Чтение 65–й страницы книги ~Игра в классики~

него зажег настольную лампу; все сразу стало мягким и зеленоватым, и все
заговорили тихими, довольными голосами. Он слышал, как строились планы
насчет того, чтобы поехать в центр, в ресторанчик, поесть потрохов
по-женевски. Талита закрыла книгу и поглядела на него сонными глазами. Он
провел рукою по ее волосам, и ему стало лучше. Что бы там ни было, но мысль
есть потроха в такой час и в такую жару была просто-напросто безумной.

(-69)

52

Ибо, по сути дела, он ничего не мог рассказать Тревелеру. Он пробовал
потянуть конец, и из клубка вытягивалась длинная нить, метры за метрами,
просто метрометрия какая-то, словометрия, анатометрия, патриометрия,
болеметрия, дурнометрия, тошнометрия, все, что угодно, но только не клубок.
Следовало намекнуть Тревелеру, что все рассказанное надо понимать не в
прямом смысле (а в каком же?), но что это не образ и не аллегория.
Непреодолимое различие, разность уровней, и ни при чем тут были ум или
информированность каждого из них, одно дело играть с Тревелером во
всевозможные забавные игры или спорить о Джоне Донне -- это происходило как
бы на общей для обоих почве, -- и совсем другое -- чувствовать себя вроде
обезьяны среди людей и хотеть быть обезьяной в силу доводов, которых не
могла объяснить и сама обезьяна, как раз потому, что ничего разумного в этих
доводах не было и сила их состояла именно в этом, со всеми вытекающими
отсюда последствиями.

Первые ночи в клинике были спокойными; персонал, который должен был
уйти, еще выполнял свои обязанности, а новенькие пока только смотрели,
набирались опыта и сходились в аптеке у Талиты, а та, белоснежно-белая, в
волнении заново открывала для себя эмульсии и барбитураты. Проблема состояла
в том, чтобы обуздать немного Куку Феррагуто, которая прочно уселась в
администраторское кресло и, похоже, была полна решимости установить в
клинике свои жесткие правила, так что сам Дир почтительно выслушивал new
deal212, излагавшийся в таких терминах, как гигиена, бог-отчизна-и-очаг,
серые пижамы и липовый чай. То и дело заглядывая в аптеку, Кука
держала-ухо-востро, прислушиваясь к профессиональным разговорам, которые,
как ей казалось, должен был вести новый персонал. Талита заслуживала
определенного доверия, у девочки был диплом, он висел тут же, на стенке, а
вот ее муж и ее дружок вызывали подозрение. Беда для Куки заключалась в том,
что они всегда были ей чертовски симпатичны, а потому приходилось
по-корнелевски сражаться с чувством долга и платоническими пристрастиями в
то время, как Феррагуто вникал в дело и постепенно приучался к тому, что
теперь вместо шпагоглотателей у него -- шизофреники, а вместо фуража --
ампулы с инсулином. Врачи, в количестве трех человек, приходили по утрам и
не слишком мешали. Дежурный врач, постоянно находившийся в клинике,
страстный любитель покера, успел подружиться с Оливейрой и Тревелером, и в
его кабинете на третьем этаже выстраивались такие флеш-рояли, а на кону,
переходившем из рук в руки, накапливалось от десяти до ста монет, voglio
dire!213 Больные чувствуют себя лучше, спасибо.

(-89)

53

И в один прекрасный четверг, часов в десять -- оп-ля! -- все по местам.
К вечеру ушел старый персонал, хлопая дверями на прощание (Феррагуто и Кука
только усмехались, твердо решив никому не платить никаких сверхурочных), а
депутация больных провожала уходящих криками: "Конец собаке, конец собаке!",
что, однако, не помешало им представить Феррагуто новое письмо с пятью
подписями, в котором они требовали шоколада, вечерних газет и смерти пса.
Новенькие остались одни, испытывая неуверенность, но Реморино, взяв на себя
роль главного знатока, говорил, что все будет великолепно. Радиостанция
"Мир" поддерживала спортивный дух буэнос-айресцев сообщениями о волне
небывалой жары. Все рекорды побиты, можно было патриотически потеть в свое
удовольствие, и Реморино уже подобрал в углах четыре или пять сброшенных
пижам. Им с Оливейрой удалось убедить владельцев пижам надеть снова хотя бы
штаны. Прежде чем засесть за покер с Феррагуто и Тревелером, доктор Овехеро
дал разрешение Талите безо всякой боязни разнести лимонад всем, кроме номера
шестого, восемнадцатого и тридцать первого. Тридцать первый в подобном
случае всегда начинал плакать и Талите приходилось давать ему двойную порцию
лимонада. Пора было начинать действовать motu proprio214, смерть собаке.

Но можно ли было зажить этой жизнью спокойно и не удивляться на каждом
шагу? Почти без подготовки, потому что учебник психиатрии, приобретенный в
лавке Томаса Пардо, не сослужил для Талиты и Тревелера пропедевтической
службы. Без всякого опыта, без настоящего желания, вообще без ничего: и
впрямь, человек -- это животное, которое привыкает даже к тому, что не в
состоянии привыкнуть. Взять, к примеру, морг: Тревелер с Оливейрой понятия о
нем не имели, и нате вам, во вторник ночью Реморино по приказу доктора
Овехеро пришел за ними. Оказывается, на втором этаже только что умер
пятьдесят шестой номер, что, впрочем, ожидалось, и надо было, во-первых,
помочь санитару, а во-вторых, отвлечь Тридцать первого, который был
телепатом, а потому имел дурные предчувствия. Реморино объяснил им, что
прежний персонал постоянно боролся за свои права и работал строго по
распорядку с тех пор, как узнал про закон об оплате за сверхурочную работу,
но теперь они остались одни, и, нечего делать, надо вгрызаться в работу,
заодно и хорошая практика.

