Чтение 65–й страницы книги ~Возвращение в Брайдсхед~

чтобы я не скучал.

Мы направились к двери, но он окликнул меня.

-- Живописное ложе, правда?

-- Да, очень.

-- Не хотите нарисовать? И озаглавить: "На смертном одре"?

-- Да,-- подтвердила Кара,-- он вернулся домой умирать.

-- Но ведь днем, когда вы только приехали, он так уверенно говорил, что
к весне поправится.

-- Это потому, что ему было очень худо. В полном рассудке он сознает,
что умирает, и мирится с этим. Его болезнь идет со спадами и подъемами; один
день, иногда даже несколько дней подряд он бодр и оживлен, и тогда он готов
к смерти, потом ему становится худо, и тогда он боится. Не знаю, как
получится дальше, когда ему будет становиться все хуже и хуже. Это покажет
время. Римские доктора не дают ему и года. Завтра, по-моему, должен приехать
кто-то из Лондона, от него мы узнаем больше.

-- Но что с ним?

-- Сердце. Какое-то ученое слово у него на сердце. Он умирает от
ученого слова.

Вечером лорд Марчмейн был в отличном расположении духа; комната
приобрела хогартовский вид -- у гротескного "китайского" камина стоял стол,
накрытый на четыре персоны, а на кровати, утопая в подушках, полулежал
хозяин, попивая шампанское, отведывая, расхваливая и отставляя
многочисленные кушанья, приготовленные по случаю его возвращения домой. В
честь такого события Уилкокс выставил на стол золотой сервиз, который на
моей памяти никогда не употреблялся; и это золото, и зеркала в золоченых
рамах, и резьба по дереву, и пышные драпировки огромной кровати, и
богдыханский халат Джулии вместе создавали впечатление рождественской
пантомимы, какой-то пещеры Аладдина.

Только под самый конец, когда мы уже собрались уходить, бодрость
оставила его.

-- Я не усну,-- ворчливо сказал он. -- Кто будет сидеть со мной? Кара,
carissima, ты совсем без сил. Ты, Корделия, не останешься ли пободрствовать
часок в этой Гефсимании?

Наутро я справился у нее, как прошла ночь.

-- Он заснул почти сразу же. В два я зашла к нему развести огонь; свет
горел, но он опять спал. Очевидно, он просыпался и зажег лампу; для этого
ему надо было встать с постели. Я думаю, что он боится темноты.

Естественно получилось, что Корделия с ее лазаретным опытом взяла на
себя уход за отцом. Доктора, осматривавшие в тот день лорда Марчмейна, по
собственному почину обращались со своими указаниями к ней.

-- Пока ему не станет хуже,-- объявила она,-- я и камердинер управимся
сами. Без нужды не будем приглашать в дом сиделок.

На этой стадии болезни докторам нечего было рекомендовать, кроме покоя
и болеутоляющих на случай приступа.

-- Сколько это продлится?

-- Леди Корделия, я знаю людей, благополучно доживших до весьма
преклонного возраста, которым доктора тридцать лет назад отводили не больше
недели. Медицина научила меня одному: никогда не пророчествовать.

Чтобы сказать ей это, оба эскулапа проделали долгий путь из Лондона в
Брайдсхед; здесь их ждал местный врач, получивший те же указания, но в
терминах сугубо профессиональных.

Вечером лорд Марчмейн вернулся к разговору о своей новой невестке;
собственно, он держал ее в уме весь день, нет-нет да и роняя какой-нибудь
язвительный намек; но теперь, откинувшись на подушки, он разговорился о ней
прямо.

-- Я не был прежде особенно заражен домашним
идолопоклонством,--рассуждал он,--однако признаюсь, мысль, что место,
некогда принадлежавшее в этом доме моей матери, должна занять... э-э-э...
Берил, вызывает у меня содрогание. Почему эта гротескная чета должна
доживать здесь свой век в бездетности, на погибель роду и дому? Не скрою от
вас, Берил мне решительно антипатична.

Может быть, причина в том, что наше знакомство состоялось именно в
Риме. Кто знает, не было бы все иначе в каком-нибудь другом месте? Хотя не
представляю себе, где бы я мог с ней встретиться и не испытать неприязни? Мы
обедали у Раньери -- это тихий, маленький ресторанчик, где я бываю уже много
лет,-- вы, без сомнения, знаете его. Берил заняла собою всю залу. Угощал,
разумеется, я, хотя послушать, как Берил пичкала моего сына, и можно было
подумать как раз наоборот. Брайдсхед с детства страдает склонностью к
обжорству; жена, которая заботится о его благе, должна была бы ограничивать
его. Впрочем, это неважно.

Она, без сомнении, слышала обо мне как о человеке, ведущем беспутную
жизнь. Ее обращение со мною я не могу назвать иначе, как игривым. Старый
греховодник -- вот кем я был в ее глазах. Вероятно, ей приходилось иметь
дело со старыми гуляками-адмиралами, и она знает, как с ними ладить...
Никогда бы не смог воспроизвести ее манеру разговора. Приведу только один
пример.

