раздражением.
оставлял напоследок самый зрелый персик.
вспыхнуло.
останетесь одна и прочтете, наконец, письмо? О, вы улыбаетесь! Что ж, нельзя
судить вас слишком строго - "la jeunesse n'a qu'un temps"*.
письма, - это просто дружеское письмо, ручаюсь вам, хоть еще и не прочла
его.
Mademoiselle*.
мадемуазель (фр.).
мне, и я прочту в ваших глазах, каков дух послания.
оттуда в сад, чтобы, как обычно, порезвиться до обеда, то есть до пяти
часов, я еще недолго постояла в раздумье, рассеянно наматывая платок на
руку. Сама не знаю почему - скорее всего, обрадованная мелькнувшим отблеском
золотого детства, ободренная внезапно возвратившейся ко мне детской
веселостью, счастливая сознанием свободы и, главное, тешимая мыслью, что
наверху, в бумажнике, в шкатулке, в ящике хранится мое сокровище, - я
принялась подбрасывать и ловить платочек, как бы играя в мяч. Но вдруг у
меня над плечом появилась рука, высунувшаяся из обшлага сюртука, прервала
забаву, схватив изобретенную мною игрушку и спрятав ее со словами:
(фр.).
дух, причуды и местопребывание которого невозможно угадать.
сгустились сумерки и в столовой зажгли тихую настольную лампу, когда
приходящие разошлись по домам, до утра откричался звонок, отстучалась дверь,
когда мадам уютно уселась в столовой с матерью и подружками, тогда-то я
проскользнула на кухню - вымаливать свечку для особенного случая; прошение
мое было удовлетворено приятельницей моей Готон, она шепнула:
И со свечой в руке я тихонько пошла в спальню.
и еще более опечалилась, узнав под батистовыми сборками чепчика черты мисс
Джиневры Фэншо; правда, она лежала тихо, но во всякую минуту могла обрушить
на меня град своей болтовни; в самом деле, веки ее дрогнули под моим
взглядом, убеждая меня в том, что недвижность эта лишь уловка и она зорко за
мною следит; я слишком хорошо ее знала. А до чего же хотелось мне побыть
наедине с бесценным письмом!
клад, я спустилась по лестнице. Неудачи меня преследовали. В классах, при
свечах, наводили чистоту, как заведено было раз в неделю: скамейки
взгромоздили на столы, столбом стояла пыль, пол почернел от кофейной гущи
(кофе потреблялся в Лабаскуре служанками вместо чая); беспорядок
совершенный. Растерянная, но не сломленная, я отступила в полной решимости
во что бы то ни стало обрести уединенье.
марша, дошла до темной, узкой, тихой площадки, открыла старую дверь и
нырнула в прохладную черную глубину чердака. Здесь-то уж никто меня не
застигнет, никто мне не помешает, - никто, ни даже сама мадам. Я прикрыла за
собой дверь; поставила свечу на расшатанный ветхий поставец; закуталась в
шаль, дрожа от пронизывающего холода; взяла в руки письмо; и, сладко
замирая, сломала печать.
серебристую мглу, застилавшую мне глаза.
воображенье, и оттого письмо мне показалось очень нежным. Я измучилась
ожиданием, истомилась, и оттого, верно, оно мне показалось еще нежней.
восторг сбывшейся мечты, каким мало кому во всю жизнь хоть однажды дано
насладиться. Бедная английская учительница на промозглом чердаке, читая в
тусклом неверном свете свечи письмо - доброе, и только, - радовалась больше
всех принцесс в пышных замках; ибо мне эти добрые слова показались тогда
божественными.
длилось - оно было подлинно и полно; всего лишь капля - но какая сладкая
капля - настоящей медвяной росы. Доктор Джон писал ко мне пространно, он
писал с удовольствием, писал благосклонно, весело припоминая сцены,
прошедшие перед глазами у нас обоих, места, где мы вместе побывали, и наши
беседы, и все маленькие происшествия блаженных последних недель. Но самое
главное в письме, то, что наполняло меня таким восторгом, - каждая строка
его, веселая, искренняя, живая, говорила не столько о добром намерении меня
утешить, сколько о собственной радости. Быть может, ему не захочется к ней
вернуться - я об этом догадывалась, более того, была в этом убеждена; но то
в будущем. Настоящий же миг оставался не омрачен, чист, не замутнен;
совершенный, ясный, полный, он осчастливил меня. Словно мимолетящий серафим
присел рядышком, склонясь к моему сердцу, сдерживая трепет утешных, целящих,
благословенных крыл. Доктор Джон, потом вы причинили мне боль; да простится
вам все зло - от души вам прощаю - за этот бесценный миг добра!
духи следят за нами, отравляя воздух вокруг?
различала словно бы тихие, крадущиеся шаги: словно бы со стороны темной
ниши, осажденной зловещими плащами, ко мне подбирался кто-то. Я оглянулась;
свеча моя горела тускло, чердак был велик, но - о господи, честное слово! -
я увидела посреди мрачного чердака черную фигуру; прямое, узкое черное
платье; а голова перевязана и окутана белым.
рассудка, утверждай, что письмо совсем выбило меня из колеи, объяви, что мне
все это приснилось; но клянусь - я увидела на чердаке в ту ночь образ,
подобный монахине.
чувств. Но она отступила; я бросилась к двери. Уж не знаю, как одолела я
лестницу. Миновав столовую, я побежала к гостиной мадам. Я к ней ворвалась.
Я выпалила:
народу. Оказалось же, что там всего четверо: мадам Бек, мать ее, мадам Кинт,
дама с расстроенным здоровьем, у нее гостившая в ту пору, брат ее, мосье
Виктор Кинт, и еще какой-то господин, который, когда я влетела в комнату,
беседовал со старушкой, поворотив к дверям спину.
озноб. Четверо вскочили со своих мест и меня обступили. Я молила их
подняться на чердак. Заметив незнакомого господина, я осмелела; все же
спокойней, когда у тебя под рукой двое мужчин. Я обернулась к двери,
приглашая всех следовать за мной. Тщетно пытались они меня урезонить; я
убедила их, наконец, подняться на чердак и взглянуть, что это там стоит. И
тогда-то я вспомнила о письме, оставленном на поставце рядом со свечою.
Бесценное письмо! Как могла я про него забыть! Со всех ног я бросилась
наверх, стараясь обогнать тех, кого сама же и пригласила.
Свеча погасла. По счастью, кому-то - я полагаю, это мадам не изменили
спокойствие и разум - пришло в голову захватить из комнаты лампу; быстрый
луч прорезал густую тьму. Но куда же подевалось письмо? Оно теперь больше
меня занимало, чем монахиня.
полу. Какая жестокость! Средствами сверхъестественными отнять у меня мою
отраду, когда я не успела еще ею насладиться!