Чтение 65–й страницы книги ~Диктатор~

агентом, о чем вы меня, между прочим, не информировали.

Войтюк напомнил, что он информирует своих хозяев о наших секретах, но
что происходит в самой Кортезии, ему не сообщают.

- Верно. Вы могли этого не знать. Но разведка Аментолы дозналась, что
Бернулли - изменник. Чтобы избавить его от казни, Прищепа вывез его тайно
к нам. Скоро состоится спектакль его торжественного награждения за услуги
нашей стране. Вы уверены, что Бернулли не знает о вас?

- Надеюсь на это.

- Не надейтесь. Вудворт, ваш недавний начальник, а также давний друг
Бернулли, информировал меня о своем первом, после долгой разлуки,
разговоре с сенатором. Тот сказал, что в нашей среде имеется какой-то
предатель на высокой должности. Бернулли узнал это от приятеля-банкира,
который перевел в один из банков Клура огромную сумму для этого
высокооплачиваемого предателя.

- Владелец счета - анонимный! - Войтюк все больше бледнел. - Им будет
трудно дознаться, что это вы.

- Трудно, но возможно. И еще один тревожный сигнал. Разговоры с
Бернулли ведутся без меня. Формально я занимаюсь военной стратегией, а не
политическими проходимцами. Но мой друг Прищепа вдруг перестал пожимать
мне руку и старается со мной пореже встречаться. И Гамов в последние дни
не вызывает к себе. Если это не признак беды, то не знаю, какие вообще у
беды предварительные признаки.

- Очень тревожный знак! Что вы собираетесь предпринять?

- Хладнокровно ждать.

- Простите за вопрос... Чего ждать?

- Либо снятия подозрений, либо ареста. Третьего не дано.

Войтюк размышлял несколько секунд.

- А если я предложу вам третье?

- Что именно, Войтюк?

- Бегство в Кортезию.

- Вы считаете это возможным?

- Завтра буду знать.

- Почему завтра?

- Сегодня ночью передам, что узнал от вас. Попрошу убежища для вас и
для себя. Хотя не ставлю нас вровень, но все же и мне не хочется попадать
в клещи Гонсалеса... Завтра мне ответят - возможна ли и какова, так
сказать, техника бегства.

Этого мне как раз и хотелось - чтобы он поскорей передал информацию о
моем возможном аресте.

- Согласен. Действуйте.

После ухода Войтюка я связался с Гамовым.

- Вы слышали наш разговор. Надо уменьшить отпущенный мне срок
свободы. Хорошо бы арестовать меня за час до возвещения плана бегства.

- Вы не хотели бы узнать, каким образом вас спасут?

- Грубый ход. Хорош для политика, притворяющегося предателем, но не
для настоящего предателя. Ведь пришлось бы сделать попытку реально бежать.
Схватите потом Войтюка и узнаете, что он назвал "техникой бегства".

- Убедительно. Арестуем вас не днем, а утром.

Арестовали меня, когда я проводил заседание директоров военных
заводов. Сам Прищепа явился брать меня под стражу. Среди конвойных я
увидел и Семена Сербина, когда-то оскорбленного и прощенного Гамовым, а
потом заслонившего Гамова от кинжала собственной грудью. На меня Сербин
смотрел с ненавистью, словно я нанес ему непрощаемое оскорбление.

- В чем дело, полковник? - спросил я с возмущением. - Почему вы
являетесь без предупреждения, да еще с дивизией охранников?

Он показал мне какую-то бумагу.

- Приказ диктатора арестовать вас, Семипалов.

- Да вы с ума сошли, Прищепа! Меня арестовать?

- Прочтите приказ о вашем аресте.

- Возмутительное недоразумение! Чей-то гнусный поклеп! - воскликнул
я, прочитав приказ Гамова.

- Это вы объясните Черному суду А пока следуйте за мной.

Собравшиеся в моем кабинете зашумели, переговаривались,
переглядывались, то возмущенно, то удивленно. Конвойные отстранили всех,
кто встал на дороге. Сербин грубо толкнул меня в плечо. Я обернулся.

- Сербин, есть мера всякой наглости!

Он зло засмеялся.

- Шире шаг! Торопись на казнь. Остановишься, еще наддам!

Это уже выходило за границы законного ареста! Я с укором посмотрел на
Прищепу. Он прикрикнул на Сербина. Солдат отстал, но я чувствовал спиной
его ненавидящий взгляд. У дворца стояла зарешеченная машина. Набежавшая
толпа молча наблюдала, как меня усаживали в нее и как рядом разместился
вооруженный конвой. В последний момент Прищепа отстранил Сербина и тот сел
во вторую - сопровождающую - машину.

Спустя десять минут я уже находился в одиночной камере. Дежурный
офицер тюремного корпуса объяснил мне, что пища дважды в день, что бумагу
и ручку для заявлений я могу получить у него, что крики, ругань и прочий
шум воспрещены.