Утром они были на аудиенции в Ватикане, получали благословение своему
браку--я не очень-то прислушивался, нечто в этом духе, как я понял, уже
когда-то происходило -- с предыдущим супругом, при предыдущем папе. Она
довольно живо описала, как в тот раз она была допущена вместе с целой
процессией молодоженов, главным образом итальянцев, самых разных сословий,
кое-кто из совсем простых девушек был прямо в подвенечных платьях, и как все
разглядывали друг друга, молодые мужья сравнивали достоинства своих жен и
так далее. И в конце она сказала: "На этот раз мы, естественно, были одни, и
знаете ли, лорд Марчмейн, какое у меня было чувство? Будто это я привела под
благословение свою невесту".

Это прозвучало неприлично. Я еще не вполне понял, что именно она хотела
сказать. Не было ли здесь намека на несомненную девственность моего сына,
как вы думаете? По-моему, это вполне правдоподобно. И вот в любезностях
подобного рода мы и провели вечер.

По-моему, здесь она будет не на месте, как вам кажется? Кому же мне
оставить Брайдсхед? Ведь ограничения на порядок наследования кончились на
мне. Себастьян, увы, исключается. Кто хочет этот дом? Quis? Может быть, ты,
Кара? Да нет, что я, конечно, нет. Корделия? По-моему, лучше всего будет,
если я оставлю его Джулии и Чарльзу.

-- Что ты, папа? Он принадлежит Брайди.

-- И... Берил? В ближайший день приглашу Грегсона, и мы посмотрим, как
обстоят дела. Давно пора подновить мое завещание -- в нем уйма
несообразностей и анахронизмов... Право, мне нравится мысль поселить здесь
Джулию; ты так красива сегодня, моя дорогая, так красива всегда; гораздо,
гораздо уместнее.

Вскоре после этого он действительно послал в город за своим поверенным,
но в день его приезда лорд Марчмейн лежал в припадке и видеть его не смог.
"Времени еще много,-- произнес больной, мучительно ловя ртом воздух.--
Как-нибудь в другой раз. Когда я буду чувствовать себя лучше". Но мысль о
выборе наследника не покидала его, и он часто заговаривал о том времени,
когда мы с Джулией будем мужем и женой и станем владельцами Брайдсхеда.

-- Как ты думаешь, он в самом деле хочет оставить его нам? -- спросил я
Джулию.

-- Думаю, что да.

-- Но это было бы чудовищно по отношению к Брайди.

-- Ты так считаешь? А по-моему, он не очень дорожит этим домом. Я вот
дорожу, как ты знаешь. Им с Берил было бы гораздо уютнее в каком-нибудь доме
поменьше.

-- Значит, ты собираешься согласиться?

-- Конечно. Папино право завещать Брайдсхед кому он захочет. Мне
кажется, нам с тобою было бы здесь очень хорошо.

Это открывало неожиданные виды -- подобно тому как когда-то, в мой
первый приезд с Себастьяном, поворот аллеи вдруг открыл вид на уединенную
долину с цепочкой прудов, уходящих вниз и вдаль, а на переднем плане высился
старинный дом, и весь остальной мир был отринут и забыт; здесь был свой мир
-- мир тишины, любви и очарования, греза воина на дальнем бивуаке; так,
наверное, вдруг открываются в пустыне высокие колокольни храма после многих
дней голода и ночей шакальего лая. Должен ли я был упрекать себя, если. это
видение порою захватывало меня?

Недели недуга тянулись своим чередом, и вся жизнь в доме зависела от
колеблющегося состояния больного. Были дни, когда лорд Марчмейн, одетый,
стоял у окна или, тяжело опираясь на руку слуги, бродил от камина к камину
по комнатам нижнего этажа; когда приходили и уходили посетители, соседи, и
служащие в имении, и какие-то люди с делами из Лондона; когда вскрывались
бандероли с новыми книгами и о них велись оживленные разговоры; когда в
Китайскую гостиную вкатывали рояль; однажды на исходе февраля, в неожиданно
солнечный, единственный погожий день, он даже распорядился подать машину,
вышел в холл, был облачен в шубу и уже дошел до входной двери. Но потом
вдруг раздумал, как-то обмяк, пробормотал: "Не сегодня. Позже. Как-нибудь
летом", оперся на руку слуги и был препровожден к своему креслу. В другой
раз ему вдруг вздумалось совсем перебраться из Китайской гостиной,
потому-де, что chinoiserie1 мешает ему спать -- он по ночам не гасил
света,--успел отдать подробные распоряжения о переносе всего, что ему может
быть нужно, в Расписную гостиную, однако снова в последнюю минуту пал духом,
все распоряжения отменил и остался на прежнем месте.

Но были дни, когда весь дом, притихнув, слушал, как лорд Марчмейн, сидя
высоко в подушках, с трудом, мучительно дышит. Правда, и тогда он хотел,
чтобы мы непременно были рядом; одиночество и днем и ночью было ему
невыносимо; когда он не мог говорить, его взгляд следовал за нами по
комнате, и, если кто-нибудь выходил, вид его выражал беспокойство, и Кара,
часами сидевшая с ним об руку прямо на кровати,

Китайщина (франц.). 476

успокаивала его, говоря: "Ничего, ничего, Алекс, она сейчас придет".

Возвратился из свадебного путешествия Брайдсхед с женой и провел с нами