О'Рурк. На месте его лица она видела лишь бледное пятно.
подними-ка ноги.., вот так.., упрись коленями. Сделай так, чтобы весь вес
приходился на спину, как у меня. Отлично. На счет "три" начинаем.
изогнулась и напряглась. Мышцы у нее чуть ли не лопались, но она все равно
тужилась из последних сил, чувствуя, как в рот и в глаза ей сыплется
ржавчина, как камни со дна тоннеля врезаются в спину через пальто и свитер,
как трясется от напряжения шея, будто сквозь нервы продета раскаленная
проволока... Майк О'Рурк рядом прилагал не менее титанические усилия.
шампанского. Кейт вылезла первой. Секунд пятнадцать она лежала на прохладных
камнях и вдыхала свежий воздух, прежде чем подать О'Рурку руку и помочь
выбраться. Ему пришлось снять куртку, рубашка порвалась, но он-таки
протиснулся в темноту подвала через неровное отверстие.
тревогой, в любую минуту могли появиться охранники в черном, привлеченные
шумом. Но, хоть до них и доносились отдаленные звуки Церемонии Посвящения,
шагов поблизости не было слышно.
ступеням и вошли в саму часовню через незапертую дверь.
Посмотрев на О'Рурка и увидев его измученное лицо в разводах пота и грязи,
разорванную и испачканную одежду, Кейт невольно улыбнулась, понимая, что
выглядит не лучше. Небольшая часовня почти круглой формы была пустой, какими
могут быть только места археологических раскопок, но небольшое стеклянное
оконце в двери выходило на башню Киндия, расположенную ярдах в пятидесяти.
Газоны и развалины дворца, отделявшие их от башни, были заполнены факелами,
фигурами людей, теми же черными охранниками, которых они видели на острове
Снагов. Здесь стоял даже вертолет и два длинных представительских
"мерседеса".
красных балахонах, которые медленно шли мимо часовни в направлении основания
башни. Один из них нес в руках сверток, обернутый красным шелком. Но Кейт не
могла ошибиться: при мимолетном свете факела, когда мужчины проходили мимо
часовни, мимо поющих фигур, она разглядела уголок розовой щечки и темные
глазки.
заполненное темными фигурами и факелами пространство.
сводя глаз с двери башни, в которой исчезли мужчины с красным свертком. -
Это Джошуа.
Сны крови и железа
Причастии, но смерть так и не приходит. Я мог бы отказаться от пищи и воды,
но это было бы глупостью: вместо того чтобы, умереть, мое тело продолжало бы
пожирать само себя в течение многих месяцев. Даже я, познавший в своей жизни
больше боли, чем поколения многих семейств в совокупности, даже я не мог
пойти на такое мучение.
так же я лежал здесь в раннем детстве. По ночам я поднимаюсь, выхожу из
комнаты, брожу по коридорам этого старого дома и выглядываю из окон точно
так же, как выглядывал в детстве. Мои мышцы еще не совсем ослабли.., и не
ослабнут.
тому назад, когда я был молод, страх перед вечным проклятием заставлял меня
просыпаться в холодном поту в ранние, беспокойные утренние часы. Теперь
мысль о вечном наказании свелась лишь к осознанию того факта, что я обречен
жить вечно.
мертвый, но и не принадлежащий к живым, мне снятся мои воспоминания.
***
неисчислимыми ратями, состоящими из азабов, джаниссаров, румелийских сипахов
и узкоглазых анатолийцев, перешел Дунай, чтобы сместить меня с престола.
Войско Махмуда было гораздо сильнее моего. Я никогда не путал глупость с
доблестью. Мои воины, по моему приказу отступили на север, оставляя за собой
пустыню.
опустошались или разрушались. Скот, который нельзя было увести за собой на
север, уничтожался на месте. По моему приказу отравляли колодцы и воздвигали
дамбы, чтобы устроить болота там, где должны были пройти пушки Махмуда.
