Чтение 65–й страницы книги ~Личный враг Бога~

- Чего там у тебя? - Горбун нагнулся посмотреть. Мешок пошевелился и
слабо застонал.

- К цыплятам заполз. Полумертвый, а пику свою не выпускает. Я уж
отнять хотела - не дает. Ворчит что-то...

- Ну давай его на свет, что ли. Думаешь, он с этими?

Они втащили бесчувственного человека в дом, проволокли его на кухню и
стали разглядывать при свете очага.

- Нет, он не из этих, - произнес наконец Горбун. Он расстегнул,
расшнуровал потрепанную кожаную куртку, что была на к чужаке, залез во
внутренний карман, долго там что-то щупал, затем вздохнул и резюмировал: -
Оборванец какой-то. Ни единой монетки. Может, ну его? На улицу?

- Тебя надо на улицу! Придумает тоже!

- Ну, давай его в кладовку, что ли. Пусть отоспится, а завтра
разберемся.

Человек вдруг приоткрыл глаза и хрипло спросил, с трудом шевеля
растрескавшимися губами:

- Вы кто? Где я?

- Живой! - восхитился Горбун и ответил: - Я - Сир, а это моя жена Соба.
Ты у нас дома.

- Пожалуйста... - Незваный гость закашлялся, словно зарыдал. С трудом
подавил кашель. Приподнялся на локте. - Дайте мне поспать. Я не спал три дня...

- Ты Двуживущий? - спросил Горбун.

- Да, - слабым голосом ответил незнакомец. - Меня зовут Глеб.

- Ты слышала?! Двуживущий не спал три дня! - восхищенно сказал жене
Горбун.

Они помогли подняться обессилевшему человеку и, подхватив его под руки,
довели до кладовки. Опустившись на груду старого тряпья, незнакомец слабо
улыбнулся и поблагодарил:

- Спасибо.

- Не спи пока, я тебе попить-поесть принесу. - Соба быстро сбегала на
кухню и вернулась с бутылью молока и ломтем ржаного хлеба с сыром.

Глеб с трудом приподнялся, сел, спиной опершись на стену. Глотнул
холодного до ломоты в зубах молока, нехотя прожевал маленький кусочек
бутерброда, кивком поблагодарил женщину и, откинувшись на тряпки, мгновенно
заснул.

Хозяин с хозяйкой некоторое время смотрели на него, затем
переглянулись, встали и на цыпочках вышли из кладовки. В тот день они больше не
ругались.

Когда прокукарекал первый петух, было еще темно. На востоке чуть
розовели легкие перистые облака, было тихо и свежо. По ложбинкам меж холмов
длинными полотнищами стелился молочный туман, постепенно истаивая и растворяясь
в прозрачном чистом воздухе.

Горбун Сир вышел во двор, потянулся и длинно, со знанием дела
выругался, восхищенный красотой утра. Его жена Соба кормила кур и гусей.
Швыряла горстями сопревшее зерно, внимательно следила за тем, чтобы никто не
остался обделенным. Ожидая дойки, в стойле мычала корова.

Горбун сел на ступеньки крыльца и стал ждать, когда взойдет солнце.

Мимо прошла Соба. Она словно ненароком пихнула ногой мужа и негромко
буркнула:

- Расселся, старый хрыч.

Он промолчал. Он смотрел, как из-за холмов, высветляя небо, окрашивая
траву в изумрудный цвет, разгоняя остатки тумана неторопливо поднимается
оранжевый диск.

- Разбудить, когда взойдет солнце, - пробормотал он себе под нос. -
Видно, не все они Двуживущие. Интересно, который из них?

- Чего ты там бубнишь? - Рядом появилась Соба. Она держала в руках
деревянные ведра, видно, собиралась к роднику за водой.

- Ничего. - Он даже не посмотрел в сторону жены - пусть ей станет ясно,
что некогда ему заниматься пустой болтовней, - встал и направился будить
постояльцев.

Поднимаясь по лестнице. Горбун вдруг вспомнил про гостя, что должен
сейчас спать в кладовке. Кто он? Связан ли с этой четверкой? Может, зря
приютили они чужака? Не возникло бы каких неприятностей. Тем более что и
денег-то у того нет. Оборванец, одно слово. От них, от оборванцев, ничего
хорошего не жди. Все норовят стащить чего...

Он осторожно стукнул в дверь. Прислушался.

Тишина.

Занес уже было кулак, чтоб постучать еще, погромче, но дверь неожиданно
распахнулась, и из комнаты выглянул жуткий человек со шрамами налицо. Красные
рубцы на измятой подушкой щеке делали его еще более отталкивающим. Горбун аж
вздрогнул. А уродливый постоялец молча кивнул и сразу захлопнул дверь, едва не
прищемив хозяину нос.

"Одноживущий, - отметил про себя Сир. - Вот уж никогда бы не подумал".

Он еще постоял перед дверью, ожидая какого-нибудь шума из комнаты. Но
все было тихо. И разочарованный Горбун спустился с вниз, зачем-то стараясь идти
на цыпочках.

Мучаясь от безделья, он прошелся по дому, заглянул во все уголки,
открыл кладовку, постоял возле спящего на тряпках незнакомца, снова вышел во
двор, шугнул больно уж заважничавшего петуха, ущипнул за бок жену, доящую
корову, и в раздумье остановился возле забора, пустыми глазами всматриваясь
куда-то далеко, за холмы, за горизонт, туда, откуда приходила пыльная лента
дороги и куда она убегала.

