Чтение 65–й страницы книги ~Скрут~

Заветное имя, прежде заставлявшее Игарово сердце сладко сжиматься, на этот
раз оставило его равнодушным. Наверное, от усталости.

Они снова тронулись в путь на рассвете, и очень скоро Игар обнаружил, что
между ним и его спутницей стоит плотная стена лжи.

Все это было. Все это уже было однажды - только вместо двуколки была
наемная повозка, а его спутница... была шлюхой из портового дома терпимости. И
он тоже лгал, невыносимо, ежесекундно - про дом с пятью ступеньками... Про
участок земли, который можно продать и купить молочное стадо, и делать сыр...

Та была шлюха и лгунья, и она врала в ответ - но Игар помнит, что тогда
его обман был ему в тягость. Как же, вез человека на лютую смерть... А теперь
рядом с ним сидит женщина, в сравнении с которой тот "человек" кажется просто
морской свинкой. И что? Почему он, Игар, не чувствует раскаяния, только страх
ошибиться, выдать себя, не довести до конца своего дела?..

Помня о вчерашнем конфузе, он на этот раз помалкивал - Тиар и не думала
заговаривать с ним и тем самым разрядить напряжение. Она по-прежнему правила
своей Луной, вернее, позволяла Луне бежать, как бежится; Игар всей кожей
чувствовал ее молчаливое ожидание. Он канатоходец на канате вранья, и путь его
готов был прерваться у самого начала.

Наконец, он не выдержал.

- Я врал вчера, - сообщил он, глядя в сторону.

- Я знаю, - спокойно отозвалась Тиар. Игар облизнул обветрившиеся губы:

- Я... Илаза не сестра мне. Она мне жена, и мы сочетались на Алтаре.

Тиар медленно повернула голову; зеленые звездочки в карих глазах
разгорелись ярче:

- Значит, она ждет... твоего ребенка? Игар кивнул, не поднимая глаз.

- А... почему ты не рядом с ней? Почему ты оставил ее и уехал так далеко?

В голосе ее скользнул ледок; Игар втянул голову в плечи:

- Я... К родичам своим ездил. Отец-то... не терпит, когда кто-то против
воли. Я думал, раз Алтарь сочетал, то они нас с женой примут... А они говорят -
где сочетал, там и живите...

Он перевел дух. Тиар глядела, и он со страхом понял вдруг, что обычной
доброжелательности, живущей в ее глазах даже перед лицом откровенной лжи,
теперь как не бывало:

- А зачем ты придумал сестру?

Он хотел стать на колени - но в двуколке это было совершенно невозможно, и
он ограничился тем, что крепко прижал обе руки к сердцу:

- Простите... Я хочу, чтобы Илаза благополучно разродилась... Я больше
жизни этого хочу, ну простите меня, я думал, что вы просто так не поедете...

- "Думал, думал", - пробормотала она, отворачиваясь. - Значит, она не
живет в шалаше посреди леса? Не мается в одиночестве? О чем ты еще, интересно,
"думал"?

- Я расскажу все... - начал Игар, но в этот момент впереди на дороге,
далеко, у самого горизонта, показались шесть всадников.

Его бросило в пот. Рубаха моментально прилипла к спине- хоть всадники
могли быть кем угодно: путешественниками, гонцами, коневодами...

Тиар посмотрела вопросительно. Взглянула вперед- Луна упрямо трусила
вперед, всадники двигались куда быстрее, вот уже слышен топот копыт...

Тиар натянула вожжи. Перевела на Игара серьезные, карие безо всякой
прозелени глаза:

- Найди, пожалуйста, в багаже сверток с сыром. Я его положила наверху, но
он, наверное, провалился на дно...

Разыскивать что-либо в багаже куда сподручнее было ей самой - не спрашивая
себя, зачем посреди дороги Тиар понадобился сыр, Игар послушно встал коленями
на скамью и, перевесившись через спинку, открыл багажный сундук.

Топот копыт приблизился; конечно же, предчувствия его не обманули.

Стражники окружили двуколку; старший вежливо поприветствовал Тиар, она
ответила по своему обыкновению доброжелательно и спокойно, а Игар погрузился в
сундук до половины, спрятав бледное лицо и от души надеясь, что острый зад в
потертых штанах не выдаст его волнения.

- Я повитуха, - сообщила тем временем Тиар. - Меня вызвали к роженице, а
парень показывает дорогу... Нашел?

Рука Игара нащупала в темных недрах влажную тряпицу с сыром.

- Не нашел, - отозвался он приглушенно. - Глубоко завалился, пес...

- У меня есть особая грамота, выданная магистратом города Ррок, о том, что
я имею право свободно заниматься своим ремеслом во всех городах и селениях
провинции... Господам предъявить?

- В этом нет необходимости. В темноте багажного сундука Игар стиснул
сверток с сыром, да так, что его пальцы продавились вовнутрь.

- В этом нет необходимости, госпожа... Счастливой дороги.

Заржала чья-то лошадь, радостно отозвалась Луна. Топот копыт отдалился;
сжимая несчастный сыр, Игар выпрямился. От его бледности не осталось и следа -
кровь прилила к голове, придавая лицу оттенок свеклы.

- Но-о, - сказала Тиар Луне. Лошадь тряхнула головой и тронулась с места.