называют подобный маневр "стратегическим отступлением", - но реальности эти
факты передать не могут. И я лежу, рассматривая кровавые отсветы заката на
темной поверхности деревянных балок, и вспоминаю дороги, забитые плачущими
беженцами из наших собственных городов и селений, бычьи упряжки, пахотных
лошадей, целые семьи, несущие на себе свои скудные пожитки, в то время как
горизонт освещается зарницами пожаров, а небо почернело от дыма. Краем уха я
слышу разговоры, которые ведут члены Семьи в соседних помещениях, - мой слух
еще не подводит меня, когда я того хочу. Они перешептываются о войне Саддама
Хуссейна с американцами и тех нефтяных факелах, застилающих небо пустыни
черным дымом, которые он зажег в бессильной ярости. Бормочут они и о боевых
действиях в Югославии и покачивают головами, ужасаясь современной войне.
Саддам - ребенок по сравнению с Гитлером, а Гитлер - ребенок по сравнению со
мной. Я отступал вместе с армией Гитлера в Германию и был поражен тем, что
немцы оставили нетронутым все, созданное руками человеческими. Саддам
устроил пожары в пустыне; я же в свое время опустошил земли, считающиеся
наиболее процветающими в Европе.
с молоком матери впитали уверенность, что спастись наш народ может лишь в
самых глубоких ущельях самых высоких гор, в самых темных лесах, где воют
волки и ревут черные медведи.
вышел в свет, и видел его первую театральную постановку в Лондоне. Через
тридцать три года я имел несчастье посмотреть один из самых глупых фильмов,
что мне только приходилось видеть, и наблюдал за кривляньями этого
бездарного венгерского актеришки. Да, я читал и смотрел тошнотворную,
неуклюже написанную мелодраму Стокера, где нелепость громоздилась на
нелепости, где очернялось и опошлялось благородное имя Дракулы. Нет сомнения
в том, что это чепуха и бессмыслица, но должен признать, в потоке этого
полудетского лепета есть один мимолетный, почти наверняка случайный
поэтический момент.
завывание волка в лесу. "Послушайте, дети ночи, - шепчет он драматическим
голосом, - какая это чудесная музыка"-.
румына. Именно волчий вой - одинокий, вызывающий страх, эхом отдающийся в
безлюдье, - звучит музыкой для румынской души. Во мраке лесов находим мы
спасение и возрождение. В твердыне гор находим мы камень, к которому
прислоняемся спиной и обращаем наше лицо к врагу. Так было всегда. Так будет
всегда. Я породил и возглавил племя Детей Ночи.
уходили на север от наемных султанских орд. Это было самое жаркое лето на
людской памяти. Там, где проходили мы, не оставалось ничего. Мои лазутчики
доносили, что начался ропот среди джаниссаров Махмуда: им-де нечем
поживиться среди обугленных головешек наших городов, а в превращенных в
пепел деревнях не найти ничего съестного. Я приказал нарыть волчьих ям с
заостренными кольями на дне по всем возможным путям их продвижения и
замаскировать с великим тщанием. Я помню, как однажды июньским вечером
задержался с арьергардом и слышал душераздирающий рев султанских верблюдов,
угодивших в наши ловушки. Эти звуки были слаще любой музыки.
известными лишь немногим из моих людей. Мы врасплох нападали на них с тыла,
вырезая отставших воинов, а также больных и раненых, подобно тому как волчья
стая избавляется от самых слабых, а потом сажали их на колья, которые
расставляли в тех местах, где тела могли бы увидеть остальные.
города. Больным и умирающим давали одежду турок, а потом отсылали их в
лагерь султана, чтобы они смешивались с джаниссарами, анатолийцами и
азабами, пили из их чашек и ели из их мисок. Я посылал больных сифилисом.,
чумой, чахоткой и оспой к оттоманцам и щедро награждал тех, кто возвращался
с тюрбанами зараженных смертельными болезнями турок.
голода и болезней; им было страшно ночевать в своих лагерях, их пугала
лесная темень и вой волков. Но они шли вперед. Мы оставили для них
единственный путь, где был фураж и чистая вода. Мы оставили им тропу,
отчетливую, как помеченная дорожка, проведенная к пороховому погребу.
каких бы то ни было припасов. Тогда они пошли на север к Снагову, где на
Корнев Павел
Панов Вадим
Афанасьев Роман
Круз Андрей
Суворов Виктор
Маккэфри Энн