Чтение 66–й страницы книги ~Бог-Император Дюны~

Они ЗАМЫШЛЯЮТ. ХВИ НЕ СЛЫШИТ, КАКИМ ВНУТРЕННИМ СМЫСЛОМ НАПОЛНЯЮТСЯ ЕЕ
СОБСТВЕННЫЕ СЛОВА. ЕЙ НЕТ НУЖДЫ ЭТО СЛЫШАТЬ.

Он во все глаза рассматривал то чудо, каким была Хви. В ней была та
форма честности, которую некоторые могли назвать наивностью, но Лито
распознал ее как просто отсутствие застенчивости. Честность была не просто
сутью ее натуры, это была сама Хви.

- Тогда я распоряжусь, чтобы завтра на площади нам сыграли спектакль,
- сказал Лито. - Это будет спектакль в исполнении оставшихся живыми
Лицевых Танцоров. После этого будет объявлено о нашей помолвке.

Да не останется сомнений, что я - собрание моих

предков, арена, на которой они о себе заявляют. Они - мои

клеточки, а я - их тело. То, о чем я говорю - это ФАВРАШИ,

душа, коллективное бессознательное, источник архетипов,

хранилище боли и радости. Я - выбор их пробуждения. Моя

САМХАДИ - их самхади. Их жизненные опыты - мои! Их знание

сущностей - мое. Это миллиарды, составляющие меня одного.

Украденные дневники

Утренний спектакль Лицевых Танцоров занял около двух часов, а затем
состоялось оглашение помолвки, вызвавшее волны шока по всему Фестивальному
Городу.

- Прошли века с тех пор как он выбирал невесту!

- Больше тысячи лет, моя дорогая.

Парад Рыбословш был короток. Они громко его приветствовали, но
чувствовалось, что они выбиты из колеи.

"ВЫ МОИ ЕДИНСТВЕННЫЕ НЕВЕСТЫ", - говорил он им. Разве не в этом
значение Сиайнока?

Лито подумалось, что Лицевые Танцоры играли неплохо, несмотря на их
явный ужас. В запасниках музея Свободных отыскались подходящие одеяния -
черные плащи с капюшонами и с белыми веревочными ремнями, на спинах вышиты
широко распахнувшие крылья зеленые ястребы - официальное облачение
бродячих жрецов Муад Диба. Лицевые Танцоры представили темные усохшие
лица, и через танец, исполненный в этих одеяниях рассказали, как легионы
Муад Диба распространили свою религию по всей Империи.

На Хви было сверкающее серебряное платье и ожерелье зеленого жадеита.
Весь спектакль она сидела рядом с Лито на королевской тележке. Однажды она
наклонилась вплотную к его лицу и спросила:

- Разве это не пародия?

- Для меня, возможно.

- А Лицевые Танцоры понимают?

- Подозревают.

- Значит, они не настолько напуганы, как представляются.

- Они еще как напуганы. Просто они намного храбрее, чем считает
большинство людей.

- Храбрость не может быть настолько глупой, - прошептала она.

- И наоборот.

Она одарила его оценивающим взглядом перед тем, как опять перенести
свое внимание на представление. Почти две сотни Лицевых Танцоров остались
живы и невредимы. Все они были задействованы в этом танце. Сложные
переплетения и позы очаровывали глаз. Глядя на них, было возможно на
некоторое время забыть все кровавое, что предшествовало этому дню.

Лито как раз припоминал это, покоясь незадолго до полудня в
одиночестве, в малой палате аудиенций, когда прибыл Монео. Монео проводил
Преподобную Мать Антеак на лайнер Космического Союза, побеседовал с
командующей Рыбословшами о побоище предыдущей ночи, совершил быстрый полет
в Твердыню и обратно, - убедиться, что Сиона под надежной охраной и не
была замешана в нападении на посольство. Он вернулся в Онн сразу же после
провозглашения помолвки, абсолютно не предупрежденный об этом заранее.

Монео был в ярости. Лито никогда не видел его настолько рассерженным.
Он бурей ворвался в комнату и остановился всего лишь в двух метрах от лица
Лито.

- Теперь поверят в россказни тлейлаксанцев! - сказал он.

Лито ответил ему урезонивающим тоном.

- До чего же упрямо люди требуют, чтобы их боги были идеальными.
Греки в этом отношении были намного разумнее.

- Где она? - вопросил Монео. - Где эта...

- Хви отдыхает. У нас были трудная ночь и длинное утро. Я желаю
видеть ее хорошо отдохнувшей, когда сегодня вечером мы направимся в
Твердыню.

