Чтение 65–й страницы книги ~Мент~

- Зря ты так,- сказал зэк, глядя снизу вверх темными глазами.

- Ты что же - мне угрожаешь? Ты, ублюдок?!

- Я не ублюдок.

- Это тебе только кажется. Ты - ублюдок. Тебе сколько до конца срока?

Журналист сел. Сколько оставалось до конца срока, он знал на память. Скорее
всего, прикинул он, добавится еще два года.

- Ну,- спросил опер,- сколько?

Обнорский молчал. Было очень обидно. Два года. Два года - это чудовищно
много. Это несправедливо. Нечестно. Хотелось заплакать, закричать матерна и
ударить опера... Что это изменит? Ботинки у опера сияли. И морда у опера
сияла. И весь он был хорошо, крепенько сбитый, ладный... Несудимый,
положительный. После службы он поедет домой. Дома его ждет жена. И сын.
Крепенький такой боровичок. Белокурый, белозубый, жизнерадостный... А
журналист Обнорский пойдет в ШИЗО... следствие проведут быстро: хищение
госимущества в крупных размерах. Признаете себя виновным?.. Да я...
Повторяю: признаете себя виновным, Обнорский?.. Понимаете, гражданин
судья... Некогда нам, Обнорский. У прокурора есть вопросы?.. Нет... Ну,
ладно, короче, это... как его... именем Российской федерации...

- Ты что - оглох? - спросил опер.

- Нет,- сказал Обнорский.

- Кто в доле? - спросил опер.- Кум?

- Ты что - еба...ся? Какой кум?

Опер ударил кладовщика носком ботинка.

- Кто в доле, Обнорский? Колись быстро, сука.

- Ты что, еба...ся?

Опер схватил Обнорского за ворот, рывком поставил на ноги. В дверь заглянул
осужденный.

- Вон! - закричал опер. Осужденный испуганно выскочил. Опер сел на стол,
покачал ногой в начищенном ботинке.

- Ну что, Андрюха? Дела-то у тебя говенные. Будем разговаривать?

- Слышь, начальник... разговаривать будем, но без рукоприкладства. Понял?

- Да ладно ты. Не обижайся. Делов-то... ударил разок.

- Два.

- Ну, два... говно вопрос. Напишешь показания на кума?

- Нет.

- Курить хочешь?

- Нет.

- Мудак. Секи всю арифметику: четыре левых дивана. Так? Подписи везде твои.
Так? Твои, Обнорский?

- Да, мои.

- Ну вот и хорошо. Получаешь довесочек: два года. Тебе, дураку, сидеть
осталось меньше... Поедешь в Питер. По Невскому шляться будешь... телки,
пиво холодное... Е-о твою маму. Ну?

- Я ничего не знаю.

- Ну, дурак,- сказал опер.- Ты, главное, напиши. Я ведь даже ходу твоим
показаниям не дам. Понял?

- Нет. Не понял.

- Слушай, Обнорский... ну ты же интеллигентный человек.

- Без "ну".

- Что без ну?

- Интеллигентный человек без "ну".

- А-а... понятно. Поставил мента на место? А?

- Нет.

- Ну хорошо. Ты кто по званию?

- Капитан.

- Во! Даже старше меня... Интеллигент. Языками владеешь. А я тебя могу в
говно превратить.

- Нет, не можешь. Ударить, избить, запихнуть в камеру - можешь. Срок
добавить тоже можешь. А в говно превратить - нет.

- Ну, е-о... как тяжело с вами! Дашь показания на кума?

- Нет.

Тяжелый и бестолковый разговор продолжался. Рядом со шлюзом стоял КамАЗ с
левыми диванами. Вся зона уже знала о том, что произошло... Ишь ты, диваны!

- Нехорошая ситуевина,- сказал хозяин куму.

- Да уж...

- Что делать будем? Меня и так на совещании раком ставят: почти килограмм
анаши за месяц... А теперь еще хищение. Левое производство. А? Что скажешь?

- А что скажу? Опер молодой... дурак.

- Да он-то дурак. А жопу-то мне мылить. Как фамилия твоего дурака?

- Старший лейтенант Петров.

- Ну-ка давай его сюда.

- Слушаюсь, Иван Данилыч.

Старший лейтенант Петров вошел в кабинет начальника зоны. Сияли начищенные
ботинки, сверкал паркет. Полковник внимательно смотрел на старшего
лейтенанта. Полковник был умен, опытен, хладнокровен.

- Хищение пресекли, Антон Николаич?

- Так точно, Иван Данылыч... диваны. Мебелюха.

- Мебелюха... Гарнитур генеральши Поповой?

- Простите, Иван Данилыч... не понял.

