атлас словно потуск и потемнел.
тем, что у нас есть, а у других нету. Себя величаем! А нать бы тем
хвастать, что оно вот и у меня, а и у тебя тоже есть! Данило, покойник
батюшка, таков-то и был! Сам, помню, по торгу хаживал, не величал себя. И
уж каку жонку там с портном и ту приветит... хозяин! При °м все и зачало
тута, на Москве! И я в ту пору с родителем сюды перебралси! Да вот и сижу,
почитай, скоро полста годов... Иван-от Данилыч тоже заботной, порядливый
князь! Как думашь, передолит Ляксандру? Не передолит - тверской гость
нашему и вовсе пути не даст до Сарая!
возвращается домой. Тут уже все в сборе. Любава сидит гордою именинницей,
опустя глаза, и только при виде узорной тафты совсем по-ребячьи
всплескивает руками. <Видала бы ты!> - думает Мишук, вспоминая сверкающее
чудо в лавке Сысоя, и, повздыхав, придвигает к себе глиняную латку уже
простывших щей...
допоздна. Невеста должна на свадьбе поднести порты своего рукоделия всем
поряду: свекру и свекрови, деверьям и золовкам; мужу, сверх того, вышитую
рубаху, а узорные полотенца - свахе, дружкам, тысяцкому и всему женихову
поезду...
лезет во тьму клети, пахнущую кожей, зерном, соленьями и неистребимым
запахом прошлогодней рыбы от пустых бочек. Сын, Никита, прилазит к нему
спустя еще час (верно, с девками дурил на качелях). Устраивается рядом,
обминая сено.
купецки обозы разбивали! Чево я, по-твоему, не должен был и в поход
идтить?
ответь - отмахнет, и вс° тут. А ноне сам пришел, то хорошо! Не спужать бы
ему молодца! Зачинает осторожно сказывать про отца, но все как-то не так
выходит. Хочет про честь и совесть, а выходит - о походах да подвигах.
Сын, сопя, прерывает родителя:
сладко зевает: - В поход бы сызнова!
погоднее, прижимается к сыну. От парня идет горячее тепло, а сам он стал
что-то нонече мерзнуть порой. Чует: бродит в Никите сила, жажда дела,
успеха, и не останови - полезет, пойдет на все! Батя был не таков. Тоже
настырный, да не экой какой-то! Эх, Никита, Никита! Ведашь ли ты, что есть
честь? Вот и нашел слово, да не поимел сказать. Сын спал как убитый и
видел во снях неправдоподобно красивую тверскую княжну и себя перед нею -
в дорогом платье, на атласном горячем жеребце...
острые радости молодых лет, когда устаешь от жен, когда - у самого
самовлюбленного - нарастает глухая тревога о грядущем после него, о
враждующих наследниках трона, когда въяве становит тщета усилий и сугубая
краткость бытия, когда данным свыше сверхчувствием ловишь неблагополучие в
своем обширном улусе и в доме своем. Все можно не замечать, не понимать,
сложить на кого-то иного - на коназа Александра или коназа Ивана, что не
могут вместе жить на одной земле, на советников, слуг... И все равно не
отворотишь лица от пределов судьбы и бремени прожитых лет!
пронзительной сырью несет от синей, перемешанной с битым льдом воды. Скоро
зацветет степь... И, может быть, надо попросту, бросив все, вскочить на
коня? Зачем?! Конь прискачет сюда же, как бы долго ни летел он,
стремительный, по весенней степи, - в это душное, тяжелое великолепие.
Зачем они вышли из своих запредельных равнин сюда, на реку Итиль? Зачем
подарили ему, его крови, его сердцу, эту тоску по кочевью, этот
повторяющийся с каждой весною тревожащий зов? Его предки, его великие
предки! Ставшие мечтою, марой, преданием, строками мудрых арабских книг,
темные язычники, не ведавшие пророка! Его кровь, зов его сердца, пращуры,
покорившие мир... Почти покорившие мир и незримо покоренные растоптанными
ими народами! Что осталось от них? Пыль дорог, пыль пустынь, пыль времен и
конские костяки в высокой траве степей. И это все? И в этом - слава мира и
ужас народов?
