услышать, чего стоит ее гусь, она хлопнула ладонью по жирной тушке и
сказала:
фольксдойчер гусь, и на вкус он будет точно как до войны.
самыми крестинами возникли некоторые трудности, ибо Оскар не пожелал войти в
протестантскую церковь. Даже когда они достали из такси мой барабан,
подманивая меня как на живца и заверяя, что в протестантской церкви
разрешается ходить с барабаном, я продолжал оставаться католиком чернее
черного и готов был уж скорее произнести краткую обобщающую исповедь в
волосатое ухо его преподобия Винке, нежели выслушать протестантскую
крестильную проповедь Мацерат уступил. Может быть, опасаясь моего голоса и
связанного с ним неизбежного возмещения убытков. Вот почему я, покуда в
церкви совершался обряд крещения, сидел в такси, разглядывал затылок шофера,
изучал физиономию Оскара в зеркале заднего вида, вспоминал собственные,
случившиеся уже много лет назад крестины и все попытки его преподобия Винке
изгнать сатану из младенца Оскара.
черепашьего супа. Ложка и -- край тарелки. Деревенские громко хлебали. Грефф
отставил мизинец. Гретхен Шефлер откусывала суп. Густа широко улыбалась
поверх ложки. Элерс говорил поверх ложки. Винцент, дрожа, вслепую отыскивал
свою ложку. Одни только старухи, бабушка Анна и мамаша Тручински, уделяли
ложкам должное внимание, а Оскар, если можно так выразиться, выпал из своей
ложки, он встал из-за стола, покуда все они работали ложками, и отыскал в
спальне колыбель своего сына, так как хотел поразмышлять о своем сыне, а
остальные со своими ложками тем временем скукоживались, все более бездумные,
все более вычерпанные, хоть и вливали в себя суп ложками.
плетенка была слишком высока, я поначалу углядел лишь нечто
лилово-сморщенное. Я подставил себе барабан, после чего мог разглядеть
своего спящего и нервно подергивающегося во сне сына. О ты, отцовская
гордость, которая неизменно алчет высоких слов! Но поскольку при виде
младенца мне ничего не пришло в голову, кроме короткой фразы: "Когда ему
исполнится три года, он получит барабан", и поскольку мой сын никак не
информировал меня о ходе своих мыслей, и поскольку я мог лишь надеяться, что
он, подобно мне, принадлежит к числу прозорливых младенцев, я еще раз, снова
и снова, посулил ему на третий день рождения барабан, после чего слез со
своего барабана, чтобы снова попытать счастья среди взрослых в гостиной.
горошек в масле. Мацерат же, ответственный за свиное жаркое, сам сервировал
блюдо, он сбросил пиджак, в одной рубашке начал отрезать пластину за
пластиной, и лицо у него над мягким и сочным мясом стало до того раскованно
нежным, что я невольно отвел глаза.
яйца и хрен со сметаной, поскольку вегетарианцы не едят мяса. Как и все
остальные, он взял себе шматок пюре, но поливал его не соусом от жаркого, а
растопленным маслом, которое заботливая Мария принесла ему из кухни в
шипящем ковшике. Все пили пиво, тогда как в стакане у Греффа был налит
фруктовый сок. Разговор шел об окружении под Киевом, считали на пальцах
число пленных. При-балт Элерс оказался в подсчетах всех проворнее, после
каждых ста тысяч он задирал кверху один палец, чтобы потом, когда
растопыренные пальцы обеих рук обозначат миллион, снова загибать один палец
за другим, продолжая счет. Когда была исчерпана тема "русские
военнопленные", которая из-за растущих цифр постепенно утрачивала ценность и
интерес, Шефлер поведал о подводных лодках в Готенхафене, а Мацерат шептал
на ухо моей бабке, что на Шихауской верфи каждую неделю должны сходить со
стапелей две подводные лодки. В ответ зеленщик Грефф поведал всем гостям,
почему подводные лодки должны сходить со стапелей бортом, а не кормой. Он
хотел изобразить это как можно более наглядно, с помощью целого набора
жестов, которым гости, восторгавшиеся подводными лодками, пытались
внимательно и неискусно подражать. Когда левая рука Винцента Бронски
надумала изобра зить лодку, уходящую под воду, он опрокинул при этом кружку
с пивом. Бабушка хотела его хорошенько выбранить, но Мария ее успокоила,
сказала, что это пустяки, что скатерть завтра все равно пойдет в стирку и
что на угощение в честь крестин всегда бывают пятна, это же само собой ясно.
Тут и мамаша Тручински подоспела с тряпкой, промокнула лужу, а левой рукой
она держала хрустальную вазу с шоколадным пудингом, посыпанным миндальной
крошкой.
Но подали ванильную!! Густую, тягуче-желтую ванильную подливку. Банальную,
заурядную и, однако же, единственную в своем роде ванильную. На земле нет
ничего более веселого, но в то же время и более печального, чем ванильная
подливка. Ваниль издавала нежный запах, все больше и больше окружая меня
Марией, так что ее, зачинщицу всей и всяческой ванили, ее, сидящую возле
Мацерата и державшую Мацерата за руку, я не мог больше ни видеть, ни
выносить.
