Дордия. Какая все-таки сила заставила его, такого неловкого, мешковатого,
собрать вокруг себя потерявшую командира, расползавшуюся роту? Какая же
сила? Как ее назвать?
долг". Но из чего проистекает долг? На чем зиждется? Опять всплыло
вчерашнее: что же такое советский человек?
Когда-нибудь найдется подходящий час.
еще... Там и сям, справа и слева, заурчали пушки. Наконец и над нами,
ввинчиваясь в воздух, прошелестел снаряд, разорвался в отдалении.
повели из Тимкова методический огонь, стали бить по площади, не видя цели.
пулеметное гнездо, я кликнул Синченко, который следовал за мной с
лошадьми, сел на Лысанку, велел коноводу:
сложенном из дикого камня. Неподалеку виднелись подобные же каменные
длинные строения, ранее служившие конюшнями и разными службами племхоза.
двуколку низкорослая, крепкая белая лошадка из породы уральских маштачков.
В дремавшем на двуколке солдате в очках я узнал Мурина.
истолковал его движение, нехотя шагнул, колеса стронулись. Мурин качнулся,
вцепился в борт и, крича "тпру!", путаясь в полах шинели, кое-как слез
наземь. Почувствовав наконец под ногами твердь, он вытянулся, как подобает
солдату.
Теперь взялся сам командир роты.
очков была сломана и скреплена проволокой.
с которой только что едва не сверзился. Этим своим взглядом он как бы
произнес: "Шаткая позиция".
сам думаю иначе! Но мои тягостные мысли - моя тайна. Я ответил:
обухом? Постараемся сами огреть.
дверь сарая, в штаб.
успевшие потемнеть завитки стружек. Легкий смоляной дух струганой сосны
еще не был заглушен запахом махорки, сырых сапог, сырых шинелей. У стены
белело несколько готовых неокрашенных оконных рам, две были повалены, их
никто уже не трудился поднять, по ним ходили, на свежей древесине
отпечатались следы сапог.
младший лейтенант Тимошин, которого я всегда привык видеть на ногах,
всегда за делом, теперь сидел, привалясь к стене, праздно сложив руки. Он
первый вскочил, как только я вошел. Я поискал взглядом коробку полевого
телефона - ее не было. Я сразу понял: обозные повозки еще не прибыли из
Волоколамска. Опять мысленно выругался, вспомнив майора.
На нем лежали два склеенных листа топографической карты, остро очиненные
карандаши Рахимова, его полевая книжка. На верстаке у одного из окон
разместился разобранный на части пулемет. Сборкой занимались Бозжанов и
Заев. Оба сейчас вытянулись передо мной. Заев был без шинели, без шапки;
на его слегка вдавленном лбу темнело пятно смазки, кисти длинных рук черно
лоснились, вымазанные маслом. Пальцы стоявшего рядом Бозжанова тоже
чернели, как от ваксы. Я знал: у него и у Заева имелось общее пристрастие
- хлебом не корми, дай повозиться с огнестрельным оружием, особенно с
неведомым, трофейным, или, вот как сейчас, с нашим отказавшим пулеметом,
дай разыскать загвоздку, довести до ума-разума, отладить заупрямившийся
механизм.
линию, где мы окопались. Застрявшие ночью пушки были уже выволочены на
гору, заняли огневые позиции под прикрытием гребня. Рота Филимонова,
доложил далее Рахимов, пришла перед рассветом, разместилась в поселке на
той стороне ручья.
поспать, потом двигаться сюда.
сказал, не отвел взгляда от карты. Рукой Рахимова там были намечены фланги
соседних частей - разрыв между ними, нашими соседями справа и слева,
равнялся приблизительно шести километрам. Нам, резервному батальону
Панфилова, выпало на долю заградить, затянуть эту брешь. Конечно, двумя
ротами мы ее не затянули. Наши фланги были голыми, открытыми. С обеих
сторон, справа и слева, зияли пустоты шириной в полтора-два километра.
Фронт дивизии здесь оставался порванным. Противнику не потребуется много
времени, чтобы обнаружить, засечь эти пустоты и врезаться, проникнуть
туда, обтекая наши фланги. Как же восстановить порванную линию? "Еще
растянуть, еще ослабить нашу и без того растянутую цепь?" "Устоим ли тут,
товарищ комбат?" - вспомнились слова Мурина.
Оттуда доносились стук, шуршание, порой сиплое бурканье Заева, тщетно
пытающегося говорить шепотом. Он, видимо, опять ляпнул какую-то
шутку-несуразицу. Бозжанов фыркнул. Я раздраженно обернулся.
каких было трудно ожидать от его костлявых больших рук, поворачивал
насаженную на стерженек сжатую пружину, устанавливал ее в нужном
положении. Это положение он отыскивал, осязая подушечками загрубелых
пальцев. Глаза были зажмурены. Я не без удивления заметил, что его
угловатое, с провалами у висков и на щеках лицо выглядело в эту минуту
красивым. Отнюдь не принадлежа к замкнутым или хотя бы сдержанным натурам.
Заев обычно немедленно выкладывал вслух все, что взбредет на ум,
шевельнется в душе. У нашего народа, у казахов, сложена о таких людях
поговорка: откроет рот, желудок видно. Сейчас в его лице без труда
читалось упоение делом, удовольствие мастера-умельца. Уйдя в работу,
ничего кругом не замечая, он машинально облизал потрескавшиеся, сухие
губы, улыбнулся. Дело, видно, ладилось.
вопросительно глянул на меня, - приказал: укреплять рубеж, приготовиться к
отражению атаки.
мыслях, не было решения. Немцы из Тимкова нечасто постреливали; снаряды и
мины порой рвались совсем поблизости. Доходили и глухие раскаты издалека.
шушуканье. Я наконец не выдержал:
мазок кисти. Через пяток минут машинка заработает.
взвалил на плечо поблескивающее стальное тулово, крякнул и, широко шагая,
пошел к двери. Опять он пренебрег воинским тактом, не обратился ко мне,
прежде чем выйти. Бозжанов поспешил выговорить:
вышел на улицу и я.
другая там!
Земляной Андрей
Конан-Дойль Артур
Шилова Юлия
Лукин Евгений
Якубенко Николай
Махров Алексей