Чтение 65–й страницы книги ~Архипелаг ГУЛАГ~

Наркомюст: ведь четыре года судим, а уголовного кодекса нет, ни старого, ни
нового. Наверно, и забота о кодексе не миновала Крыленку: надо было заранее
всё увязывать.

Предстоявшие же церковные процессы были [внутренние], прогрессивную
Европу не интересовали, и можно было провернуть их без кодекса.

Мы уже видели, что отделение церкви от государства понималось
государством так, что сами храмы и всё, что в них навешено, наставлено и
нарисовано, отходят к государству, а церкви остается лишь та церковь, что в
[рёбрах], согласно Священному Писанию. И в 1918 г., когда политическая
победа казалась уже одержанной, быстрее и легче, чем ожидалось, приступили к
церковным конфискациям. Однако этот наскок вызвал слишком большое народное
возмущение. В разгоравшуюся гражданскую войну неразумно было создавать еще
внутренний фронт против верующих. Пришлось диалог коммунистов и христиан
пока отложить.

В конце же гражданской войны, как её естественное последствие, разразился
небывалый голод в Поволжьи. Так как он не очень украшает венец победителей в
этой войне, то о нём и буркают у нас не более, как по две строки. А голод
этот был -- до людоедства, до поедания родителями собственных детей -- такой
голод, какого не знала Русь и в Смутное Время (ибо тогда, как
свидетельствуют историки, выстаивали по нескольку лет под снегом и льдом
неразделанные хлебные зароды). Один фильм об этом голоде может быть
переосветил бы всё, что мы видели и всё, что мы знаем о революции и
гражданской войне. Но нет ни фильмов, ни романов, ни статистических
исследований -- это стараются забыть, это не красит. К тому ж и [[причину]]
всякого голода мы привыкли сталкивать на [кулаков], -- а среди всеобщей
смерти кто ж были кулаки? В. Г. Короленко в "Письмах к Луначарскому" *(10)
(вопреки обещанию последнего, никогда у нас не изданных) объясняет нам
повальное выголаживание и обнищание страны: это -- от падения всякой
производительности (трудовые руки заняты оружием) и от падения крестьянского
доверия и надежды хоть на малую долю урожая оставить себе. Да когда-нибудь
кто-нибудь подсчитает и те многомесячные многовагонные продовольственные
поставки по Брестскому миру -- из России, лишившейся языка протеста, и даже
из областей будущего голода -- в кайзеровскую Германию, довоевывающую на
Западе.

Прямая и короткая причинная цепочка: потому поволжане ели своих детей,
что невтерпеж нам было няньчиться с Учредительным Собранием.

Но гениальность политика в том, чтоб извлечь успех и из народной беды.
Это озарением приходит -- ведь три шара ложатся в лузы одним ударом: [пусть
попы и накормят теперь Поволжье]! ведь они -- христиане, они -- добренькие!

1) откажут -- и весь голод переложим на них, и церковь разгромим;

2) согласятся -- выметем храмы;

3) и во всех случаях пополним валютный запас.

Да вероятно догадка была навеяна действиями самой церкви. Как показывает
патриарх Тихон, еще в августе 1921 года, в начале голода, церковь создала
епархиальные и всероссийские комитеты для помощи голодающим, начали сбор
денег. Но допустить [прямую] помощь от церкви и голодающему в рот значило
подорвать диктатуру пролетариата. Комитеты запретили, а деньги отобрали в
казну. Патриарх обращался за помощью и к папе Римскому и к архиепископу
Кентерберийскому, -- но и тут оборвали его, разъяснив, что вести переговоры
с иностранцами уполномочена только советская власть. Да и не из чего
раздувать тревогу: писали газеты, что власть имеет все средства справиться с
голодом и сама.

А на Поволжьи ели траву, подметки и грызли дверные косяки. И наконец в
декабре 1921 г. Помгол (государственный комитет помощи голодающим) предложил
церкви: пожертвовать для голодающих церковные ценности -- не все, но не
имеющие богослужебного канонического употребления. Патриарх согласился,
Помгол составил инструкцию: все пожертвования -- только добровольно! 19
февраля 1922 г. патриарх выпустил послание: разрешить приходским советам
жертвовать предметы, не имеющие богослужебного значения.

И так всё опять могло распылиться в компромиссе, обволакивающем
пролетарскую волю, как когда-то с Учредительным Собранием хотели, как во
всех европейских говорильнях.

Мысль -- удар молнии! Мысль -- декрет! Декрет ВЦИК 26 февраля: изъять из
храмов [[все]] ценности -- для голодающих! Патриарх написал Калинину -- тот
не ответил. Тогда 28 февраля патриарх издал новое, роковое послание: с точки
зрения церкви подобный акт -- святотатство, и мы не можем одобрить изъятия.

Из полустолетнего далека легко теперь упрекнуть патриарха. Конечно,
руководители христианской церкви не должны были отвлекаться мыслями: а нет
ли у советской власти других ресурсов или [кто] довел Волгу до голода: не
должны были держаться за эти ценности, совсем не в них предстояло возникнуть
(если предстояло) новой крепости веры. Но и надо представить себе положение
этого несчастного патриарха, избранного уже после Октября, короткие годы
руководившего церковью только теснимой, гонимой, расстреливаемой -- и
доверенной ему на сохранение.