- Обещаю головой о стены не биться, - сердито заверил я.

Прищепа сухо добавил:

- Я вас арестовал, Семипалов, и на этом мои обязанности кончились.
Отныне вы в ведении Черного суда. Можете вызвать прокурора, либо
работников министерства Милосердия.

- Я требую встречи с Гамовым.

- Требовать от диктатора, чтобы он явился к вам, вы не можете. Но
просить не возбраняется.

- Тогда передайте диктатору, что прошу свидания с ним.

Оставшись один, я сел на койку и засмеялся. Смех превращался в
истерический хохот. Я только постарался, чтобы неожиданное веселье не
прозвучало чрезмерно громко - по коридору, наверное, ходили тюремщики, им
незачем задумываться, почему я хохочу. А смеялся я оттого, что осознал
непредсказуемость своей судьбы. Все, что делал, я делал по своему
свободному решению. Но мной, я видел это все ясней, командовала высшая
сила, логика обстоятельств. Она, эта высшая логика, и принуждала меня
принимать те неизбежные решения, которые становились свободными моими
хотениями. Сказал бы кто-нибудь мне неделю назад, что я сам засажу себя в
тюрьму и потребую над собой жестокого суда! Я бы вместо хохота выдал
такому провидцу оплеуху. Но вот я в тюрьме, жажду суда и могу только
хохотать, что так нежеланно поступить со мной потребовало мое собственное
свободное желание.

Отворилась дверь и дежурный сообщил, что моя просьба о встрече
диктатору передана, но он во встрече отказал.

Я лег на койку и приказал себе уснуть. Много дней я уже не высыпался
по-хорошему. Я закрыл глаза, но сон не шел. Я вскочил и зашагал по камере
- семь шагов от двери до наружной стены, семь шагов обратно. Я все больше
чувствовал себя настоящим заключенным. Даже моим собственным решением -
ходить либо лежать - командовала высшая сила: тюремная неотвратимость.

Вечером меня посетил Николай Пустовойт.

Он вошел, и просторная камера вдруг стала тесной, так заполнил он ее
своим массивным телом. Если он тоже попадет в тюрьму, ему надо будет
требовать другой камеры, в моей он не поместится. Он сел и горестно
покачал головой. И я снова поразился как чему-то впервые увиденному, как
мала его голова на мощных плечах, как коротки толстые пальцы на длинных
руках и как чрезмерно велики нос и губы на маленьком - не в тело - лице.

- Андрей, зачем ты это? - простонал он и жалко покривился - так он
выражал сочувствие. Между прочим, он никогда не был со мной на "ты".

- Вот уж не ожидал, чтобы ты!..

Меня охватил страх, что его не ввели в тайну моего ареста и что он не
знает, какая ему отведена роль в спектакле моей казни.

- Разве вы, Пустовойт?.. - Мне не хотелось в такой момент переходить
на ты.

Он сообразил, что меня встревожило.

- Не волнуйся. Повесим по первому классу. Будешь на веревке крутиться
и дергаться, но даже на секунду не прервешь дыхания. Вешать будем мешок, а
не человека в мешке. Новая модель, испытаем ее надежность на тебе.

Он упорно не хотел восстанавливать прежнего "вы". Я не удержался от
уточнения:

- А если надежность новой модели не на высоте?

- Почему не на высоте? Восемь лан над землей, чтобы даже издали в
толпе хорошо видели повешенного. Разве мало? Нет, все гарантировано, у
меня отличные конструкторы.

Я постарался говорить сколько мог вежливо:

- Рад, что в министерстве Милосердия работают выдающиеся инженерные
силы. Я раньше почему-то думал, что процессы Милосердия больше нуждаются в
юристах. Но юристы в деле милосердия - это, конечно, рутина... Механик
милосердия, конструктор машинного прощения преступников, инженерное
вызволение убийц и предателей... Звучит свежо и вдохновляюще!

До него, наконец, дошла ирония. Его прежняя область - бухгалтерия -
относилась к профессиям, принципиально отвергающим насмешки. Он привык
мыслить категориями арифметики, но на улыбку мою ответил смехом.

- Верно: милосердие и инженерная техника! Но ведь раньше и такого
органа - министерства Милосердия - не было. Министерству Милосердия
приходится создавать свою милосердную технологию.

Против этого я возразить не мог.

- А ваши инженеры милосердия?.. Тайну сохранят?

- Все проверены на умение молчать. Но я пришел не с тем, чтобы
уверять тебя в их скромности, и даже не с тем, чтобы убеждать в
безопасности казни... Это было условием твоего страшного самопоклепа...

- Тогда зачем вы стали чуть ли не оплакивать мою горькую участь?

- Ну, как же? Кто другой бы придумал, только не ты!.. Семипалов -