молят Всевышнего!
Отдавших жизнь за други своя!
хмуро вопросил Иван.
Ее обиходить нать! А мертвяки земли не подымут. Смерда убей, тогда и воину
не жить!
такие умные, как ты! Придут коли, што тогда?
денесси? - И Мотя тотчас с тихим испугом положила руку ему на рукав,
словно удержать, не пустить хотела ладу своего на ратное поле. Потом
встала, бережно свернула дорогой платок, отнесла назад, спрятала в торока.
- вместе - какую-то его, Лутонину, не вполне понятную ему, Ивану, правоту.
Вот, оказывается, о чем думал брат в своей глуши, пока оне ратились да
забирали Трубчевск со Стародубом в Северской земле! И как в самом деле
пойдет теперь у Митрия-князя с Литвою?
вдвоем забравшихся к нему на колени. Мотя убирала со стола.
опять, кивая каким-то своим мыслям.
стал на рать противу великого князя Дмитрия, а поддался нам, и с дружиной!
Ушел на Русь. Слышно, на Переслав посадили ево!
глянул светло: ведаю, мол, и сам, что недосуг... Но Иван, слегка
зарозовев, возразил:
Ржи сею только-только, абы с голоду не погинуть, а скота набрал - сам
видишь сколь! И быки у меня, и овцы... Без сильных сенов ноне худобы не
продержать!
горбушу. Хоть и тяжко было работать в наклон, а - привычнее. За работою
обида на Лутоню развеялась, рассосалась, не то что начал понимать брата, а
- примирился с ним. Разгибаясь, обрасывая пот со лба, измерял глазом
пройденные покосья (Лутоня, работая стойкою, обгонял-таки брата!), и
постепенная, древняя как мир работа эта захватила его целиком. Сошел
первый пот, уровнялось дыхание. И не то что забылась али там стала
ненужною кровавая ратная страда, а вник, влег в иную страду, изначальную,
крестьянскую, к пабедью второго дня уразумев, что так-то, взаболь,
давненько не кашивал! За мужиками да за холопами баловал боле!
поданную Мотей, которая, кинув детей на старуху соседку, сама прибежала на
покос и теперь, напоив мужиков, быстро-быстро ворошила подсыхающее сено.
соленые от пота, волглые рубахи, сидели за трапезой. - Коня ты мне спас!
Корову спас! И двух бычков спас! Так-то, брат! Можем и без Литвы выжить! А
там меду свезу на Москву, на владычный двор! На то серебро в торгу какую
обнову замогу куплять женке своей! - Лутоня усмехнул слегка. Мотя опять
приникла к нему, потерлась щекою о плечо мужа, точно кошка. И Иван в
чем-то позавидовал двоюроднику: этой устроенной жизни, этому непрестанному
труду на земле, исконному человеческому усилию, которым, слышно, и сам
преподобный Сергий не гребует в обители своей.
на брани, в ратном деле главное научение. Ан жизнь учила его всегда: и в
келье монашеской, и в избе крестьянской; и уже теперь, к своим двадцати
двум годам, выровнявшийся и возмужавший, Иван начинал понимать понемногу,
что далеко не все умеет и еще менее того знает он в том безмерно сложном,
многоликом и вечно текучем даре Творца творению своему, который называется
жизнь.
столбы уличной пыли, - одинокий припоздавший всадник спешивался у ворот
родимого терема в Занеглименье. Победоносная рать, возвратившаяся из-под
Стародуба, уже прошла, уже отзвонили колокола, и в городе, выбросившем
тысячи людей в замоскворецкие луга, на покос, стало пустынно. Редко
погромыхивали кувалды, прервали свой постоянный веселый перестук топоры и
колотушки древоделей. Редко где промычит и останняя корова, тоскуя по
товаркам, выгнанным на загородные пастбища. И только молодуха,
подымавшаяся от реки с полными ведрами, остановилась и, щурясь, прикрыв
ладонью глаза от солнца, разглядывала издали спешившегося кметя.
любуя, проводила взором молодого, в первой бороде, ратника, что вернулся с
прибытком, верно. - Вона! Полные торока! Воротил из похода на Литву...>
на шею господину, потом, застеснявшись и вся заалев, отступила, кланяясь в
пояс; все с тем же полыхающим румянцем на круглом лице приняла повод коня.
когда обняла сухими руками, прижалась к нему, уже и маленькая перед рослым
сыном, чуткими, трепетными перстами ощупывая его голову, плечи - живой!
Вышел парень, деревенский, свой, Иван расцеловался и с ним.
горницу.
им!
лугах!
пойду, выпарюсь, а там уж...
время оно от родителя, как дружно выходили ратные на покос еще тогда, при
Василье Вельяминове. А теперича и тысяцкого нету на Москве! Ништо!
Обождут!
догадал: только что кормила. Тоже обняла, ткнулась в грудь брату,
всплакнула. Понял: воротился из похода, а ее лады милого, что так же бы
нынче приходил и так же встречала бы, выбегая за вороты, в живых нет...
отрок, сын, наименованный, как и хотел покойный Семен, Алексеем, потишела,
осветлела ликом, вся ушла в хлопоты с дитятей. От свекра со свекровой не
ушла, Семена ради не стала рушить дом, да и те прилепились душою к молодой
снохе. Но и у матери, как нынче, гостила почасту. Как-то сказала Ивану с
глазу на глаз горько, отводя строгий, обрезанный взгляд:
и распробовала жизни той. А теперь куда я? И дите одно!
плечи, и бедра налились женской силой и груди распирало молоком. Ей бы, и
верно, рожать и рожать еще! Рано погинул Семен!
вместях с Семеном, не знает, не ведает Иван, что и сказать сестре, только
прижимает к себе ее вздрагивающие в глухих рыданиях плечи да гладит
шершавою, загрубелой рукой родную, туго обернутую косами простоволосую
голову (сидела без повойника ради летней жары). Оглаживает и молчит.
Входит государыня-мать. Требовательно попискивает малыш в колыбели. И
Иван, отстранив скрепившуюся сестру, заглядывает в зыбку с тем несколько
растерянным беспомощным интересом, с каким смотрят молодые холостые мужики
на младенцев.
понянчу, пока в силах!
радостна сердцу. Отвечает:
господина. А трое в горнице сидят друг против друга и молчат. Редко так-то
бывает, когда вся семья вместях! У Натальи на душе покой. Любава качает
засыпающего маленького. Иван чуть ссутулил плечи, уложил локти на край
столешни, отдыхает. Свой дом! Так вот посидеть, да в бане выпариться, да
выспаться на материных мягких перинах, и снова в путь. Назавтра - косить,
а там, поди, новый поход...
ратитьце с има! - И смотрит строго, сурово смотрит. Знает, коли такое -
сыну быть напереди прочих, дружинник!
Василенко Иван
Роллинс Джеймс
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Шилова Юлия