Чтение 65–й страницы книги ~Монументальная пропаганда~

За окном была тихая морозная ночь, светила полная луна, кошки орали на
крыше, и из подвала неслись песни, исполняемые нестройным мужским трио. "На
диком бреге Иртыша", "По диким степям Забайкалья"...

- Ребята! Друзья мои! - в порыве светлых чувств воскликнул Жердык. -
Как все же прекрасна жизнь! И как хорошо ощущать в ней себя человеком,
существом рожденным...

- Рожденным для чего? - спросил Ванька.

- Для чего-то хорошего. Короленко сказал: "Человек рожден для счастья,
как птица для полета".

- Можно я переформулирую, - благодушно возразил Крыша. - Я смотрю на
это проще: человек - это постоянно действующая фабрика по переработке
продуктов природы в говно.

Глава 17

А тем временем с Запада или с Востока или с какой-то другой стороны,
уточнять не будем, чтобы не ввергать читателя в соблазн двойного толкования
текста и подтекста, в общем, с одной из сторон на город Долгов надвигалась
вовсе не зимняя, грозовая, зловеще-красивая туча. Ее еще, наверное, мало кто
видел, а Ванька уже всем своим со всех сторон укороченным телом ощущал ее
приближение. Тут надо сказать немедленно, хотя в интересах сюжета стоило
обозначить заранее, что любая гроза повергала Ваньку в состояние звериного
беспокойства, может быть, оттого, что почти все нервы были обрублены,
торчали наружу и чутче любого барометра воспринимали даже неясные
атмосферные возмущения. Во время погодных катаклизмов Ванька порою сходил с
ума, и самые страшные мысли озаряли его изуродованную снаружи башку.

Посмотрев в тот вечер на небо, можно было заметить, что одна сторона
его была черно-лиловая, а другая, напротив, девственно ясная. Черная
медленно двигалась к ясной, ясная двигалась к черной, и наконец они впали
друг к другу в объятия прямо над центром города Долгова. Потом говорили, что
столкнулись два атмосферных фронта. Один из фронтов был циклон очень теплый
и влажный, а другой - антициклон, сухой и холодный. Они столкнулись, и вдруг
все завыло и засвистело, лиловую тучу завертел вихрь, и она превратилась в
грязный черный лохматый смерч, в вертящийся столб, нижний конец которого
опустился к земле, а верхний вытянулся в сторону космоса. Невероятная сила
вращала это черное месиво, отрывая от него и опять притягивая к центру
темные клочья. А вокруг столба вращались и клокотали клубы дыма, пара, грязи
или неизвестно чего всех цветов радуги и их мерзейших оттенков. Смерч не на
одном месте стоял и не прямо передвигался, а ходил кругами по центру города,
будто хотел именно это место полностью изничтожить. Он гнул до земли и ломал
деревья, срывал с домов крыши, переворачивал автомобили, катил по улице
пустые бочки, волок рекламные щиты, разбивал вдребезги киоски, а какую-то
телегу вместе с лошадью поднял вверх и понес куда-то, словно воздушный шар,
и лошадь беспомощно дрыгала ногами. Все свистело, шумело, ревело, с неба
обрушились на город дождь, снег, град величиною с кулак, и все осадки, какие
только можно себе представить, и в таких количествах, каких представить себе
нельзя. Молнии высвечивались ослепительными зигзагами и с ужасным треском
втыкались в землю. Все люди попросыпались и в страхе смотрели в окна, а
иные, наоборот, закрывали глаза, затыкали уши и молились кто кому и чему
умел. Никто никогда в такое время года подобной грозы не видел, и в другое
время не видел, и ни в какое время не видел и видеть бы не желал. И
некоторые даже стали думать, что, может быть, это не гроза, а война, и не
простая, а термоядерная. Или обыкновенное светопреставление. Страшный суд,
ради которого разверзнется земля, вскроются все могилы, тьмы мертвецов
вылезут наружу и станут клацать зубами. Все сверкало, гремело, Ванька
заволновался, и его охватило чувство, что он сам - часть этой стихии.

Хотя внешне никто бы и не подумал.

Его комната, как известно, находилась в полуподвале. Нижняя часть окна
стояла в бетонном кармане ниже уровня тротуара приблизительно на полметра, а
верхняя часть приблизительно на метр поднималась над уровнем. Прямо в окно
летел поток воды, как из трубы большого диаметра. Бетонный карман немедленно
наполнился, вода давила в стекло и опасно сочилась внутрь. Одна молния
ударила прямо в карман, и вода немедленно закипела, но стекла не лопнули.
Другая молния, очевидно, ударила в крышу, и ощущение было такое, что на дом
упала большая бомба.

Трое друзей все еще сидели за столом. Глядя в сторону окна, Ванька
опять вспомнил бой в Кандагаре, когда моджахеды из всех видов оружия крошили
их батальон, застрявший в ущелье и практически беззащитный. Крыша тоже
вспомнил афганский опыт и штурм дворца президента Амина.