И тут же в газетах началась беспроигрышная травля патриарха и высших
церковных чинов, удушающих Поволжье костлявой рукой голода! И чем тверже
упорствовал патриарх, тем слабей становилось его положение. В марте началось
движение и среди духовенства -- уступить ценности, войти в согласие с
властью. Опасения, которые здесь оставались, выразил Калинину епископ
Антонин Грановский, вошедший в ЦК Помгола: "верующие тревожатся, что
церковные ценности могут пойти на [иные], узкие и чуждые их сердцам [цели]".
(Зная общие принципы Передового Учения, опытный читатель согласится что это
-- очень вероятно. Ведь нужды Коминтерна и освобождающегося Востока не менее
остры, чем поволжские.)

Также и петроградский митрополит Вениамин пребывал в бессомненном порыве:
"это -- Богово, и мы всё отдадим сами". Но не надо изъятия, пусть это будет
вольная жертва. Он тоже хотел контроля духовенства и верующих: сопровождать
церковные ценности до того момента, как они превратятся в хлеб для
голодающих. Он терзался, как при всём этом не преступить и осуждающей воли
патриарха.

В Петрограде как будто складывалось мирно. На заседении петроградского
Помгола 5 марта 22 г. создалась по рассказу свидетеля даже радужная
обстановка. Вениамин огласил: "Православная церковь готова всё отдать на
помощь голодающим" и только в насильственном изъятии видит святотатство. Но
тогда изъятие и не понадобится! Председатель Помгола Канатчиков заверил, что
это вызовет благожелательное отношение Советской власти к церкви. (Как бы не
так!) В теплом порыве все встали. Митрополит сказал: "Самая главная тяжесть
-- рознь и вражда. Но будет время -- сольются русские люди. Я сам во главе
молящихся сниму ризы с казанской Божьей матери, сладкими слезами оплачу их и
отдам". Он благословил большевиков-членов Помгола, и те с непокрытыми
головами провожали его до подъезда. "Петроградская правда" от 8, 9 и 10
марта *(11) подтверждает мирный и успешный исход переговоров,
благожелательно пишет о митрополите. "В Смольном договорились, что церковные
чаши, ризы в присутствии верующих будут перелиты в слитки".

И опять же вымазывается какой-то компромис! Ядовитые пары христианства
отравляют революционную волю. [Такое] единение и [такая] сдача ценностей [не
нужны] голодающим Поволжья! Сменяется бесхребетный состав Петропомгола,
газеты взлаивают на "дурных пастырей" и "князей церкви", и разъясняется
церковным представителям: не надо никаких ваших [жертв]! и никаких с вами
[переговоров]! [всё принадлежит власти] -- и она возьмет, что считает
нужным.

И началось в Петрограде, как и всюду, принудительное изъятие со
столкновениями.

Теперь были законные основания начать церковные процессы. *(12)

з) [Московский церковный процесс] (26 апреля -- 7 мая 1922 г.), в
Политехническом музее, Мосревтрибунал, председатель Бек, прокуроры Лунин и
Лонгинов. 17 подсудимых, протоиереев и мирян, обвиненных в распространении
патриаршего воззвания. Это обвинение -- важней самой сдачи или несдачи
ценностей. Протоиерей А. Н. Заозерский в СВОЕМ ХРАМЕ ВСЕ ЦЕННОСТИ СДАЛ, но в
принципе отстаивает патриаршье воззвание, считая насильственное изъятие
святотатством -- и стал центральной фигурой процесса -- и будет сейчас
РАССТРЕЛЯН. (Что и доказывает: не голодающих важно накормить, а сломить в
удобный час церковь.)

5 мая вызван в Трибунал свидетелем -- патриарх Тихон. Хотя публика в зале
-- уже подобранная, подсаженная (в этом 1922 не сильно отличается от 1937-го
и 1968-го), но так еще въелась закваска Руси и так еще плёнкой закваска
Советов, что при входе патриарха поднимается принять его благословление
больше половины присутствующих.

Тихон берет на себя всю вину за составление и рассылку воззвания.
Председатель старается допытаться: да не может этого быть! да неужели своею
рукой -- и все строчки? да вы, наверное, только подписали, а [кто писал]? а
[кто советчики]? И потом: зачем вы в воззвании упоминаете о травле, которую
газеты ведут против вас? (Ведь травят [вас], зачем же это слышать [нам]...)
Что вы хотели выразить?

Патриарх: -- Это надо спросить у тех, кто травлю поднимал, с какой целью
это поднимается?

Председатель: -- Но ведь это ничего общего не имеет с религией!

Патриарх: -- Это исторический характер имеет.

Председатель: -- Вы употребили выражение, что пока вы с Помголом вели
переговоры -- [за спиною] был выпущен декрет?

Тихон: -- Да.

Председатель: -- Таким образом вы считаете, что Советская власть
поступила неправильно?

Сокрушительный аргумент! Еще миллионы раз нам его повторят в
следовательских ночных кабинетах! И мы никогда не будем сметь так просто
ответить, как

Патриарх: -- Да.

Председатель: -- Законы, существующие в государстве, вы считаете для себя
обязательными или нет?