Чтение 65–й страницы книги ~Смерть в Киеве~

И все же мы не в силах скрыть своей радости.

Лодка оттолкнулась от берега, не спеша развернулась и, подхваченная
течением, понеслась вниз стремительно, легко, как отдохнувший конь по
чистому полю. Старики машут нам шапками, что-то кричат, пока долбленка не
скрывается за поворотом.

Дует встречная низовка. По небу бродят одинокие тучи, навевая грустное
раздумье. Внезапно нарождаются запоздалые мысли: прав ли я, соблазнив на это
рискованное предприятие близких мне людей? Может, задержаться?.. Но поток
гонит послушную долбленку дальше.

Минуем устье Кунь-Манье. Лодка проскальзывает совсем рядом с
потемневшими валунами, не задевая их и не попадая в пасти водяных отбоев.
Шест кормовщика еле успевает касаться каменистого дна -- так стремительно
несет нашу лодку река на своих бурунах. Убегают назад одинокие прибрежные
лиственницы.

Берега неожиданно становятся круче. Лодка с разбегу врезается в волны,
зачерпывает носом воду, и мы вынуждены причалить к берегу. Обнаруживается,
что набои на лодке для такой реки узкие, и нужно, не откладывая, добавить
еще по одной доске... Но поблизости нет ельника. Придется спуститься ниже до
первой таежки.

Над Маей еще просторный шатер неба. Мы не сводим глаз с надвигающихся
на нас оголенных гор, ищем щель, по которой Мая уходит в свое таинственное
ложе. Но у входа в ущелье как нарочно клубится туман. Что прячет он от
пристального взора? Пороги? Склады драгоценных металлов? Сказочные водоемы,
обрамленные цветным гранитом? Посмотрим. А пока что пытаемся убедить себя,
что нам решительно надоели и скучная тайга, и простор нагорья, и оленьи
тропы.

Кормовщик всматривается в туман, прислушивается к реву невидимого
переката, кричит повелительно:

-- К берегу! Надо переждать!

Лодка, развернувшись, с разбегу вспахала носом гальку.

Мы сходим на берег. Из ущелья, словно из недр земли, веет затхлой
сыростью, запахом отмокших лишайников и прелью древних скал.

Плыть по туману опасно. Трофим уходит вперед посмотреть проход.
Возвращается озабоченный.

-- Ревет окаянная!

Он достает из кармана кусок лепешки, лениво жует -- значит, нервничает.
Сквозь туман виден тусклый диск солнца. Уже давно день, а береговая галька
еще влажная с ночи, и на кончиках продолговатых листьев тальника копится
стеклянная влага.

-- Где-то над нами, по крутому косогору, затянутому стланиковой чащею,
кричат, подбадривая оленей, проводники. Еще не поздно окликнуть их,
отказаться от маршрута, но рот онемел. Крик наверху уплывает в за-хребетное
пространство вместе со стариками, с оленями, с последней надеждой. Нас вдруг
охватывает состояние одиночества, знакомое только тем, кому приходилось
долго быть в плену у дикой природы.

Вот когда Мая по-настоящему займется нашим воспитанием!..

Наконец подул ветерок. На фоне далекого неба показалась вершина утеса,
и тотчас с его угловатых плеч, словно мантия, упал туман. Обнажились влажные
уступы, оконтурилась щель. Мы увидели узкое горло реки и дикий танец беляков
по руслу.

-- Пора! -- кричит Трофим.

Лодку подхватывает течение, и она покорно скользит по сливу. А впереди,
в узком проходе, ершатся почерневшие обломки валунов, упавших сверху. Мая
сваливается на них, тащит нас с невероятной быстротою. А мы рады --
наконец-то осуществилась наша мечта и мы надолго схватились с Маей. Пока мы
чувствуем себя здесь сильнее любых обстоятельств. Пока...

За перекатами, в реве взбесившейся реки, на нас вдруг надвинулась
скала, принимающая на себя лобовой удар потока.

-- Береги нос! -- кричит кормовщик и ловким ударом шеста выбрасывает
долбленку на струю, круто поворачивает ее на спуск.

Долбленка вертится в отчаянной пляске среди скользких валунов. Жутко
смотреть, как нас швыряет от камня к камню, как вздымаются буруны и как
лодка воровски проскальзывает, разрезая дымящиеся волны. Мы с Василием
Николаевичем нацеливаем шесты. Еще миг, еще удар, и долбленка чешет бок о
скалу. Но в последний момент ее захлестывает волна. Первыми соскакивают
собаки. Спрыгиваю и я с носовой веревкой. За мною Василий Николаевич. Трофим
покидает корму позже всех.

Хорошо, что за скалой тихая заводь.

Лодку подталкиваем к берегу, как измученного тайменя на кукане.
Спускаем ее на руках с километр, где чернеет ельник. Теперь мы окончательно
убеждены, что без дополнительных набоев плыть нельзя. Трофим остается
разгружать долбленку и сушить вещи, а мы с Василием Николаевичем беремся за
топоры.