Греффихи, остался лежать у ног Греффихи, которая наверху усердно работала
ложкой, и впервые воспринял тот источаемый Линой запах, который сразу
перекричал, поглотил, уничтожил всю и всяческую ваниль.
оставался при нем, пока, как мне показалось, он не забил все связанные с
ванилью воспоминания. Медленно, беззвучно, без спазм накатил на меня
избавительный позыв к рвоте. И покуда из меня исторгался черепаховый суп,
кусочки свиного жаркого, зеленый горошек -- почти в неизмененном виде -- и
те самые несколько ложек шоколадного пудинга с ванильной подливкой, я постиг
смысл своего беспамятства, уплыл в свое беспамятство, беспамятство Оскара
распласталось у ног Лины Грефф -- и я решил отныне и впредь изо дня в день
носить свое беспамятство к фрау Грефф.
СЕМЬДЕСЯТ ПЯТЬ КИЛОГРАММОВ
бездорожья. Вот и Оскар к середине октября сорок первого года начал усиленно
рыться в грязи. Прошу не судить меня строго за то, что я сравниваю грязевые
успехи группы Центр со своими успехами в непроходимых и столь же грязных
дебрях Лины Грефф. Точно так же, как там, перед самой Москвой, танки и
грузовики вязли в жидкой грязи, увяз и я, правда колеса там еще крутились,
взрывая грязь, правда и я здесь не отступал, мне в буквальном смысле слова
удалось взбить пену на жидкой Греффовой грязи -- но о территориальных
успехах не могло быть и речи ни под Москвой, ни в Греффовой спальне.
будущего извлекут, надо полагать, свои уроки из операции, увязшей в грязи,
так и я сделал определенные выводы по итогам борьбы против греффовских
явлений природы. Не надо при этом недооценивать тыловые свершения последней
мировой войны. Оскару было в ту пору семнадцать лет, и при столь молодом
возрасте он сумел выучиться на мужчину благодаря предательски необозримому
полигону Лины Грефф. Отказавшись от сравнений военного характера, я намерен
в дальнейшем измерять успехи Оскара понятиями из сферы искусства и говорю
так: если Мария в наивно одурманивающем ванильном тумане познакомила меня с
малыми формами, с лирическими проявлениями, такими, как порошок для шипучки
или поиск грибов, то в кругу пронзительно-кислых, многослойно сплетенных
испарений Греффихи я обрел то широкое эпическое дыхание, которое сегодня
дает мне возможность объединить в одной фразе успехи фронтовые и постельные.
Музыка! От по-детски сентиментальной и, однако же, столь сладостной губной
гармошки у Марии -- прямиком за дирижерский пульт, ибо Лина Грефф
предоставила в мое распоряжение целый оркестр, столь широко и глубоко
эшелонированный, что подобный можно сыскать разве в Байройте или в
Зальцбурге. Тут я выучился трубить, брать аккорды, дудеть, играть пиццикато,
водить смычком, все равно -- в басовом ключе или полифонически, все равно --
шла ли речь о додекафонии, о новой тональности или о вступлении при скерцо,
или об избрании темпа для адажио, пафос мой был сухо сдержан и одновременно
мягко напевен: Оскар извлекал из Греффихи все, что можно было извлечь, и,
хоть и нельзя сказать, что был неудовлетворен, все же оставался недоволен,
как и положено истинному художнику.
было проделать двадцать шажков. Зеленная была расположена чуть наискось от
нашей, очень удачно, куда удачнее, чем жилье пекаря Александра Шефлера на
Кляйнхаммервег. Не исключено, что именно преимущество расположения
объясняет, почему в изучении женской анатомии я продвинулся несколько
дальше, чем при изучении своих на ставников Гете и Распутина. Допускаю, что
это и по сей день зияющее расхождение можно объяснить, а то и оправдать
несходством обеих моих учительниц. В то время как Лина Грефф отнюдь не
собиралась меня учить, а лишь бесхитростно и пассивно предоставляла в мое
распоряжение все свои сокровища как наглядный познавательный материал,
Гретхен Шефлер отно силась к своей учительской миссии с чрезмерной
серьезностью. Она желала наблюдать мои успехи, желала, чтобы я внятно читал
вслух, желала видеть, как мои пальцы барабанщика изощряются в каллиграфии,
желала сдружить меня с нежной грамматикой и одновременно получать дивиденды
от этой дружбы. Но когда выяснилось, что Оскар отказывается предоставлять ей
какие бы то ни было внятные доказательства успеха, Гретхен Шефлер потеряла
всяческое терпение, вскоре после смерти моей бедной матушки и -- как ни
крути -- после семи лет занятий вернулась к своему вязанию, а поскольку брак
ее по-прежнему оставался бездетным, снабжала меня, правда лишь изредка, пре
имущественно по большим праздникам, самодельными пуловерами, чулками и
варежками. О Гете и Распутине мы с ней больше не говорили, и лишь отрывками
из трудов обоих мастеров, которые я до сих пор хранил то здесь, то там, а
чаще всего на чердаке нашего дома, Оскар был обязан тем, что по крайней мере
эта часть его занятий не пропала совсем уж втуне: я сам себя образовывал и
Николаев Андрей
Контровский Владимир
Сертаков Виталий
Андреев Николай
Майер Стефани
Прозоров Александр