Чтение 65–й страницы книги ~Фаворит (роман-хроника времен Екатерины I)~

С высоты трибун прилетела к нему одинокая перчатка.

- Я не заслужил! - И он отдал ее пажу.

Облегченный от панциря, Потемкин провел Петрова и Рубана в ложу для
персон значительных. Обратясь к фавориту императрицы, спросил:

- Граф Григорий, два менестреля сложили оды в честь карусели нынеш-
ней. Дозволь пред ея величеством их произнесть?

За своего брата грубо отвечал Алехан:

- Вон тому, корявому, что слева от тебя, читать не надобно! Наша го-
сударыня все стерпит, но оспы она не жалует. А второй, хотя и щербатый
дурак, но пущай уж читает... бес с ним!

Рубан чуть не заплакал от обиды, а Петров, низко кланяясь, предстал
перед императрицей; с высоты амфитеатра слышалось:

Я странный внемлю рев музыки!

То дух мой нежит и бодрит;

Я разных зрю народов лики,

То взор мой тешит и дивит...

И зависть, став вдали, чудится,

Что наш, толь весел, век катится.

- Плохое начало, - сморщился Рубан. - У меня лучше...

Убором дорогим покрыты,

Дают мах кони грив на ветр;

Бразды их пеною облиты,

Встает прах вихрем из-под бедр...

- Тредиаковский эдак же писал, - сказал Потемкин, подтолкнув Рубана.
- Ну, что грустишь, брат? Щербатый-то в люди уже выскочил. Остались мы с
тобою - кривой да корявый. Пойдем по этому случаю в трактир Гейденрейха
и съедим полведра мороженого...

Петров заканчивал свою оду восхвалением Орловых:

Так быстры воины Петровы

Скакали в Марсовых полях,

Такие в них сердца Орловы,

Такой чела и рук был взмах...

Григорий Орлов прильнул к Алехану, что-то нашептывая.

- Жаль, что я того корявого отставил, а теперь возись тут с красавцем
писаным, - сказал Алехан. - Ежели што-то замечу, так я этому Орфею с
Плющихи завтра же все руки-ноги переломаю!

Екатерина плохо поняла оду Петрова, но зато оценила молодецкую стать,
юный румянец, густые дуги бровей и розовые губы поэта. Рука женщины ока-
залась возле его лица - для поцелуя:

- Сыщите Ивана Перфильевича Елагина, скажите, что я велела вас после
карусели в "кабинетец" провесть.

- Ну вот... начинается, - покривились Орловы.

В "кабинетце" размещалась библиотека царицы, и она, как радушная хо-
зяйка, рассказывала поэту, что отдает книги переплетать в красный сафьян
с золотом, иные же велит в шелк оборачивать. Заранее смеясь, Екатерина
показала ему томик Рабле:

- До чего же хорош! Когда настроение дурное, я его грубости прочиты-
ваю охотно и веселюсь небывалой сочности слога...

Петров никак не ожидал, что он, из-под скуфейки выползший, попадет в
"кабинетец" самой императрицы. Бедняга ведь не знал, что не ему одному
честь такая: Екатерина любого свежего человека протаскивала через эту
угловую комнату дворца, дабы, непринужденно беседуя, выявить глубину
знаний, узнать о вкусах и пристрастиях... Женщине нравилось в Петрове
все-внешность, склонность к языкам иностранным, живость в движениях. Она
спустилась с поэтом в дворцовый садик, гуляла там, рассказывая:

- Библиотекарем у меня грек Константинов, зять Ломоносова, ленивейший
человек в деле проворном... Я возьму вас к себе на его место, обещаю в
году тыщу двести рублей.

Мечта о собственной карсте загрохотала колесами, уже совсем близкая,
раззолоченная и зеркальная. Екатерина, наклонясь, взяла с куста гусени-
цу, и она колечком свернулась на ее ладони.

- Неужели умерла? - огорчилась императрица.

- Что вы! Можно сразу оживить.

- Каким же образом!

- А вот так, ваше императорское величество...

С этими словами Васька плюнул в ладонь императрицы. Червяк и правда
ожил, шевелясь. Но зато сразу умерли женские чувства Екатерины к невос-
питанному красавцу. Она вытерла руку о подол платья и велела Петрову
ступать к Орловым.

- Передайте, что вашею одой я вполне довольна. Скажите, что вы уже в
моем штате-переводчиком и библиотекарем.

От себя она наградила его золотой шпагой. Алехан же дал поэту шкатул-
ку, в которой гремели 200 червонцев, и Петров сразу припал к его руке,
целуя... Алехан при этом сказал:

- Ты у нас теленок ласковый, всех маток пересосешь...

Дипломаты явно переоценили появление Петрова:

- Близ императрицы новый красивый мужчина? Не значит ли это, что воз-
ле престола могут возникнуть некоторые перемены?

