этого
он и сам не знал.
потрясен, но вместе с тем втайне обрадовался, словно предчувствуя
приближение какой-то развязки, которая даст, наконец, выход бурному
отчаянию и обидам, накопившимся в нем за последние месяцы.
Слушая его возбужденный, гневный голос, Эрик ощутил желание бороться
против Ригана со всей той бешеной яростью, которую он до сих пор изливал
только на самого себя.
еще держал в руках мокрое полотенце. Он наспех рассказал ей о случившемся
и ушел. Сабина не могла пойти с ним - ей не на кого было оставить Джоди.
произошла какая-то крупная неприятность. Обе девочки сидели на ступеньках
веранды и, против обыкновения, были очень молчаливы. Они поздоровались
шепотом, точно в доме лежал тяжело больной. На краю веранды стояли два
потертых чемодана. В гостиной Траскер, облокотившись о подоконник, смотрел
перед собой невидящим взглядом. Эллен молча вязала, ожесточенно перебирая
спицами, а Фабермахер стоял, прислонившись к роялю, и его тонкое лицо
искажала страдальческая гримаса, будто где-то вдалеке вот-вот должно было
произойти что-то страшное, а он не мог даже криком предупредить об
опасности, потому что голос его был слишком слаб.
потухло. Фабермахер вдруг резко выпрямился, зашагал по комнате и быстро
заговорил:
маленькая черная записная книжка. Там есть некоторые вычисления, которые я
Херберт Фрэнк
Панов Вадим
Андреев Николай
Самойлова Елена
Орлов Алекс
Белов Вольф