который пробивался вверх, говоря ему, что незачем тратить силы. Это
предательство класса, это предательство народа и предательство человека.
собираются возражать.
с ним покончить, чтобы навсегда с глаз долой.
Но с теоретической точки зрения, как честный гражданин общества, я осудил
бы его и беспощадно покарал.
детей. Бывший президент залепетал так невразумительно, что даже Генрик,
заподозрив недоброе, отпрянул от него.
как и ты, когда-то давно кричали у себя в клубе: бандиты, отбросы,
безумцы! А сегодня-они у власти. Выкинули меня из президентского кресла.
Лучше ты сам будь поосторожнее!
что, бесспорно, можно опасаться и этого. Тем временем взгляд старика
прояснился.
видишь ли, я так давно живу на свете.
признавал этот факт и даже не выказывал сомнения, лишь удивлялся этому,
будто собственному старому письму, написанному в уже выветрившихся из
памяти обстоятельствах, которые можно сравнить со скалой, каменистым
островком, остатком погрузившейся в воду суши, - в жизни оно ни на что не
нужно, хотя и держится на ее поверхности. Да, огонь в своем стремительном
наступлении сжигает не все, бывает, перескочит через что-нибудь, оставит
себе на следующий раз, понуждая изумиться тому, что он признает исключения
и способен пощадить, он, столь неумолимый. Точно так же и время, которое,
возможно, то же самое, что и огонь, только очень медленный.
остается горстка пепла, ничего ни для нынешнего дня, ни для воспоминаний.
Поскольку, если быть точным, их, воспоминаний, и нет, есть только
проблемы, временно отложенные.
том, что произошло позавчера, он никак не мог ничего вспомнить. Когда-то
он был коммунистом, полгодапослушников, затем отмахнулся от
мировоззренческих проблем и всерьез занялся теорией стихосложения. Он не
отрекался от всего этого, точ^.1 так же, как не отрицал, что это вот он на
фотографии р детском платьице. Ясно, что теперь оно ни к чему его не
обязывало, раз сам он стал кем-то совершенно другим. Как актер, сегодня
перевоплотившийся в Гамлета, нс думает о том, что месяц назад он был
Гутем, так и Чатковский всегда находился в настоящем времени, никогда не
отдавался прошлому, и вспоминат', для него было делом столь же нереальным,
как и видеть сны Он испытывал самые странные чувства, беря в руки
"Капитал" или "Подражание Христу", только в этих книгах он находил
подтнерждение того, что прошлая его жизнь была, - есть люди, которых
ощущение того, что какой-то миг они уже переживали когда-то, утверждает в
вере, что они уже однажды жили на земле.
взглядов. Случалось, что в обществе, на улице или на собрании женский
голос произносил его имя, и тогда только Чатковский вспоминал о старом
своем романе, о котором ничего ему нс говорили ни глаза женщины, ни ее
губы, ни весь ее облик.
сущности-нравственную и техническую. На самом деле природа всякого
поступка только одна. Если ты не видишь этого в покушении на жизнь
ненавистного тебе человека, то приглядись к своему покушению на целомудрие
любимой женщины. Тут обе стороны-нравственная и техническая-одно и то же,
по крайней мере они так слились, что ты не можешь думать о каждой из них
по отдельности, как за шитьем ты не в состоянии думать то о нитке, то об
иголке.
серое, но тем не менее спросил его, куда серьезнее, чем, скажем, красавца
Тужицкого:
будешь ею обладать.
точки зрения он сможет убить Цезаря. Действия только у нас,
интеллектуалов, могут облекаться в теоретические формы. Для людей, живущих
полнокровной жизнью, мысль неотделима от возможности. Это напоминает
процесс оплодотворения. Люблю-значит, могу обладать, ненавижу-значит, могу
убить. Нет ни безнадежной любви, ни безнадежной ненависти. В жизни. Ибо на
бумаге-сколько угодно. И в голове, без которой никогда бы не было никакой
бумаги.
кухонным. Грязными, очень жесткими и длинными ногтями он рисовал на нем
бороздки и отковыривал щепки.
был выщерблен.
по отношению к смертным, над которыми они были вознесены сверх меры. Они в
любой момент могли уничтожить все, что захотят, и осознание такой
возможности должно было бы отобрать у их ненависти всякую горечь. А ведь
они искренне ненавидели. Я предполагаю, - он вырвал щепку побольше и
какое-то время разглядывал ее, - что проистекало это из следующей
причины...
Фриш берет с него обещание молчать, поскольку опасается за свое право на
какую-то мысль: он полагал, что философские рассуждения, по-видимому,
тянут того выболтать какие-то политические или партийные секреты. -
Видишь, богиэто никакой не талант, никакая не своеобразная способность, по
большей части это всегда лишь сила. Что-то среднее между великим князем и
стихией. Позиция и мощь. Как глупы все их шутки, да, им есть в чем
позавидовать людям!
готовились к экзаменам, а Фриш учил только стихи. До поздней ночи они
проверяли друг друга по латинской грамматике, как вдруг этот
чудак-способный, о чем они знали, но всегда говорили, что он провалится на
экзаменах из-за своей робости, - начал читать Лукиана. Он декламировал
его. пока шли через всю Варшаву, от Старого города до Уяздовских аллей,
где немного посидели; было, кажется, часа три, к ним прибилась какая-то
собака, две проститутки попросили закурить, и тогда Фриш. желая
покрасоваться, перешел к Овидию. Он знал наизусть множество отрывков в
оригинале и их переводы, порой несколько одного и того же фрагмента.
произнес имя Цезаря, стремясь показать Фришу, что знает! Он теперь
вспомнил то самое место у Лукиана, вспомнил, что это были слова Цезаря,
который, торопясь из Африки в Рим, сказал во время бури: "Так трудно
бессмертным свалить меня, что против сидящего в утлой лодчонке они бросают
столь огромное море!"
возбуждает их, но еще больше-их собственная удача.
оттого питает к ним слабость. Они относятся к природе так, будто она
отдалась им. Превратности судьбы для них-то же самое, что скандалы,
которые устраивает любовница.
театре. Самый настоящий чердак, и никаких особых подробностей-итак,
скошенный потолок, невзрачное окошко, одно, сейчас мокрое от дождя, очень
узкая железная кровать, железная печурка, чайник, которому самое место на
помойке. В углу стопка книг и ботинки, словно с усами от растрепавшихся
шнурков. Только стены взяли на себя труд скрасить однообразие комнаты. С
помощью простейших средств, давно всем известных, - с помощью трещин, дыр
и подтеков стены были буйно расписаны. Целые картины, но в основном что-то
похожее на зарисовки в альбоме-фрагменты, какие-то детали, лица,
запечатленные для того лишь, чтобы взять на заметку, руки, гротескно
жадные, бороды, лягушки, листья, коллекция носов, собачьи морды, лапки
ящериц, словом, излюбленные темы случая. Коегде штукатурка отвалилась и
видна была дранка.
прибавил он, - сегодня!
собиралась на полу, образуя лужицу, которая, похожая на язык, осторожно
продвигалась все дальше и дальше. Две стены по бокам и косой потолок