- Нет, - отвечал им Панин. - Соседство Петрова доставляет императрице
волнения не более, чем вид красивой мебели. Государыне понадобился "кар-
манный" одописец, который, не полезет на стенку, как это делал Сумаро-
ков, если она станет редактировать его стихи под общий хохот подвыпивших
картежников в Эрмитаже...

В один из осенних дней Потемкин проезжал по набережной, когда от Зим-
него дворца готовилась отъехать новая лакированная карета, в которую са-
дился Василий Петров, исполненный довольства. Был он горд, напыщен, при
золотой шпаге у пояса.

- Гляди на меня! Когда маменька умерла, я из дому только половичок
унес, на нем хуже собаки спал, в калачик свертываясь. Голодал, мерз,
страдал, а теперь... Теперь ты слушай:

Любимец я судеб! - опомнясь, я сказал, -

Во свете рифмослов так счастлив не бывал.

Я современных честь. Я зависть для потомства.

Что может выше быть с богинями знакомства?

Являясь, Муза смысл мне толчет во главу.

Екатерина деньги шлет и дарит наяву.

Потемкин не был завистлив, но сейчас поморщился:

- Пусть Муза втолчет в башку тебе, чтобы, в карете развалясь, не за-
бывал ты тех, которые с Охты пешочком бегают...

На Охте, нахлебничая у мачехи Печериной, бедствовал Василий Рубан - к
нему и ехал Потемкин с корзиной вина и закусок.

6. В ПАВЛИНЬИХ ПЕРЬЯХ

Граф Александр Сергеевич Строганов, человек настолько богатый, что
при дворе чувствовал себя полностью независимым, однажды за картами в
Эрмитаже завел речь: нет ничего сложнее в мире, утверждал он, чем уста-
новить правоту человека.

- Вчера на Охте огородница мужа топором зарубила. Вроде бы и преступ-
на она. Но посуди, Като: муж поленом ее дубасил, пьяный, с детьми на мо-
роз гнал, какое тут сердце выдержит? Нет, не преступление совершила жен-
щина, зарубив изверга, - напротив, Като, великое благодеяние для общест-
ва оказала она!

Екатерина напряженно смотрела в свои карты:

- Ты, Саня, справедливость не путай с правосудием, ибо справедливость
очень часто борется с юридическим правом. Закон всегда лишь сумма наи-
больших строгостей, в то время как справедливость, стоящая выше любого
закона, часто отклоняется от исполнения законности, когда в дело вступа-
ет призыв совести.

Строганов быстро проиграл ей партию в робер.

- Одного не пойму. Като, кого ты сейчас цитировала? Ну, будь мила,
сознайся - Блэкстона? Монтескье? Или... Ваньку Каина?

Екатерина раскрыла кошелек, черным испанским веером, на конце которо-
го сверкала жемчужина, загребла себе выигрыш.

- Саня, ты же знаешь, что я страшная воровка...

Но воровать так, как воровала Екатерина, тоже не каждый умеет. Бумаги
Ломоносова оказались на ее столе - подле трудов Беккариа, Монтескье,
Юма, Дидро; здесь же покоились толстенькие томики Энциклопедии. Абсолю-
тизм прост, как проста любая деспотия. Зато просвещенный абсолютизм сло-
жен. К этому времени сама русская жизнь, достижения ее мысли и западной
философии уже дали столько сырого материала, что Екатерина просто зады-
халась от его изобилия... Тайком от всех она сочиняла Наказ для состав-
ления Нового уложения законов. "Два года я читала и писала, не говоря о
том полтора года ни слова, последуя единственному уму и сердцу своему с
ревностнейшим желанием пользы, чести и счастия империи, и чтоб довесть
до высшей степени благополучия всякого..." А все, что она вычитала, об-
думала и перестрадала, - все чувства женщины, все побуждения монархини
она щедро бросила на алтарь всеобщего обсуждения ради единой цели: сох-
ранить и упрочить самодержавие![13]

"Правда воли монаршей", написанная кнутом и клещами палача, должна
была теперь преобразоваться в Наказ императрицы, дабы определить абсолю-
тизм уже не кровью, а едино просвещением писанный. Петр I указы об "об-
щем благе" завершал четкой угрозой - распять, четвертовать, языки отре-
зать, члены повыдергивать. Елизавета, дочь его, от батюшкиного "общего
блага" (изложенного выше) перешла к "матерному попечению" о благе под-
данных и только с кнутом не могла расстаться! Сложная эволюция "Правды
воли монаршей" завершалась сейчас в кабинете Екатерины, воплощенная в ее
Наказе, где на новый лад было писано: преступление следует "отвращать
более милосердием, нежели кровопролитием", а "слова никогда в преступле-