же сильно чувствовал свое оскорбление: зачем же не жаловался вашему
величеству? Оттого, что сам связан был по рукам и ногам ужасною смертью
Горд...
этом вспомню.
вашего величества. Случай скоро представился - любовь к княжне Лелемико.
"Государыня не надышит на нее" - вот точные слова герцога моему дяде -
государыня лелеет ее, как свое дитя, свое утешение, свою любимую игрушку.
Надо воспользоваться этою страстью, помогать ей, скрыть от княжны, что
Волынской женат, облегчить им переписку, а там, когда он погубит ее и будет
пойман, довесть все до сведения государыни. Она разгневается... и тогда
голова его в наших руках". Так и делал герцог, верный своему плану. Не он ли
перехватывал письма к Волынскому жены его и письма любовников? Первые
сжигал, другие доставлял по принадлежности. Не он ли ввел цыганку во дворец
и к вашему величеству, как знаменитую гадальщицу, чтобы она могла удобнее
передавать тайные послания? И если любовь княжны и кабинет-министра привела
их на край пропасти, виноват один герцог.
тронута его убеждениями, но спросила, готов ли он подтвердить это именем
бога.
вашему величеству!
сказала, будто говоря сама с собою, однако ж вслух:
так?.. Он жены не любит, кажется, и она за ним не погонится... детей нет...
греха не будет!..
бросала его. Видно было, что в душе ее происходила сильная борьба и она не
смела решиться на подвиг, для нее небывалый.
кабинета подписали?
Эйхлер, - и тем восстановить униженную истину. Одно самодержавное слово
ваше, только одно слово, подпись вашей руки - и потомство прибавит золотую
страницу в истории вашей. Как слава легка для царей!
перо и написала на кабинетской бумаге: "Быть по мнению кабинет-министра
Волынского".
протянутую. Но лишь только собрался он выйти из кабинета, обремененный
своими трофеями, как вошел Бирон, по обыкновению, без доклада. Он будто с
неба упал. Губы его помертвели; голова, руки, колена дрожали. Каково ж? он
все слышал!.. Пораженные его внезапным явлением, государыня и
кабинет-секретарь, казалось, окаменели, так было еще ужасно это лицо!
Никогда и сам Бирон не бывал в таком страшном положении; он хотел говорить,
и язык его не двигался. Наконец, Анна Иоанновна сказала дрожащим голосом:
меня!.. - и, не дожидаясь ответа, вышла.
кабинетскую бумагу за подписью государыни и собирался идти, но был
остановлен...
существу блуждали глаза демона, как будто допытывали, он ли это, Эйхлер,
племянник Липмана! И ни слова - язык не говорил. Презрительно посмотрел на
Бирона кабинет-секретарь и оставил его.
развернуть пред государыней со всем усердием верноподданного и горячностью
истинного патриота картину ужасных зол, которыми Бирон отягчил Россию.
калибра осадили подъезд к дому Волынского: никто, кроме его друзей, не был
принят.
Ступени двоились у ней в глазах, и она с усилием старалась поймать их своею
ногою. Досада, сильнее Декартовых {Прим. стр. 277} вихрей, кружила ей
голову, разрывала сердце, наводила оттенки злости на это лицо, прежде столь
добродушное и приятное. И как не досадовать, как не беситься ей! Она во
второй раз приезжает во дворец, во второй раз ей отказывают. Какая причина
такой неблагосклонности государыни?.. И тогда, когда мужу ее изъявляют
особенные милости, когда он взял верх даже над фаворитом? Тысячи
предположений, и между ними одно, темное, но самое верное, то, что на
унижении ее строят торжество ее соперницы. Боже! какое оскорбление!.. Чем
она заслужила его?.. Любовью к мужу, исполнением своих обязанностей!
Опутанная этими думами, она несколько раз оступалась: дворцовая лестница
казалась ей мрачным, перегнившим сходом в могилу. Гады ползут, шипят,
обступают ее, обвивают своими холодными кольцами, готовы ее задушить. Но
одно воззвание к богу - и нечистое сонмище исчезает.
испуга, увидав пред собою длинный-предлинный и неподвижный стан, как будто
проглотивший аршин, на огромных фижмах, при собольей муфте, сборище румян,
белил, морщин, мушек и цветов, под высокостепенной, напудренной прической,
все это на высоких, красных каблуках.
размалеванная вывеска придворной дамы, важно приседая.
барыня - черная кошка, которая должна была пробежать ей чрез дорогу.
Волынская, обняв ее от доброты души, ей свойственной.
старшего придворного шута, щепетильно дозволила себя поцеловать в щеку,
охраняя сколько возможно девственность своих румян, мушек и фижм.
удушье... немудрено! хлопоты во дворце... около сучки ее величества... да
господин Карл Карлович, дай бог ему здоровья, помог. Ведь вы знаете Карла
Карловича, придворного дохтура?
барыни.
сказать: аттенцию [Внимание (от франц.: attention)]) ко мне и готова для вас
и сучку царскую оставить. Признаться вам со всею открытостью моей души, я
поджидала вас-таки нарочно (тут она вздохнула). Много, очень много было бы
мне вам в потаенность шепнуть... не для прочего иного, как для пожелания вам
добра... Примером будучи сказать, может статься, вы и огорчаетесь, что вас
Анна Ивановна не приняла... Господи боже мой! да этакой кровной обиды не
снести бы и мне... слечь бы-таки, слечь в постелю... А все это, матушка, не
взыщите, ваш дражайший супруг напроказил... У нас во дворце чудеса про него
рассказывают, слушать, так ушки вянут... и будто он разводится с вами... и
будто... Да на сем месте нас могут подслушать; а коли угодно было бы вам,
сударыня, по старой памяти удостоить меня своим посещением, так я
порассказала бы вам все... Милости просим! я живу недалечко, здесь во
дворце, рукой подать.
вцепилась в грудь ее, скребет ей сердце, душит ее. Как не идти ей за
демоном-искусителем? Он манит ее плодом, который дороже для нее, чем первой
женщине плод познания добра и зла: в нем заключается познание сердца ее
мужа. И когда она вкусит от него, ее рай, так же как рай Евин, должен
исчезнуть.
напыщенная и вздутая, как толстая купчиха, с двумя пирамидами подушек,
китайский фарфор в шкапе за стеклом, картина великого мастера в золотой
раме, украденные из дворца, и рядом с нею лубочные эстампы с изображением,
как мыши кота погребают и русского ада, в котором жарят, пекут, вешают за
язык, за ребро, за ногу, во всех возможных положениях, - вот что составляло
главное украшение знаменитого жилища господ Кульковских. На лежанке дремал
ее сынок. Мать разбудила его и, когда он совершил три ужасных зевоты,
которыми, казалось, хотел проглотить пришедших, сказала ему с нежностью:
забудь своей официи...
прогулять, так пойду, а не то, хоть тресни, не выйду.