Навстречу тянулись сжатые поля, обсиженные воронами; вдоль обочины стояли
березы, ветвистые и низкорослые, и Игар мрачно подумал, что они похожи на тощих
пестрых собак.

Тиар молчала. Игар осторожно развернул сверток, отломил кусочек сыра и
нерешительно протянул ей - она будто не заметила; Игар вздохнул и сунул ломтик
себе в рот.

- Меня разыскивают, - сообщил он, с трудом прожевывая сыр и не чувствуя
его вкуса. - За мою голову обещают двести семьдесят золотых монет.

Тиар прищурилась, не отрывая взгляда от дороги;

Игар набрал полную грудь воздуха и рассказал ей об Илазиной матушке, о
самоубийстве сестры Ады, о побеге влюбленных, о ярости княгини и ее жажде мести
- он говорил вдохновенно, и даже худая девушка, та, что жила на кладбище и
зарабатывала умением чувствовать ложь, засвидетельствовала бы сейчас его полную
искренность.

Тиар склонила голову к плечу и впервые за весь день посмотрела Игару прямо
в глаза; он зажал в кулаке свой храмовый знак и поклялся Птицей. А заодно и
признался в побеге из Гнезда; зрачки Тиар чуть расширились:

- Ну ты и... крученый. Зачем было врать-то?..

Он потупился. Столь знакомое слово в ее устах было ему неприятно.

* * *

Илазе мерещился запах дыма.

Этим летом обычной засухи не случилось, но зато за первый месяц
наступившей осени не выпало ни единого дождя. Солнце пригревало, не желая
слушаться ни календаря, ни здравого смысла, - а последние несколько дней
свирепствовал еще и ветер, да такой, что листва ложилась на землю, едва успев
поблекнуть. Ветер затихал на закате и на рассвете просыпался вновь. Теплый
ветер, горячий ветер, лес волнуется и стонет, трухлявые стволы не выдерживают и
ложатся, подминая новые, еще не успевшие войти в силу...

Выдержка и настойчивость. Чтобы воспитать у Илазы эти качества, ее мать в
свое время потратила немало усилий.

Получив удар, стисни зубы. Упав, поднимайся и иди дальше; позаботься о
себе сама, потому что больше никто на свете...

Она всхлипнула. Мать знала, что делала. Мать... Горка сухого мха достигала
уже Илазиных коленей. Этот мох горит, как солома, но для этого его должно быть
много... Горка тщательно отобранных сухих веток. Топливо на костер, материал
для растопки, эти веточки быстро прогорают, если не подбросить огню пищи
посерьезнее...

А там, впереди, поскрипывает на ветру сухостой. Несколько высохших, как
мумии, елок со сгустками старой смолы на стволах. Голая, по непонятной причине
умершая ольха, жиденький орешник, а надо всем этим- огромная сосна, живая и
зеленая, и в темной кроне ее скрут сегодня сожрал куницу...

Когда-то Илаза слыхала, что огонь, дорвавшись до леса, не знает ни меры,
ни пощады. Что стена его наступает со скоростью несущейся лошади, поглощая все
живое и оставляя после себя голые обгоревшие стволы...

А нанесенное Илазе оскорбление знает ли меру?

Знает ли пощаду? И не страшнее ли подобное унижение десятка самых страшных
и неотвратимых смертей?..

Мох поймал предложенную ему искру, проглотил с жадностью и тут же занялся,
позволяя ветру унести прочь белую струйку дыма.

Илаза тупо смотрела, как оживают, с треском проклевываются, алчно трепещут
нарождающиеся языки. Столько сил ушло на то, чтобы собрать эти кучи топлива...
А вот теперь они зацветают желтым, а она стоит и смотрит, без радости и без
страха. Гори...

Ветер рванул что есть силы, подхватил огонь и неожиданно рассеял все ее
сомнения. Выхватив ветку из уже пылающего костра, Илаза кинулась дальше, туда,
где тяжким трудом собраны были груды сухого мха и смолистых еловых веток.
Гори... Пусть этого леса не будет.

Мох вспыхивал, как пакля.

Пламя, разносимое ветром, как-то очень быстро добралось до первой из сухих
елей; Илаза отшатнулась, таким жаром ударило вдруг ей в лицо. Простенькая мысль
о том, что она сама сгорит, и очень быстро - эта мысль только сейчас обрела для
нее какой-то смысл.

Она не испугалась. В этот момент ей казалось, что она вообще не способна
испытывать ни боли, ни страха.

Пусть этого леса не будет. Она - лекарь, милосердный и беспощадный,
каленым инструментом выжигающий с лица земли эту язву. Пусть обугливаются
проклятые сети. Пусть поджарится отвратительный скрут; пусть те, кто потом
придет на пепелище, вспомнят ее добром...

Или пусть не вспоминают! Гори!.. Она металась, разбрасывая горящие
головни, распираемая жестокой радостью уничтожения, будто де-ва-пламяница,
которая, как говорят, бесчинствует на пожарах. А потом превращается в уголек...
Пусть...

Потом ей прямо в лицо ударил сгусток дыма - ее легкие заполнились
удушающей клубящейся массой. Не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни
закричать, ни утереть хлынувших едких слез, она увидела наверху все то же
голубое небо со все тем же обязательным белым облачком, а на фоне его - горящая
верхушка сосны, паутина, объятая пламенем, волны пламени, волны дыма, горит,