"Ведь и я могу вот так, - размышлял Горбун. - Бросить все к чертям и
уйти. Сроду нигде не бывал, а уж и помирать скоро. Наверно, и этот, со шрамами,
тоже вот так жил себе спокойно где-нибудь, землю пахал, плотничал или еще что
делал, а потом пришли Двуживущие, позвали его за собой, и он пошел. А теперь
поди отличи, кто из них кто. Что Одноживущий, что Двуживущий - невелика
разница. Одни умирают один раз, другие много, но ведь тоже умирают. И еще
неизвестно, что лучше... - Он вспомнил ужасные шрамы налицо постояльца, и его
передернуло. - Нет, с этими Двуживущими свяжешься - своей смертью не умрешь.
Они как перекати-поле - ни угла своего, ни хозяйства, ни жены. Ходят, погибель
себе ищут, а зачем им все это надо, бог его знает. И сами они этого не
ведают..."

- Чего столбом стоишь? - ткнула его в спину жена, перебив ход мысли.

Он отмахнулся от нее, как от докучливой мухи.

- Отстань! Вот уйду от тебя...

- Уйдет! - Соба подоткнула бока руками. - С этими, что ли? Ну и
сдохнешь за первым же перекрестком! Иди хоть на все четыре стороны. Все равно
помощи от тебя никакой.

- А-а, - махнул рукой Горбун. Жена ушла, унося в дом ведра с молоком, а
он еще долго стоял и думал, что же там этакое притягательное может находиться
за пологими горбами холмов...

Когда он вернулся, в доме было шумно. Четверка постояльцев проснулась и
требовала завтрак в комнату. Над огнем очага уже жарилась на вертеле баранья
нога, в горшках что-то булькало и шипело, и шкворчала яичница на большом
противне. Соба бегала по кухне, гремя утварью. Увидев мужа, она бросила:

- За элем спустись, бородатый спрашивал. Горбун полез в погреб за
пивом.

Глеб проснулся к полудню.

Он нашел рядом с собой глиняную бутыль с остатками молока и недоеденный
ломоть хлеба с уже подсохшей пластинкой сыра. Подкрепившись, он почувствовал
прилив сил. Только ноги слегка гудели, напоминая о тяжести пройденного пути.

"У этого мира есть свои преимущества, - подумал он. - В реальности
подобный трехдневный переход надолго бы вывел меня из игры".

Глеб с удовольствием потянулся, ощущая тугую упругость узловатых мышц.

Слепые, без окон, стены кладовки не давали ему увидеть, какое сейчас
время суток, но по шуму, доносящемуся из-за закрытой двери, он понял, что на
улице день. Звенела посуда, переругивались хозяин с хозяйкой, по потолку топали
чьи-то тяжелые ноги. "Сир и Соба", - вспомнил он имена хозяев.

Еще долго Глеб лежал на тряпках, подтянув к себе поближе копье, и
разглядывал полки, затянутые дремучей пыльной па ной.

"Постоялый двор, - размышлял он. - На день еще можно здесь остаться, а
потом надо идти. Спрошу у хозяина, как пройти к Городу, и пойду. А денег у меня
нет. Дадут ли переночевать? Но ведь не выкинули, не оставили под открытым
небом, даже еды принесли. Что им, жалко? Мне кровать не нужна. Переночую здесь
же, на тряпках и пойду. В Город надо. Не забыть про дорогу получше расспросить.
Хозяин, похоже, безобидный. А в Городе куда? В Лигу? К ребятам? Ну, сперва
дойду, а там поглядим..."

Дверь слегка приоткрылась. В образовавшуюся щель заглянула Соба,
увидела, что он не спит, улыбнулась ему широко и затараторила:

- Кушать будете? Похлебка есть горячая, мясная, жирная. Я знаю, что вы
без денег. Бог с ними! У нас сейчас постояльцы богатые, платят много, правда,
уже съезжать собираются. А вы в наших краях еще будете - долг и отдадите,
друзей приведете. У нас пиво хорошее. И засовы прочные - никто не проберется.
Вставайте, уже день давно...

- Я перекусил только что, - сказал Глеб.

- Да что это! У нас все горячее, парное. Похлебка, хлеб свежий. Я
накрою сейчас.

Хозяйка исчезла, оставив дверь открытой, словно приглашая к столу.

Глеб вышел из сумрака чулана и зажмурился. Яркое солнце раскидало
быстрые блики по большой просторной гостиной. В камине лениво глодал поленья
почти невидимый на свету огонь, перед ним стояло пустующее плетеное кресло,
должно быть, любимое место хозяина в холодные зимние вечера, когда в темные
окна скребется с той стороны поземка, а рассевшиеся за столами постояльцы
рассказывают о своих приключениях и негромко поет балладу забредший на огонек
безденежный бард, отрабатывая тепло и угощение.

Сейчас столы пустовали, на столешницы взгромоздились перевернутые
ножками кверху стулья. Стойка в дальнем углу, за которой должен был стоять сам
хозяин, покрылась толстым мохнатым слоем пыли, и все заведение при свете дня
производило и удручающее впечатление своей безнадежной запущенностью.