В маленькой таежке, прижавшейся узкой полоской к реке, мы нашли высокую
ель. Свалили ее, раскололи пополам и из каждой половины вытесали по доске.
За это время солнце поднялось уже высоко. Насторожились скалы, прислушиваясь
к стуку топоров.

Возвращаемся к долбленке. Берег устлан цветными лоскутами: сушатся
постели, пологи, продукты, личные вещи. За каких-нибудь десять минут, пока
лодка была под водою, весь груз промок.

-- Батареи-то -- отсырели! -- встречает нас Трофим, и слова его звучат
безнадежно.

-- Не может быть?

-- Посмотрите...

-- Но ведь сегодня у нас связь со штабом! -- настаиваю я.

-- Ничего не выйдет, -- заявляет он категорически,

-- Неужели совсем размокли?

Трофим смотрит на меня виноватыми глазами.

-- Хотя бы предупредить, чтобы не ждали нас в эфире, -- продолжаю я. --
Ведь если мы не будем сегодня на связи, не обнаружат нас и завтра, -- черт
знает что подумают!

-- Подождем до вечера, может высохнут, -- и он бережно раскладывает их
на солнце.

Прибиваем набои, складываем груз, и лодка снова несется по водяным
ухабам. Я с завистью смотрю, как Трофим работает шестом. В опасных местах он
правит долбленкой стоя, упираясь сильными ногами в днище, и тогда кажется --
кормовщик и лодка сделаны из цельного материала.

Минуем наносник, за ним крутой поворот влево. И перед нами внезапно
открывается грандиозная картина -- ряды высоченных скал обрамляют ущелье,
нависают над ним бесконечными уступами. Кажется, будто мы спускаемся по
узкому каньону в глубину земли, где под охраной грозных скал спрятаны
образцы пород, из которых сложены все эти горы.

Вот они, дикие застенки Маи, пугающие человека!

Я не могу оторвать взора от левобережных скал -- от берегов до дна реки
все облицовано нежно-розовым мрамором, и кажется, что эту красоту создала не
слепая стихия, а величайший из художников.

Надо бы остановиться: ведь все это неповторимо. Но нас проносит дальше.
Рассеченные холодным острием реки, совершенно отвесные, высятся скалы,
увенчанные фиолетовыми, буро-желтыми и, как небо, голубыми зубцами. Как
близко поднимаются они к небу, как четки их грани! Картину дополняет стая
воронов, вспугнутых нашим появлением. Мы не любим этих черных зловещих птиц!

Лодку выносит за кривун. Мы оглядываемся: жаль, что так быстро
опустился каменный занавес!

За поворотом другая картина. Скалы растаяли, небо расширилось. Горы
справа отступили от берега, и казалось, уставшая река уже спокойнее течет по
каменистому руслу.

-- Теперь можно и погреться на солнышке, пусть несет, -- говорит
Трофим, беспечно откидываясь спиною к корме.

Василий Николаевич достает кисет, не торопясь закуривает.

Тепло. Лодку легонько качает волна.

-- Не шевелитесь, справа звери, -- шепчет Трофим.

Мы замираем. Видим, из чащи на галечный берег вышло стадо сокжоев.
Увидев лодку, они подняли головы с настороженными ушами.

Долбленка проплывает мимо зверей. Их семь: четыре взрослые самки и три
телка. Мы хорошо видим их любопытные морды, их черные, полные удивления
глаза. Они стоят неподвижно, зорко следят за лодкой. И вдруг все разом
бросаются вдоль реки, исчезают в береговой чаще. Но один теленок обрывает
свой бег и, повернувшись к нам, остается стоять, пока мы не пропадаем в
волнах. Какой диковинкой показались мы ему!

Километра два плывем спокойно. Небо легкое, просторное, голубое.
Готовясь к ночи, темнеет береговой лес. Вдруг откуда-то взметнулся ястребок
и замер в чистом воздухе. И кажется смешной наша настороженность, с какой мы
вступили в пределы Маи.

Трофим стряхнул дремоту, засучив повыше штаны, встал, взял в руки шест.

-- Шумит, -- говорит он спокойно, кивая головою вперед. -- Немного
проплывем и ночевать будем.

Мы тоже берем шесты. Из-за высоких елей, откуда надвигается гул,
неожиданно вынырнула скала в древней зубчатой короне. Что-то предупреждающее
было в ее внезапном появлении. Кормовщик насторожился и, вытягивая шею,
заглянул вперед.

-- Опять начинается чертопляска, -- сказал он дрогнувшим голосом.

За скалой утесы, то справа, то слева, все выше, все грознее. Быстрее
побежала река. Мы наготове. Заметалась лодка меж обломков. Напряглась шея
кормовщика. Запрыгал шест гигантскими прыжками...

Как послушна Трофиму долбленка!

Уже близко слив. За ним провал, и дальше ничего не видно.

Сдавленная береговыми валунами в тугую двадцатиметровую струю, река
скользит по крутизне вниз. Из темной речной глубины поднимаются огромные
валы. В необъяснимом смятении они толкаются, хлещут друг друга, мешаются, и
зарождающийся в них ветерок бросает в лицо влажную пыль. Страшная сила!