- Как она это провернула? - осведомился Монео.

- Ну знаешь, Монео! Ты потерял всякую осмотрительность?

- Я из-за Тебя беспокоюсь! Имеешь ли Ты хоть малейшее понятие, что
говорят в городе?

- Я полностью в курсе всех россказней.

- Что же Ты затеваешь?

- Знаешь, Монео, по-моему, только старые пантеисты правильно
представляли себе божества: несовершенные смертные под личиной
бессмертных.

Монео воздел руки к небесам.

- Я видел выражения их лиц! - он всплеснул руками. - Все это
разнесется по Империи меньше, чем за две недели.

- Ну, наверняка, времени все-таки понадобится побольше.

- Если Твоим врагам нужна была какая-нибудь единственная причина,
чтобы сплотить их всех вместе...

- Поносить бога - это древняя человеческая традиция, Монео. Почему
мне следует быть исключением?

Монео попробовал заговорить и обнаружил, что не может вымолвить ни
слова. Он протопал к краю углубления, где стояла тележка Лито, так же
отошел назад и занял прежнюю позицию, пылающим взором глядя в лицо Лито.

- Если Тебе от меня требуется помощь, мне нужны объяснения, сказал
Монео. - Почему Ты это творишь?

- Эмоции.

Рот Монео сложился произнести что-то, но вслух он ничего не сказал.

- Они одолели меня как раз тогда, когда я считал, что они навсегда
меня покинули, - сказал Лито. - До чего же сладостно это немного последнее
от человеческого.

- С Хви? Но Ты ведь, наверняка, не можешь...

- Воспоминаний об эмоциях всегда недостаточно, Монео.

- Ты что, собираешься мне рассказывать, что Ты потакаешь себе в...

- Потакать? Разумеется, нет! Но тот треножник, на котором качается
Империя, состоит из плоти, мысли и эмоции. Я почувствовал, что до этого
был ограничен плотью и мыслью.

- Она навела на Тебя какое-то колдовство, - обвинил Монео.

- Ну разумеется, навела. И как же я ей за это благодарен. Если мы
будем отрицать необходимость думать, Монео, как делают некоторые, то
потеряем способность размышлять, не сможем точно определять, о чем же
именно докладывают нам наши чувства; если мы будем отрицать плоть, то
лишимся способности передвигаться обычным способом. Но если мы отрицаем
эмоции - теряем всякое соприкосновение с нашим внутренним мирозданием. Как
раз по эмоциям я и тосковал больше всего.

- Я настаиваю, Владыка, чтобы Ты...

- Ты сердишь меня, Монео. Такова моя сиюминутная эмоция.

Лито увидел, как Монео растерялся, как разом остывает его ярость -
словно горячий утюг, зашипевший в ледяной воде. Но, все-таки, немного пара
в нем еще оставалось.

- Я беспокоюсь не за себя, Владыка. Мои заботы, в основном, о Тебе, и
Ты это знаешь.

Лито мягко проговорил:

- Такова твоя эмоция, Монео, я нахожу ее очень дорогой для меня.

Монео сделал глубокий, дрожащий вдох. Он прежде никогда не видел Бога
Императора в настроении, отражавшем такие эмоции. Лито представлялся
одновременно и восторженным и смиренным, если Монео не заблуждался в
увиденном. Нельзя было быть уверенным.

- Это то, что делает жизнь сладостным бытием - сказал Лито, - то, что
ее согревает, наполняет красотой, что я сохранил бы, даже если бы мне в
этом было отказано.

- Значит, эта Хви Нори...

- Заставляет меня вспоминать Бутлерианский Джихад. Она
противоположность тому, что является механическим и нечеловечным. Как же
это странно, Монео, что, из всех людей, именно икшианцы должны были
произвести ее, единственную, столь идеально воплощающую качества, дорогие
мне больше всего.

- Я не понимаю твоего упоминания Бутлерианского Джихада, Владыка.
Думающие машины не имеют места в...

- Джихад метил не только по машинам, но не меньше и по машинному
подходу к жизни, - сказал Лито. - Люди установили эти машины, чтобы те
узурпировали наше чувство красоты, нашу необходимость собственного я, из
которого мы выносим свои живые суждения. Естественно, машины были
разрушены.

- Владыка, меня все равно возмущает тот факт, что Ты приветствуешь
это...

- Монео! Хви успокаивает меня просто своим присутствием. Впервые за
века я не одинок, если только она находится рядом со мной. Если бы у меня
не было другого доказательства чувства, то это бы подошло.

Монео умолк, явно тронутый одиночеством, в котором непроизвольно