- Да нет, это я так... садитесь, Антон Николаич.

- Спасибо, товарищ полковник.

Сверкал паркет. Около шлюза стоял КамАЗ с левыми диванами. В ШИЗО сидел
журналист Обнорский. Завхоз 16-го отряда Александр Зверев договаривался с
прапорщиком о том, чтобы передать Обнорскому записку. Шухер уже закрутился,
и рисковать прапору не хотелось. Баксами заплачу, сказал Зверев... ну
ладно, давай... Диваны какие-то...

- Очень хорошо, Антон Николаич. Сколько диванов?

- Четыре, Иван Данилыч.

- Да-а... вот и собрался в отпуск... А ты, кстати, старший лейтенант, на
прошлой неделе сорок грамм анаши отловил? Верно?

- Так точно, товарищ полковник. Деваха одна из вольных несла. В трусах.

- А ты что, в трусы бабам лазаешь?

- Я...

- Ладно! Ты знаешь что, старший лейтенант?.. Вот я - полковник. Служу уже
столько лет, сколько тебе всего. Не обижаешься, что я на ты?

- Да нет, товарищ полковник.

- Ага... три раза меня пытались убить. А сожрать пытались раз десять. Но
вот что-то такое у них не получалось... понимаешь, Антон Николаевич?

- Я...

- Ты молодец, старший лейтенант. Хищение пресек, бабе в трусы залез.

- Я, товарищ полковник.- Хозяин резко повернулся. Скрипнул паркет, ярко
вспыхнули лампасы.

- На куманька хотел показания получить? Или на меня?

- Я, товарищ полковник...

- Верно: полковник. А знаешь, почему полковник? Не подличал никогда.
Гадостей не делал. Вот ко мне однажды пришли ребятки в штатском... из
обкома партии и сказали: есть, товарищ майор, точка зрения, что товарищ
такой-то чужд нам по идеологии. А вы с ним вместе на повышение квалификации
ездили, в город-герой Москву, столицу нашей Родины. Не могли бы вы, товарищ
майор, выступить на бюро обкома... рассказать о странном этом господине?..
Нет, говорю, не мог бы... Послушайте, говорят мне, майор! Вы отдаете себе
отчет? Есть предложения, от которых не принято отказываться.

Солнце садилось... Полковник включил люстру. Водитель арестованного КамАЗа
понял, что сегодня он уже никуда не уедет, открыл бутылку водки и налил
себе полстакана. Кладовщик Андрей Обнорский сидел в ШИЗО. Срок, который
теоретически мог закончиться в девяносто седьмом, растянулся еще года на
два. Или чуть побольше...

- ...Ну, ты понял теперь, старший лейтенант?

- Так точно, Иван Данилыч... понял.

- Ну вот и хорошо. Ты, Антон, Булгакова любишь?

- Булгакова? Какого Булгакова?

- Михаила Афанасьевича Булгакова.

- А-а... да. Да, конечно.

- Тогда, старший лейтенант, я позволю себе цитату.

Хозяин остановился посреди кабинета, с улыбкой посмотрел на опера в
блестящих ботинках и сказал:

- Я обознался. А виноват коньяк, будь он проклят!

- Понял, Иван Данилыч.

- Ничего ты, Антон, не понял еще. Тебе сколько лет?

- Двадцать три.

- Ничего, Антон, ты еще не понял... Ты молод, счастлив, глуп. Диваны
оприходовать, в мебелюхе провести ревизию, журналиста гнать в три шеи с
этой работы... понял?

- Так точно. Разрешите идти?

Закат догорал. Хозяин смотрел в окно, видел, как опер пересекает двор.
Хозяину было сорок четыре года. Он мог сделать восемьдесят oтжиманий.

Опер ушел. Иван Данилыч подошел к шкафу, достал бутылку коньяку... Солнце
садилось. Полковник налил коньяк в тонкий чайный стакан... Красный луч упал
в благородный напиток.

- Я обознался. А виноват коньяк, будь он проклят!

Андрея Обнорского без лишнего шума перевели из мебельного цеха на другой
участок трудового фронта. Звереву намекнули: смотри, мол, завхоз, твой
протеже... красиво живешь. И еще намекнули: а вообще-то твой журналист
молодец. Вел себя ПРАВИЛЬНО.

О том, что Обнорский вел себя правильно, знала вся зона. Ревизия,
проведенная в мебельном цехе, излишков сырья и готовой продукции не
выявила... вот уж действительно: диво... лоскут мерный. Молодой опер стал
умнее, сходил в лагерную библиотеку и взял там книжку Булгакова. Коньяк в
рабочее время больше не пил. Или, может, пил, но так, чтобы козырей хозяину
с кумом не давать.