шайтана. Ударил в серебряное било. Вбежал слуга - готовный, стремительный.
Узбек, полуприкрыв веки властных усталых глаз, брезгливо оглядел холопа,
сам не зная еще, что прикажет. Помимо воли, мимо желаний охладевшего
сердца пришло ему в ум должное. Должное было теперь - судьбы урусутских
князей, его улусников. И по глазам слуги увидел: именно того ждут от него
нынче вельможи двора, ожидающие приема, - старший визир и беглербег. Его
подданные или тюремщики его? Ибо без их упорной воли не может он днесь
вершить ни одного, дела в Золотой Орде, в его Орде, в его улусе.
огнем. Войдут и, с поклонами, сядут по сторонам ковра...
посылал воинов перенять ярославского коназа Василия по дороге в Сарай.
сказать сейчас, сколько каждый из них подучил даров от тверского князя.
Даже ежели и так, ежели Иван хотел почему-то задержать князя Василия...
утаивал ярославскую дань, чтобы опорочить его в твоих глазах, повелитель,
и отобрать у него Ярославль.
расспросить этого князя Василия. Следовало сделать это. Неважно, сколько
заплачено этим двоим тверскими боярами! Сейчас ему говорят правду. Иван
становится опасен. Он берет города один за другим.
отца и брата? Жизнь Михаила вырвали у него помимо его воли. Казнить
Дмитрия он тоже долго не желал... Быть может, надобно принять покорство
тверских князей, воротить великое княжение Александру, а Ивана... Что
тогда делать ему с коназом Иваном?
его самого, удовлетворенно переглядываются.
привести ему нынче вечером коназа Василия?
кажется, женат на дочери Ивана. Сейчас он будет жалобиться перед ним на
своего тестя. Возможно, просить военной помочи противу отца жены! Дошло же
у них до того, что Иван ловил зятя по дороге в Сарай!
советников. Он устал. От злобы, желаний, трудов власти, тщеты и суетности,
от этих хитрых дел и настойчивых, хитрых, а в чем-то удивительно
простодушных урусутских князей, от своего отяготительного величия - он
устал.
наконец княжеский поезд к перевозу в Сарай. Волга шла синяя, гневная,
перемешанная с битым льдом. Пять раз отплывали и ворочали назад, пока в
конце концов лодейные мужики сумели миновать стрежень и подчалить к нижним
пристаням, вдоволь порушенным и забитым ледяным крошевом.
суматошной дороге до того избило все бока, что впору было бы не к хану на
поклон, а, напившись горячего молока с медом, в постелю, на русскую печь.
Но ни болеть, ни парить усталое тело было некогда. Глянув, как холопы и
дружина поспешно вынимают казну и товары из лодей, Иван, сцепив зубы,
полез на коня. Семен с Ваняткой уже ждали отца верхами. Калита заставил
себя выпрямить стан. Подобрал поводья. Конь, неспокойный после переправы,
тревожно ржанул, пошел боком, пританцовывая, кося испуганным глазом на
громаду воды, что перла без удержу, словно намерясь совсем снести и без
того сузившийся и прижатый к заборам берег.
собрать мысли не пришлось. Тихо подосадовав, что так нелепо упустили князя
Василия (и вот теперь нужа отвечивать в том перед ханом!), Калита в
сопровождении детей, бояр и ближней дружины отправился к хану.
троне, точно недвижное изваяние. И даже подарки, среди коих серебряный
теремец для ловчих соколов, на который Калита возлагал особые надежды,
мало тронули хана. По неприступным лицам вельмож Калита понял, что
тверские бояра немало поработали в Сарае и борьба предстоит нешуточная.
силы в нем давно кончились!), Калита все же заставил себя вновь проверить,
кому и сколь привезено и предназначено даров, сам распорядил, кому чего
прибавить или убавить, и лишь после того, велев снять с себя сапоги и
верхнее платье, с освобождающим чувством головного кружения свалился в
постелю. Симеон (ночевали тесноты ради в одной горнице) заботно подступил
к ложу отца: