read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com



переводится на экзотическое наречие, я был переведен на солнце. Тощий,
зябкий, зимний Федор Годунов-Чердынцев был теперь от меня так же отдален,
как, если бы я сослал его в Якутскую область. Тот был бледным снимком с
меня, а этот, летний, был его бронзовым, преувеличенным подобием.
Собственное же мое я, то, которое писало книги, любило слова, цвета, игру
мысли, Россию, шоколад, Зину, -- как-то разошлось и растворилось, силой
света сначала опрозраченное, затем приобщенное ко всему мрению летнего леса,
с его атласистой хвоей и райски-зелеными листьями, с его муравьями,
ползущими по преображенному, разноцветнейшему сукну пледа, с его птицами,
запахами, горячим дыханием крапивы, плотским душком нагретой травы, с его
небесной синевой, где высоко-высоко гремел самолет, как бы подернутый синей
пылью, синей сущностью тверди: он был синеват, как влажна рыба в воде.
Так можно было раствориться окончательно. Федор Константинович
приподнялся и сел. По гладко выбритой груди стекал ручеек пота, впадая в
водоем пупа. Впалый живот отливал коричнево и перламутрово. По блестящим
черным колечкам волос нервно полз заплутавший муравей. Голени лоснились.
Между пальцев ног застряли сосновые иголки. Он трусиками отер коротко
остриженную голову, липкий затылок, шею. Белочка с круглой спинкой пробежала
по траве, от дерева к дереву, волнисто и чуть неуклюже. Дубовые кусты,
бузина, стволы сосен, -- всг было ослепительно пятнисто, и небольшое облако,
ничем не портившее лица летнего дня, ощупью ползло мимо солнца.
Он встал, шагнул -- и немедленно легкая лапа лиственной тени легла ему
на левое плечо, но соскользнула при последующем шаге. Посмотрев на положение
солнца, Федор Константинович перетащил плед на аршин, так чтобы тень листвы
не могла на него покуситься. Двигаться нагишом было удивительным
блаженством, -- свобода чресел особенно веселила его. Он пошел между
кустами, прислушиваясь к звону насекомых, к шорохам птиц. Королек, как мышь,
скользнул в листве дубка; низко пролетела земляная оса, держа в лапках труп
гусеницы; давешняя белка с прерывистым, скребущим звуком, вскарабкалась по
коре. Где-то невдалеке зазвучали девичьи голоса, и он остановился в пятнах
тени, неподвижно застывших у него вдоль руки, но ровно содрогавшихся на
левом боку, между ребер. Золотой, коренастый мотылек, снабженный двумя
запятыми, сел на дубовый лист, раскрыв крыльца лодочкой, и вдруг стрельнул
прочь, как золотая муха. И, как часто бывало в эти лесные дни, особливо
когда мелькали знакомые бабочки, Федор Константинович представил себе
уединение отца в других лесах, исполинских, бесконечно далеких, по сравнению
с которыми этот был хворостом, пнем, дребеденью. А всг-таки он переживал
нечто родственное той зияющей на картах азиатской свободе, духу отцовских
странствий, -- и здесь труднее всего было поверить, что, несмотря на волю,
на зелень, на счастливый, солнечный мрак, отец всг-таки умер.
Голоса зазвучали ближе и прошли стороной. Слепень, незаметно севший к
нему на ляжку, успел обжечь тупым хоботком. Мох, мурава, песок -- каждый по
своему -- сообщался с босой подошвой, и по-разному солнце и тень ложились на
горячий шелк тела. Чувства, обостренные вольным зноем, раздражала
возможность сильвийских встреч, мифических умыканий. Le sanglot dont
j'e'tais encore ivre. Дал бы год жизни, даже високосный, чтоб сейчас была
здесь Зина -- или любая из ее кордебалета.
Он опять ложился плашмя, опять вставал; с бьющимся сердцем
прислушивался к каким-то лукавым, невнятным, что-то обещающим звукам; затем,
натянув только трусики и спрятав плед с одеждой под кустом, уходил бродить
по лесу, вокруг озера.
Там и сям, в будни негусто, попадались более или менее оранжевые тела.
Всматриваться он избегал, боясь перехода от Пана к Симплициссимусу. Но
иногда, рядом с школьным портфелем и сверкающим велосипедом, прислоненным к
стволу, лежала одинокая нимфа, раскинув обнаженные до пахов, замшево-нежные
ноги, заломив руки, показывая солнцу блестящие мышки; стрела соблазна едва
успевала пропеть и вонзиться, как уже он замечал, что, на некотором
расстоянии, в трех, одинаково отдаленных точках, образующих магический
треугольник вокруг (чьей?) добычи, виднеются среди стволов три неподвижных
ловца, друг другу незнакомых: два молодых (этот ничком, тот на боку) и
старый господин в жилете, с резинками на рукавах рубашки, плотно сидящий на
траве, неподвижный, вечный, с грустными, но терпеливыми глазами; и казалось
эти три ударяющих в одну точку взгляда наконец, с помощью солнца, прожгут
дырку в черном купальном трико бедной немецкой девочки, не поднимающей
маслом смазанных век.
Он спускался на песчаный бережок озера и тут, в грохоте голосов, ткань
очарования, которую он сам так тщательно свил, совсем разрывалась, и он с
отвращением видел измятые, выкрученные, искривленные нордостом жизни, голые
и полураздетые -- вторые были страшнее -- тела купальщиков (мелких мещан,
праздных рабочих), шевелившихся в грязно-сером песке. Там, где береговая
дорога шла вдоль этой узкой, темной губы озера, последняя была от дороги
отделена кольями с замученной, провалившейся проволокой, и береговыми
завсегдатаями особенно ценилось место около этих кольев -- то ли потому, что
на них удобно вешались штаны на своих подтяжках (а белье клалось на пыльную
крапиву), то ли из-за смутно охранного ощущения ограды за спиной. Там же,
где дорога поднималась выше, к озеру спускались грубо-песчаные скаты в
заплатах стоптанной травы, и в различных по положению солнца наплывах пегой
тени от буков и сосен, несдержанно сошедших вниз.
Серые, в наростах и вздутых жилах, старческие ноги, какая-нибудь
плоская ступня и янтарная, туземная мозоль, розовое, как свинья, пузо,
мокрые, бледные от воды, хрипло-голосые подростки, глобусы грудей и тяжелые
гузна, рыхлые, в голубых подтеках, ляжки, гусиная кожа, прыщавые лопатки
кривоногих дев, крепкие шеи и ягодицы мускулистых хулиганов, безнадежная,
безбожная тупость довольных лиц, возня, гогот, плеск -- всг это сливалось в
апофеоз того славного немецкого добродушия, которое с такой естественной
легкостью может в любую минуту обернуться бешеным улюлюканием. И над всем
этим, особенно по воскресеньям, когда теснота была всего гаже, господствовал
незабываемый запах, запах пыли, пота, тины, нечистого белья, проветриваемой
и сохнувшей бедности, запах вяленых, копченых, грошевых душ. Но самое озеро,
с ярко-зелеными купами деревьев на той стороне и солнечной рябью посредине,
держалось с достоинством.
Выбрав тайный затончик среди камышей, Федор Константинович пускался
вплавь. Теплая муть воды, в глазах искры солнца. Он плавал долго, полчаса,
пять часов, сутки, неделю, другую. Наконец, двадцать восьмого июня, около
трех часов пополудни, он вышел на тот берег.
Выбравшись из прибрежного шпината, он сразу попал в дубраву и оттуда
полез на горячий скат, где скоро обсох на солнце. Справа был буерак,
заросший дубком и ежевикой. И сегодня, как всякий раз, когда он попадал
сюда, Федор Константинович спустился в эту глубь, всегда притягивавшую его,
словно он был как-то повинен в гибели незнакомого юноши, застрелившегося
здесь, -- вот здесь. Он подумал о том, что и Александра Яковлевна сюда
приходила, маленькими, в черных перчатках, руками деловито шарила между
кустов... Он не знал ее тогда, не мог видеть это, -- но по ее рассказу о
своих многократных паломничествах чувствовал, что это было именно так:
искание чего-то, шуршание, тыкающий зонтик, сияющие глаза, дрожащие от
рыданий губы. Он вспомнил, как этой весной виделся с ней -- в последний раз
-- после кончины мужа, и странное ощущение, которое он испытал, глядя на ее
опущенное, не по-житейскому нахмуренное лицо, точно ее никогда раньше не
видел по-настоящему, а теперь различал на этом лице сходство с ее покойным
мужем, чья смерть выразилась в ней каким-то скрытым дотоле траурно-кровным
родством с ним. Через день она уехала к родственникам в Ригу, -- и уже
теперь ее образ, рассказы о сыне, литературные вечера в ее доме, душевная
болезнь Александра Яковлевича, всг это отслужившее, само собой смоталось,
кончилось, как накрест связанный сверток жизни, который будет храниться
долго, но которого никогда не развяжут опять ленивые, всг откладывающие на
другой день, неблагодарные руки. Его охватило паническое желание не дать
этому замкнуться так и пропасть в углу душевного чулана, желание применить
всг это к себе, к своей вечности, к своей правде, помочь ему произрасти
по-новому. Есть способ, -- единственный способ.
Он поднялся по другому скату, и там, наверху, у спускавшейся опять
тропинки сидел на скамейке под дубом, с медленно чертящей тростью в
задумчивых руках, сутулый молодой человек в черном костюме. Как ему должно
быть жарко, подумал голый Федор Константинович. Сидящий взглянул... Солнце,
как деликатный фотограф, повернуло и слегка приподняло его лицо, бескровное
лицо с широко расставленными близоруко-серыми глазами. Между углами
крахмального воротничка типа "собачья радость" блеснула запонка над
съехавшим узлом галстука.
"Как вы однако загорели, -- сказал Кончеев, -- вряд ли это безвредно. А
где, собственно, ваша одежа?".
"Там, -- ответил Федор Константинович, -- на той стороне, в лесу".
"Могут украсть, -- заметил Кончеев. -- Недаром есть поговорка: руссак
тороват, пруссак вороват".
Федор Константинович сел и сказал: "А вы знаете, где мы с вами
находимся? Вон за этой ожиной, внизу, застрелился когда-то сын Чернышевских,
поэт".
"А, это было здесь, -- без особого любопытства проговорил Кончеев. --
Что ж -- его Ольга недавно вышла за меховщика и уехала в Соединенные Штаты.
Несовсем улан, но всг-таки...".
"Неужели вам не жарко?" -- спросил Федор Константинович.
"Нисколько. У меня слабая грудь, и я всегда зябну. Но, конечно, когда
сидишь рядом с голым, физически чувствуешь существование магазинов готового
платья. И телу темно. Зато мне кажется всякая работа мысли совершенно
невозможна для вас при этаком обнаженном состоянии?".
"Пожалуй, -- усмехнулся Федор Константинович. -- Всг больше -- живешь
на поверхности собственной кожи...".
"В том-то и дело. Только и занимаешься обходом самого себя да слежкой
за солнцем. А мысль любит занавеску, камеру обскуру. Солнце хорошо,
поскольку при нем повышается ценность тени. Тюрьма без тюремщика и сад без
садовника -- вот по-моему, идеал. Скажите, вы читали, что я написал о вашей
книге?".



Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 [ 65 ] 66 67 68 69 70 71
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.