Жердык ничего подобного вспомнить не мог и полез под стол.

- Ты чего? - прокричал ему Ванька, отогнувши клеенку.

- Я боюсь! - прокричал из-под стола Жердык.

- Все боятся, - сказал ему Крыша, - но зачем же лазить под стол?
Вылезай! - он схватил Жердыка за шкирку и стал тянуть наружу, а тот
упирался, плакал и кричал:

- Ребята! Не надо! Оставьте меня здесь! Я боюсь. Вам не страшно, вы
герои, а я боюсь!

- А ты не бойся. Это не страшно, - сказал Ванька, казалось, совершенно
спокойно.

- Это тебе не страшно! - прокричал Жердык. - Потому что ты обрубок.
Тебе жить незачем, а я еще полон сил.

Глядя на Ванькино лицо, трудно было понять, что оно выражает.

- Вылезай, Саня! - сказал он Жердыку почти ласково. - Успокойся. Ты что
же, грозы не видел? Вылезай, потолкуем.

Как ни странно, эти слова подействовали на Жердыка, и он, оттолкнувши
руку Крыши, вылез и отряхнулся смущенно.

- Ну вот, - сказал Ванька. - Вот и хорошо. Выпей еще и успокойся.

Жердык принял протянутый ему стакан и отхлебнул, стуча в стекло зубами
и проливая водку на грудь.

- Ты знаешь, - сказал ему Ванька, - когда очень страшно, надо думать о
чем-нибудь отвлекающем. Я, когда нас крошили в ущелье, почему-то старался
вспомнить стихи, которые я где-то зачем-то читал и запомнил. - Ванька закрыл
глаз и почти пропел:

Утомленные пушки

В это утро молчали.

Лился голос кукушки,

Полный горькой печали.

Но ее кукованье

Не считал, как бывало,

Тот, кому этой ранью

Встарь она куковала...

Взорван дот в три наката,

Сбита ели макушка...

Молодого солдата

Обманула кукушка.

- А мне, - сказал Крыша, - в таких случаях приходят на память маршевые
песни. "Несокрушимая, - пропел он, - и легендарная...

- В боях познавшая радость побед..." - подхватил, ободряя себя, Жердык
и посмотрел в окно. Стихия проявляла признаки успокоения.

- Не надо это! - попросил Ванька. - Ты, - повернулся он к Жердыку, -
лучше спой нам что-нибудь лирическое.

- А что? - спросил Жердык и вздрогнул от вновь сверкнувшей за окном
молнии.

- Что хочешь. Например, свою любимую песенку Герцога.

Крыша посмотрел на Ваньку вопросительно.

- Да сейчас вроде не к месту, - засомневался Жердык.

- Ничего, - сказал Ванька. - Хорошая песня всегда к месту. Ну, давай.

- Ты думаешь? - сказал Жердык. И согласившись, приложил руку к груди,
открыл рот. Но в это время опять засверкали молнии: одна, другая, третья.

Жердык обхватил голову руками, присел и снова полез под стол. Новая
молния опять попала в бетонный карман. На этот раз стекло лопнуло, кипящая
вода хлынула внутрь. Клубы горячего пара закрыли все.

- Умираю! - закричал из-под стола Жердык.

- Тогда я вам спою, - сказал Ванька и потянулся к магнитофону.

Крыша немедленно сообразил, что это значит, но он Ваньки уже не видел.

- Стой! - закричал он и кинулся к Ваньке сквозь пар. Он прыгнул, как
ягуар. Вытянув руки вперед, летел он на перехват, похожий, может быть, на
торпеду. И застигнут был случившимся прямо в полете.

Ванька нажал на клавишу, из микрофона вылился чистый тенор Жердыка:

- Сердце красавицы...

И тут полыхнуло не снаружи, а изнутри, и Крыша не упал на Ваньку, а,
напротив, взмыл вверх и продолжил свой полет в бесконечность.

Глава 18

Незадолго до грозы Аглая Степановна Ревкина сидела за столом, пила чай
с ванильными сухарями и поглядывала в окно. Там было тихо и ясно. Ничто не
предвещало ничего.

Аглая вспоминала свою поездку в Москву, встречу с генералом
Бурдалаковым, драку с милицией, скандал со скульптором Огородовым. Нахал! С
такой болезнью явился прощаться. Вот и ей пришла пора расстаться со своим
постояльцем. Три десятка лет прожили вместе...

- Вот, - сказала она, подойдя к нему с чашкой, - видишь, все-таки
дождались. Завтра тебя поставят на старое место, и это уже все, никто тебя
оттуда не сдвинет.

Она посмотрела на него, но в его лице и фигуре никакого отношения к
предстоящему событию не обнаружила. И вдруг подумала: а вдруг он не хочет
туда? Там холод, сырость, голуби и возможны разные злоумышления. В каком-то