ногами чужака, да еще "по делу", у поселковых ребяток нет. А против
пяти-шести пар ног и упоминавшейся уже рессоры, которую вполне можно
заменить и дрыном, приемы айкидо бессильны. Даже если бы я знал, что такое
айкидо.
водки хотелось. Я наклонился к крепышу, продолжающему ловить глюки, пошарил
во внутреннем кармане кожанки и нащупал бумажник. Открыл. Ну вот,
осуществляются мечты: в "лопатнике" шуршали три новехонькие отечественные
сотни. И хотя мой аморальный поступок тут же переквалифицировал содеянное
накануне из злостного хулиганства с нанесением более-менее тяжких телесных в
натуральный грабеж, в глубинах души ничто не ворохнулось: черствый я стал,
что ли? Это уже опасно: неуважение, к Уголовному кодексу чревато
дли-и-ительными посиделками.
совести, побрел с вырученными рублями искать ночлега и пристанища.
поселок, как выяснилось, единственной питейно-разливной точкой оказалась
вышеупомянутая "Америка" и две палаточки рядом. Судя по всему, местное
тружилое население наливалось тихонечко по домам картофельным самогоном и
прочей брагой. Озноб потряхивал уже ощутимо, голова плыла в простудном
тумане, но стучать в первый же попавшийся дом с предложением продать
самогона я заопасался. Потому как стал бдительный. И пугливый. Кое-как
выбрался на окраину поселка. Набрел на подобие чахлого скверика, в коем
скучал ободранный до бомжатной стадии бюст вождя. В здании позади сквера
теплилось окошко: видно, днем здесь располагалось начальство, а на ночь
соответственно был положен сторож. Хотя руководить тому начальству было
здесь абсолютно нечем, но, как известно, эта категория служилого самому себе
населения в России не выводится вовсе, как тараканы из коммуналок: даже при
полном отсутствии руководимых, они умудряются сидеть в креслах, собирать
активы и получать немаленькие зарплаты.
одно: сдаться сторожу на милость и управу. Ибо во всех заведениях сторожа
заняты одним: пьют и спят. Но невзирая на поднявшуюся температуру,
бдительность не притупилась. Пачку баксов я выудил из кармана, плотно
завернул в найденную здесь же газету и в обрывок полиэтилена, скрутил
резинкой. Поискал глазами...
сократовском лбе зияла дырка, чтобы извлечь впоследствии баксы назад,
придется монумент сносить к едрене фене или чувствительно курочить, а это
уже буйство шизодемократа и ва-а-аще вандализьм. А вот правленческий сортир
для посетителей (надо полагать, для начальников внутри имеется теплый),
построенный чуть позади здания еще во времена культа личности в
монументальном стиле псевдоампира, привлек. По правде говоря, без окон, зато
с колоннами, выглядел он как заброшенный храм какому-нибудь местному
языческому божеству. Внутри, усиливая впечатление греховного святилища,
горела подслеповатая лампа.
изображение фаллосов и вагин ни достоверностью, ни изысканностью не
отличалось. Как обобщил бы Никита Сергеевич Хрущев: субъективизьм, а
художники - "пидорасы".
кабинку, подтянулся на стропиле и - задвинул баксы в уголок, под крышу.
Гарантией сохранности было то, что подобный акробатический этюд никакой
начальственный зад не исполнит, да и редким посетителям вряд ли придет в
голову балансировать на грани без видимой цели, зато с ощутимой возможностью
свалиться, приласкавшись о цементный пол.
сторожа откроет подслеповатая бабка-вахтерша? А, к черту изыски! Врать надо
вдохновенно и со вкусом, а значит, будем импровизировать по ходу пьесы.
Вперед!
ни привета. Снова стучусь. А может, сторож спит сладким сном дома, оставив
свет для блезиру?
Обернулся: шагах в пяти от меня стоял дедок в истертом пиджаке, военных
галифе и яловых сапогах; в руках его покоился тозовский дробовик.
глаза смотрят с нехорошим прищуром, как у выдрессированной овчарки: только
дернись, и будем считать за побег.
"Комсомольская вахта" не глянулась, бежать нужно было отсюда в четыре
лопатки! Уюта захотелось!
получая явное удовольствие от ситуации, окинул меня единым цепким взглядом:
бит, грязен, небрит.
тебе, хахалю, мужик ейный рыльник и прочистил, так?
от бессонницы и чувства долга: узенькая, накрытая серым казенным одеялом
коечка стояла скорее всего для блезиру, спать на нее сторож вряд ли когда
ложился.
комнатухи.
отсутствовал недолго, минут пять. Вернулся с замотанной в газету еще теплой
кастрюлькой, тройкой соленых огурцов, чесночной головкой и шматом сала. Все
это было разложено на разрезной доске. Тут только я почувствовал, как
проголодался.
ломтиками, очистил себе зубок чеснока, следом достал из необъятного кармана
галифе бутылку водки, расплескал поровну. Поднял на меня взгляд:
Крякнул, произнес немудрящее присловье: - Ну, будем, - махом опростал
стакан, зажевал чесноком и аппетитно захрустел огурчиком.
комнатуха закрутилась перед глазами...
языком, но ответа не услышал: лицо старика растроилось, потом заполнило
собою все пространство, потом и вовсе стало пропадать, я почувствовал, будто
падаю в глубокую черную яму... Последнее, что я запомнил, был взгляд
треугольных рысьих глаз матерого волкодава.
страшной ломотой в голове. Побаливала и печень. Вокруг была темень, но не
непроглядная: сквозь щели деревянного строения сочился свет. Пахло струганым
деревом, смолой и, самую малость, бензином и бражкой. Скорее всего это был
сарай при какой-то дачке. В сумерках различалась и обширная столярка, а
застывший силуэт циркулярной пилы наводил на невеселые мысли. Как в старой
детской сказке: "Из избушки до короля доносился оч-ч-чень неприятный звук".
Панов Вадим
Белов Вольф
Василенко Иван
Шилова Юлия
Курылев Олег
Флинт Эрик