решаться. Заправка - это пять минут, минимум. Со всеми рекламными
штучками, неизбежными и вязкими, как сладость рахат-лукума.
усвоил себе в последнее время - исключительно для тех моментов, когда они
ссорились.
вида.
разговариваете, как с вашим холуем.
только что же мне теперь - жабу съесть?
по дороге. В белом. Появившись у обочины справа. Бежал как-то странно.
Нелепо как-то. Наполовину бежал, а наполовину словно бы полз. Человек.
Похожий на большое искалеченное насекомое.
словно это было кино, которое они вместе смотрели. Человек стоял на
коленях. Совсем уже близко. Тянул руки. Хотел, наверное, что-бы его
подобрали. Или убили...
пройти рядом, на расстоянии в один волосок и при этом остаться на колесах.
Ванечка успел еще раз вскрикнуть - не то "ай!", не то "мать!" И все. Не
стало больше никого впереди. Серебрилась и мерцала там только совсем
близкая теперь бензоколонка, заманчивая, словно ледяной бокал с искрящимся
- для пересохших губ... В зеркале заднего вида белый человек на коленях
стоял с поднятыми руками. Теперь он вспомнил, что человек этот был белый
потому, что в белье: полотняная белая рубаха и полотняные кальсоны, каких
не носят уже, наверное, с полвека. Лица у человека не было. Волосы были -
клочьями и космами, кальсоны были, а лицо как бы отсутствовало вовсе...
шестью фарами-прожекторами, и вот они уже снова одни на шоссе, нет
странной, жалкой и страшной фигуры без лица, ничего и никого нет, кроме
двух автомобилей, свирепо и мощно впивающихся в ледяную редкую метель.
мигающими огнями (несколько десятков разнокалиберных автомобилей,
шевелящиеся черные фигурки между ними и - на фоне сияющих витрин -
десятиметровые стереоизображения крутых парней, закуривающих "вортекс") и
сгинула позади. Он вдруг осознал, что едет гораздо медленнее, чем раньше,
- меньше ста пятидесяти, - попытался надавить на газ, но нога отказалась
его слушаться. Это было что-то вроде безболезненной, но несомненной
судороги. Нога не хотела ехать быстрее.
самого. - Я боюсь, что он скажет: зря, блин, стараетесь, поздно. А я тут
дурака какого-то чуть не размазал по радиатору...
так вот уже мчались...
соображений.
наш Виктор Григорьевич.
еще точнее.
холуйский и в то же время - дьявольски самодовольный. Штабной.
следует обращаться с такими голосами.
веско, но он уже ощущал, что прозвучало все это у него недостаточно
убедительно и что маленькое это сражение им проиграно.
информативная.
нет.
Накручивать километры. "Мотая километры двадцать первый час подряд, на
рулевой баранке мы клянемся вчетвером: пока не домотаем мы до Жекиных
ребят, не будем жрать, не будем спать и в кустик не пойдем..." Кто были
эти "Жекины ребята"? Какие-то славные физики-химики на маленьком хуторке
близ незабвенного Гинучая... Хорошо. Вот об этом и думай. Очень хорошо.
Гинучай. Зеленые, чистые холмы Литвы. Оранжевые огоньки лисичек на
лесистом склоне. Жека - румяный и безукоризненно чистый, внутри и снаружи,
милый Жека... Все уходят. И первыми - самые лучшие. Почему именно он
должен был подхватить лейкемию - в своем сверхсуперчистом институте,
занимающемся Сверхчистотой? Потому что так захотела Судьба... Эти дурачки
мои любимые воображают, что я управляю Судьбой. Молодые. Молодость глупа и
самонадеянна. Самонадеянна, ибо глупа. Человек может управлять
автомашиной. Танком. Собой. Другим человеком (в очень малой степени). И -
все. Судьба же - это равнодействующая миллионов сил (совсем по Льву
Николаевичу). Управлять судьбой, значит управлять миллионными толпами
людей да еще и миллионными стаями разнообразных случайностей вдобавок...
Такое может только сама Судьба - слепая могучая бабища с мозгами крокодила
и с его же этическими представлениями......
начинала трястись, когда он волновался (а волновался он - частенько, но
умел это скрыть: "трясенье рук, трясенье ног, души трясенье..."). Жрал
постоянно какие-то нейролептики... Нет, неправильно - нейростатики,
кажется. Спазмолитики... Ч-черт, да разве в этом дело? Просто: лучшие
уходят первыми. А те, что похуже - продолжают существовать дальше. Те, что
сортом пониже и классом пожиже... И так - всегда. Почему и не улучшается
никак род людской. Несмотря на все победы сил разума и прогресса. Сколько
веков оптимисты твердят: дальше будет лучше, хуже уж некуда. Хрена....
сделал своего врага мертвым". Моя работа. Меа, опять же, кульпа... Вряд ли
Кузьма Иваныч так думает. Кузьму Иваныча на кривой не объедешь. Среди
Кузьмы Иваныча дураков нет. Но он считает, что все такие разговоры да плюс
сюда же еще и суеверия - на пользу дела. Ад майорем МЕА глориа. И ладушки.
Ибо в конечном итоге все держится на страхе, всякая власть стоит - на
страхе, и только на страхе, и ничего она не стоит вне страха. Все же
прочее - чушь: любовь, восхищение, уважение, личная преданность,
фанатичное преклонение - чушь, эфемерида, фантомы, пыль шагов. Страх.
ТОЛЬКО СТРАХ. И ничего, кроме страха. Честь, говорите? Ум? Совесть?
Правда? Страх сильнее правды. Правда побеждает, это верно, правда кого
угодно способна победить - это орудие мощное и гордое. Но Страх никогда не
исчезает, вот в чем дело. Его можно победить, но он остается, он только
пригибает свою уродливую серую голову, пока правда неистовствует над ним,
как праведная буря. Потом буря эта истощается, изматывает сама себя,
утомленно затихает, отправляется на заслуженный отдых, и вот тут-то и
выясняется вдруг, что все неправедное сметено, расплющено и обращено в
прах - все, кроме, оказывается, Господина Страха. Тихая загадочная жизнь
разлагающегося трупа - вот что такое Господин Страх... Тень госпожи Смерти
на грязном белом саване экрана...
синим, прошли, неспешно обогнав, длинные как осы, полосатые вертолеты
дорожной полиции... Какая разница, куда? Не тронули, и на том спасибо.
Впрочем, скорость была - почти разрешенная: сто шестьдесят. Строптивая
нога по-прежнему не желала делать больше. Он заставил ее работать. Сто
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия
Зыков Виталий
Каргалов Вадим
Якубенко Николай
Муркок Майкл