стал, уверен будучи, что ежели не завтра, то уж к послезавтрашнему дню
воротит к дому. И, отъезжая, тоже не поглядел, не подумал. Мысли той не
было у него, что может не воротить домой.
свой давешний обоз и, успокоенный, ополден другого дня подъезжал к Москве,
предвкушая заранее похвалу владычного эконома.
годами городской шум долил, и все больше к сердцу ложились тишина и
деревня. Так-таки ничего и не понял до самого Кремника, до растерянной
стражи, что приняла Никитин обоз за первый из тех, что должны были спешно
везти в Москву хлеб из пригородья, и потому его сперва пихнули было ко
княжеским житницам, а потом обложили матом, и тут только понял он при
криках <Ольгерд, Ольгерд!>, что дело неметно и что пополох в улицах не
иначе, как к литовскому набегу. Он и вновь не понял ничего, ибо подумал,
что Ольгерд опять отбивает Ржеву у москвичей.
кольчатой броне, но без шелома стремглав ворвался в ворота на запаленном
коне и слепо и тяжело, едва не сшибая встречных, поскакал ко княжому
терему. Промаячила высокая фигура Ивана Вельяминова на боевом коне.
митрополичьих хором. Тут тоже творилось неподобное кишение, как в
развороченном муравейнике. Бегали иноки, служки, владычные бояре и кмети.
Эконом всплеснул руками, засуетился, потом вдруг страшно обрадовал обозу,
кого-то ловил, хватал, заставляя по-быстрому таскать мешки с житом в
подклет. И тут только, торопясь, тормошась, вскрикивая, поведал, что
Ольгерд всеми силами вкупе с тверским князем напал на украины Москвы и
пустошит волость, что убит оболенский князь, пытавшийся его остановить,
что без вести пропал Семен Дмитрич Крапива-Стародубский, а полк его на
Холохле вырезан едва не полностью, что великий князь разослал повсюду
грамоты, созывая ратных, но время упущено, полков не собрать; где основная
Ольгердова рать - никому неведомо, и теперь спешно сбивают полк из
москвичей, коломенчан и дмитровцев, дабы выступить встречу Ольгерду и
задержать его, елико возможно, пока не соберут инших ратей.
привоз и что за ним, за Никитою, не значится никаких недоимок, отпустил
возчиков, наказавши передать Наталье Никитишне, что задерживает на Москве,
и пошел искать владычного оружничего - добывать себе бронь, саблю и шелом.
Скакать за своею боевою справою до дому и возвращаться назад - можно было
и не успеть.
куда-то миряне и ратные. Никита отчаялся кого-то найти, хотел было уже
идти на двор Вельяминова - тысяцкий по старой памяти не отказал бы ему в
оружии, - но тут наткнулся на Станяту. Они почти столкнулись на переходе,
сперва не узнавши друг друга. (Станята очень изменился с тех пор, как
ходили в Царьград, стал важный и словно не от мира сего: монах и монах!)
Друзья крепко обнялись, и Станята тут же, вызнав Никитину трудноту,
поволок его за собою. Сперва отвел покормить в трапезную, а там и
разыскали оружничего. И Никита оказался во владычной оружейной, где глаза
у него разбежались от великолепия броней, зерцал, куяков, панцирей,
колонтарей, байдан, шеломов простых и литых, граненых, клепаных, фряжских,
арабских с золотым причудливым письмом, татарских плоских мисюрок,
рогатин, копий, саадаков, сабель, мечей, боевых палиц и топоров. Ему тут
же выбрали удобную бронь, нашли литой шелом с подшлемником. Саблю к руке
он выбирал придирчиво и долго. Запасся татарским луком и полным колчаном
стрел, прихватил и топорик, и нож для всякого ратного случая. Оружничий,
видя жадность, охватившую Никиту, тихонько вспятил друзей к выходу.
накрывшись, один ряднинным одеялом, а другой - ферязью, улеглись, Станята
примолвил, вздохнув:
Воеводами, слышно, поставлены Дмитрий Минич - ты того знашь! - и Акинф
Федорыч Шуба, етот из бояр Владимира Андреича. Не дай Господи, перессорят
на рати! А где Ольгердов большой полк - неведомо. Доносят, что и там и
тут. Посылают на Волок, а может, Ольгерд уже и Волок прошел! Или от Оки
ударит им в спину... Я бы и тебе не советовал в ето бучило лезти. Лучше в
Москве сожидать! Ну, а тамо уж - как знаешь!
