Чтение 65–й страницы книги ~Любимец женщин~

тюремные камеры.
- Мое почтение, сударыня, - приветствует он меня, потом обращается к
моему провожатому. - Спасибо, Джитсу, ты свободен.
Дверь вновь запирается на все засовы, и капрал оборачивается ко мне -
рот у него до ушей, но улыбка кажется кривой, потому что уши у него - одно
выше, другое ниже. Роста он небольшого, коренастый, голова к сорока годам
полысела, а глаза-пуговки, как и уши, на разной высоте.
- Меня прозвали Красавчиком, - говорит он. - Вот увидите, мы поладим.
Капрал не спрашивает у меня пропуска, зато требует показать, что в моем
кожаном портфеле. Я взрываюсь. С каких это пор адвокат обязан...
- С каких пор, не знаю, - перебивает он меня. - Приказ я получил
сегодня утром. Я должен убедиться, что вы без моего ведома ничего не
передадите заключенному.
Я пожимаю плечами и отдаю ему портфель. Он заглядывает внутрь,
закрывает и кладет на стол из неструганного дерева, который вкупе с низким
стенным шкафчиком и двумя стульями составляет всю обстановку комнаты.
- Несказанно сожалею, - продолжает он, - но я вынужден вас обыскать.
- Меня что?..
- Я тут ни при чем. Наверное, там думали, что будет адвокат-мужчина.
- В таком случае пошлите за женщиной.
- Я не против, - притворно вздыхает он, - но на это уйдет несколько
дней.
Я с трудом удержалась, чтобы не сказать ему грубость: пусть-де лапает
самого себя и все такое.
- Хорошо, - выговариваю я холодно, - обыскивайте, но быстро!
- Подымите, пожалуйста, руки.
Он ощупывает меня снизу доверху и сверху донизу. Сначала спереди, не
слишком при этом торопясь, потом сзади, поворачивая меня, как куклу. Меня
уже обыскивали несколько раз во время войны, при переходе демаркационной
линии на реке Шер, но ни одна сволочь не проделывала это с таким усердием.
Выпрямляясь, он одаривает меня самой поганой из своих гримас:
- Ну вот видите, было из-за чего волноваться. А теперь я должен
посмотреть, не прячете ли вы чего-нибудь в чулках.
Покраснев не столько от стыда, сколько от негодования, я еле
сдерживаюсь, чтобы не влепить ему пощечину, но ему спешить некуда, спешить
надо мне, и я покоряюсь. Потом быстро опускаю юбку и спрашиваю:
- Извольте теперь сказать, где мой клиент!
В глубине коридора сбоку расположены три стальных двери. Ухмыляясь, он
семенит к средней из них. Пока я привожу себя в порядок и беру портфель,
он отодвигает засовы.
- Вот увидите, тут все выкрасили заново. С Кристофом обращаются хорошо.
Я ему как брат родной, - говорит он и открывает дверь.
Посреди камеры в рубашке и брюках защитного цвета стоит высокий парень
- немного, правда, постаревший, немного раздавшийся, но взгляд, улыбка
прежние.
Я приготовила первые слова, предусмотрела жесты, которые должны были
скрыть мое замешательство при встрече. Я помнила о Констанс. Я сочинила
сказочку, в которой останусь верной, преданной подругой и мы с Кристофом
коснемся в разговоре только будущего процесса. Но, едва переступив порог,
я оказываюсь в его объятиях, льну губами к его губам и, слабея, с первым
же поцелуем вновь обретаю вкус и нежность моей единственной настоящей
любви.
Красавчик стоит как истукан и пялит на нас глаза. Когда же Кристоф
слегка отстраняется и через мое плечо окидывает его ледяным взглядом, он,
кашлянув, демонстрирует нам свою изумительную деликатность.
- Удаляюсь на цыпочках, - шепчет он.
Тяжелая дверь и впрямь захлопывается за ним. Кристоф сжимает меня в
объятиях, а потом, потом...
Что толку рассказывать, и так ясно, что в оставшиеся недолгие сорок
пять минут нам было не до разговоров. Лишь под самый конец, когда я
одеваюсь и, глядя в зеркало пудреницы, стараюсь хоть как-то привести себя
в порядок, мы касаемся вопроса защиты. И тут я замечаю в двери камеры
небольшое круглое отверстие - меня всю переворачивает при мысли, что к
нему сейчас припал своим глазом - то ли верхним, то ли нижним - гнусный
капрал.
В одной комбинации я подбегаю, закрываю ладонью отвратительную дыру и
задним числом содрогаюсь.
- Какой ужас! Неужели он все это время за нами подглядывал?
Но Кристоф знает не больше меня.
- Если и подглядывал, - говорит он, - кому из нас троих больше не
повезло? Но в следующий раз принеси жвачку.
Я надеваю костюм. Когда я вновь оказываюсь в его объятиях на краю узкой
койки, у меня уже не хватает мужества расспрашивать о событиях, из-за
которых он попал в тюрьму. Впрочем, он меня упреждает:
- Я обратился к тебе за помощью только для того, чтобы вновь тебя
увидеть. От этого процесса я ничего хорошего не жду. Будет одна брехня,
как в прошлые разы. Меньше всего я хочу оправдываться перед этими жалкими
людишками.
Я умоляю его не отчаиваться. Я буду помогать ему изо всех сил, сделаю
все, лишь бы его спасти. Я слыву изобретательным адвокатом. А уж для него
разобьюсь в лепешку.
Он кладет мне на губы палец.
- Я не отчаиваюсь, я уверен, что выкарабкаюсь.
У него прежний озорной взгляд, а на лице неожиданно проступает
мальчишеское выражение, как бывало, наверно, в детстве.
Я спрашиваю:
- Как тебе это удастся?
- Раньше удавалось. Я ведь уже один раз отсюда выбрался, у меня есть
опыт.
Я невольно радуюсь его безмятежности, сам он тоже радуется, видя, что я
довольна.
Скорей бы пятница. Что я могу ему принести, кроме жвачки? Ему ничего не
надо. Еды и сигарет у него завались. Он проглатывает уйму журналов о кино
и комиксов. Красавчик и Джитсу привозят их ему с материка. Оба они - люди
генерала Котиньяка, и тот бы их за это расстрелял, если б узнал, но он не
знает, а Кристофу достаточно их подмазать. Впрочем, он подкупает обоих
деньгами, которые у них же и выигрывает в белот или даму.
Стены камеры блестящие, выкрашены в жемчужно-серый цвет - выглядит
недурно, - а на стене напротив кровати прикноплены фотографии актрис Нормы
Ширер, Жизель Паскаль, Джин Тирни, других, мне незнакомых, и, конечно,
Фру-Фру в картине "Губы", где она приоткрывает свой пухлый рот, и в
"Ногах", где она демонстрирует безукоризненные бедра, - эти картины
принесли ей двух "Оскаров".
- Вырезал как смог, - говорит Кристоф, - мне не дают ни ножа, ни
ножниц.
- А правда, что Фру-Фру увезла тебя на яхте в начале войны?
Его лицо омрачилось:
- Мне не хочется об этом говорить.
Я пока не настаиваю, к тому же дверь открывается и Красавчик,
переваливаясь с ноги на ногу, изрекает:
- Прошу прощения, но уже четыре, и если дама сейчас не уйдет, мне
придется зазвонить в колокол.
- Возвращайся скорее, - говорит на прощание Кристоф.

МАРИ-МАРТИНА (3)

Вернувшись из Крысоловки, я встретилась со своей помощницей Эвелиной
Андреи - она на моей машине приехала в порт Сен-Жюльена.
Она присоединилась ко мне накануне. Мы допоздна сидели с ней над ее
записями, обсуждая наши шансы.
Это сорокалетняя женщина с щедрой душой и с такими же щедрыми формами,
пожалуй, чуточку злоупотребляющая светлым пивом и крепким табаком, но
глаза ее искрятся лукавством, и она деятельнее муравья.
Пока я была у Кристофа, она объездила весь полуостров и насобирала
разных сведений, которыми делится со мной по пути в гостиницу.
Мадам, бывшая хозяйка "Червонной дамы", заведует теперь матримониальной
конторой в Бурже. Эвелина связалась с ней по телефону. На все увещевания
та упрямо отвечала:
- Для содержательницы публичного дома профессиональные секреты значат
не меньше, чем для адвоката. Так что сожалею.
Доктор Лозе, который долгое время пользовал женщин из этого самого
заведения, почиет на кладбище в своем родном селении в Дордони. Его
горничная, несмотря на глухоту и старческое слабоумие, утверждает, что
помнит, "как если бы это было вчера", некоего Тони или Франсиса, высокого
голенастого парня. Он жил, по ее словам, с двумя девушками-двойняшками,
торговавшими на пляжах мороженым. Доктор будто бы дважды выковыривал из
него дробь в разное время - до мобилизации и после. Надо взять на заметку.
Госпожа Боннифе, парикмахерша, потеряла во время оккупации мужа, а
после капитуляции немцев - волосы. Потом эмигрировала в Германию и вышла
замуж вторым браком за того из солдат гарнизона, с кем коллаборация у нее
была наиболее тесная.
Умер и Северен, незадачливый супруг Эммы, разведенец, при немцах -
милицейский: выпал из окна в состоянии сильного опьянения. Перед тем как
отдать Богу душу, он успел заклеймить позором родного брата и заявить о
своей правоте в старой и весьма запутанной ссоре из-за лошади.
Бывшая повариха "Пансиона Святого Августина" теперь хозяйничает за
плитой богадельни на острове Олерон, где ее восьмидесятитрехлетняя мать
спокойно доживает свой век. Если я сочту нужным, Эвелина съездит к ней.