Как странно, что в инвентарном списке, зачитанном в день великой
покупки, не значится морг. Как-никак, че, где-то надо держать останки, пока
не явится семья или муниципалитет не пришлет фургон. Может, в том списке он
был назван камерой хранения, или транзитным залом, или холодильным
устройством -- словом, каким-нибудь эвфемизмом, а может, просто шел как один
из восьми холодильников. Что поделаешь, слово "морг" не смотрится в
официальном документе, считал Реморино. А зачем восемь холодильников? Ну как
же... Требование государственного департамента санитарии и гигиены, или
прежний администратор просто приобрел их по случаю, но, как бы то ни было,
это неплохо, бывает такой наплыв, как в тот год, когда выиграл "Сан-Лоренсо"
(какой это год был? Реморино не помнил, но это был год, когда "Сан-Лоренсо"
обыграл всех), -- вдруг сразу четверо больных отдали концы, тот еще урожай,
я вам скажу. Такое, конечно, редко бывает, Пятьдесят шестой-то давно дышал
на ладан, с ним все ясно. Здесь говорите потише, чтобы не разбудить
контингент. А ты, что ты шатаешься по коридору в такую поздноту, ну-ка, марш
в постель, живо. Он славный парень, смотрите, как он старается. Только ночью
его все время в коридор тянет, и не думайте, что тут дело в женщинах, с этим
у нас полный порядок. Тянет его потому, что он сумасшедший, вот и все, как
любой из нас, к слову сказать.

Оливейра с Тревелером решили, что Реморино -- просто чудо. Очень
развитый, сразу видно. Они помогли санитару, который был -- когда не
выполнял санитарских обязанностей -- просто Седьмым номером (хорошо
поддается лечению, так что его можно привлекать к нетяжелой работе). Каталку
спустили на грузовом лифте, в кабине было тесно, и все ощутили совсем близко
недвижно горбившегося под простыней Пятьдесят шестого. Семья приедет за ним
в понедельник, они из Трелева, бедные люди. А Двадцать второго до сих пор не
забрали, это уж -- дальше некуда. Денежные люди, полагал Реморино, все
такие: хуже не бывает, чистые стервятники, никаких чувств. И муниципалитет
позволяет, чтобы Двадцать второй...? Да, был тут судебный эксперт, ходил. А
дни-то идут, две недели пролетело, вот и видите сами: хорошо, что много
холодильников. Этот да тот, вот их уже и три, потому что там еще и Второй
номер, эта из основательниц. У Второго нет семьи, но похоронная контора
обещала прислать фургон в течение сорока восьми часов. Реморино посчитал и
засмеялся -- прошло с тех пор уже триста шесть часов, почти Триста семь. А
основательницей он назвал ее потому, что старушка появилась тут
давным-давно, еще до доктора, который продал ее дону Феррагуто. А дон
Феррагуто, кажется, ужасно симпатичный, а? Подумать только, у него был цирк,
потрясающе.

Седьмой открыл лифт, выкатил каталку и ринулся по коридору; это было ни
к чему, Реморино осадил его и пошел впереди с ключом -- открывать
металлическую дверь, а Тревелер с Оливейрой между тем одновременно вытащили
сигареты, ох уж эти рефлексы... Им бы лучше захватить с собой пальто, потому
что о волне небывалой жары в морг не сообщили, в остальном же он походил на
склад напитков: длинный стол у одной стены, а у другой -- холодильник до
самого потолка.

-- Достань-ка, пиво, -- приказал Реморино. -- Да, вы ведь не знаете.
Иногда режим здесь чересчур... Лучше не говорить про это дону Феррагуто,
словом, мы здесь, случается, выпьем пивка, только и всего.

Седьмой подошел к одной из дверей холодильника и достал бутылку. Пока
Реморино открывал ее специальным приспособлением на перочинном ноже,
Тревелер взглянул на Оливейру, но первым заговорил Седьмой.

-- Может, лучше его сначала положить?

-- Ты... -- начал Реморино и остановился с раскрытым перочинным ножом в
руках. -- Ты прав, парень. Давай. Вот эта свободна.

-- Нет, -- сказал Седьмой.

-- Ты мне будешь говорить?

-- Простите меня и извините, -- сказал Седьмой. -- Свободна вон та.

Реморино уставился на него, но Седьмой улыбнулся ему и, сделав как бы
приветственный жест рукой, подошел к дверце, о которой шла речь, и открыл
ее. Из камеры хлынул яркий свет, словно от северного сияния или другого
холодного светила; посреди сияния вырисовывались довольно крупные ступни
ног.

-- Двадцать второй, -- сказал Седьмой. -- Что я говорил? Я их всех по
ногам узнаю. А вот здесь Вторая. На что спорим? Смотрите, если не верите.