же не смог бы заставить себя отступить, отсидеться за каменными стенами...
А как же Наталья, дети? Тогда уж скакать в деревню, выручать их! Впервые
подумалось, что ведь и до его села могут добраться - не литвин, дак
Михайло Тверской. И холодом овеяло враз: что же будет тогда с Натальей? С
сыном? (Подумал почему-то про одного старшего.) Пошевелился на твердом
ложе, пробормотал:
проклял и себя, и раззяв бояр: уж коли выпустили князь-Михайлу да утек в
Литву, дак смотри в оба!
княжом дворе, прискакал из Коломны. Но пробиться на двор, перемолвить с
боярином он никак не мог. Сторожа, осатанев, никого не пускала внутрь
двора. Меж тем туда и назад то и дело проезжали верхоконные, и Никите
хотелось крикнуть:
волшебству, отворились все двери. Нашелся и Дмитрий Минич, который был в
молодечной, сидел за столом и отдавал наказы младшим воеводам. Он оборотил
слепое захлопотанное лицо в сторону Никиты, но, узрев сына тысяцкого,
разом разулыбался, встал. Дело створилось в три минуты. Никита был
зачислен в полк, ему указали <своего> боярина и велели быть готовым и со
справою к послезавтрему утру.
белою пушистою пеленою. Брести по этому снегу было невозможно, и когда
долгая змея окольчуженной конницы выступила в поход, то сразу за
последними рогатками московских улиц утонула в сугробах. Не обнастевший,
не слежавшийся снег был как пух. Кони расталкивали его копытами, кое-где
зарывались по грудь, шли медленно. Потом ударила ростепель, снег засырел,
стал тяжелым. Едва добрались до Рузы, где отдыхали, кормили коней,
устроили ночлег и дневку.
Беженцы начали попадаться там и тут, скоро заполонили дороги, но никто из
них толком ничего не знал, и только одно яснело воеводам: Ольгерд уже
миновал, взял или, скорее, обошел Волок-Ламской и вот-вот его передовые
разъезды выскочат из-за укрепы лесов.
подтягивался, разворачиваясь в боевой строй. Остановились на реке Тростне.
Был второй час пополудни. Уже собирались ставить шатры и варить кашу.
Дозоры, усланные вперед, не возвращались. Дмитрий Минич ехал вдоль строя
полка, распахнув шубу, в роскошном, струйчатом, арабской работы колонтаре.
Среди кольчужного плетения горели, как жар, пластины синеватой стали,
изузоренной тонким золотым письмом, и многие ратники с завистью провожали
его глазами:
строй их загустел, и вот уже отовсюду горохом посыпалось с далеким
неразличимым воем: <А-а-а-а-а!>
ножон, проревел:
скоро сомкнулись и сомкнутым строем тяжело поскакали встречу литовской
коннице.
сближать друг с другом. С той и другой стороны вырастают, сминая снег,
готовые к бою комонные, и белое пространство меж вражескими ратями словно
бы свертывается, съедаемое половодьем скачущей конницы. В воздухе уже со
зловещим посвистом замелькали стрелы. Никита взял поводья в зубы, вырвал
лук и, почти не целясь, выпустил шесть стрел в густой вал катящей встречу
литовской конницы. Вот на правой руке, куда ускакал Акинф Шуба, уже
сшиблись. Вопль пресекся, сник, смытый звоном и треском оружия. Наступило
то, слышимое издали как безмолвие, когда воины сблизились и в дело пошли
клинки.
потому что уже прямо перед ним явился скачущий на него какой-то рослый
литвин, и Никита, весь подобравшись и обнажив зубы, ринул коня вскок,
вздынув саблю и примеривая, как лучше срубить врага. Литвин, однако,
оказался добрым воином. Он ушел от удара, рубанув Никиту вкось, и тот едва
успел прикрыться и отбить удар. Сталь, проскрежетала по броне, к счастью,
скользом и не порвав кольчугу. Они тут же разминулись. Вокруг уже были
морды чужих коней, вздетые сабли, копья, и Никита, рыча, вздымая Гнедого
на дыбы, кошкой вертелся в сече, отбивая сыплющиеся удары, сам рубя со
звоном и скрежетом, по которому только и понимал, что попадает каждый раз
по оружию врага, а не по телу...
им в тыл заходит иная литовская рать. И когда понялось, почуялось, что
Зыков Виталий
Свержин Владимир
Русанов Владислав
Майер Стефани
Афанасьев Роман
Орлов Алекс