Чтение 66–й страницы книги ~Городок~

Не помню, что делали остальные, я их не замечала; меня расспрашивали, я
не слышала расспросов; обыскали все углы; толковали о беспорядке на вешалке,
о дыре, о трещине в стекле на крыше - бог знает о чем еще, не знаю.

"Кто-то либо что-то тут побывало" - таково было мудрое умозаключенье.

- Ох! У меня отняли мое письмо! - сама не своя, вопила бедная
одержимая.

- Какое письмо, Люси? Девочка моя, какое письмо? - шепнул знакомый
голос прямо мне в уши. Поверить ли ушам? Я не поверила. Я подняла глаза.
Поверить ли глазам? Неужто это тот самый голос? Неужто передо мной лицо
самого автора письма? Неужто передо мной на темном чердаке - Джон Грэм,
доктор Бреттон собственной персоной?

Да, это был он. Как раз в тот вечер его позвали пользовать бедную мадам
Кинт; он-то и разговаривал с нею в столовой, когда я туда влетела.

- Речь о моем письме, Люси?

- Да, да, о нем. О письме, которое вы ко мне писали. Я пришла сюда,
чтоб прочесть его в тишине. Я не нашла другого места. Весь день я его
берегла - я его не открывала до вечера. Я едва успела его пробежать. Неужто
я его лишусь! Мое письмо!

- Тш-ш! Зачем же так убиваться? Полноте! Пойдемте-ка лучше из этой
холодной комнаты. Сейчас вызовут полицию для дальнейших розысков. Нам не к
чему тут оставаться. Пойдемте-ка лучше вниз.

Мои закоченелые пальцы очутились в его теплой руке, и он повел меня
вниз, туда, где горел камин. Мы с доктором Джоном сели у огня. Он успокаивал
меня с несказанной добротой, обещал двадцать писем взамен одного
утраченного. Бывают слова и обиды, острые как нож, и раны от них, рваные и
отравленные, никогда не заживают. Но бывают и утешения столь нежные, что эхо
от них навсегда остается в ушах и до гробовой доски не умолкает, не глохнет,
и тепло их не стынет и согревает тоскующую душу до самой смерти. Пусть
говорили мне потом, что доктор Бреттон вовсе не так прекрасен, как я
вообразила, что душа его лишена той высоты, глубины и широты, какими я
наградила ее в мечтах. Не знаю: он для меня был как родник для жаждущего
путника, как для иззябшего узника - солнце. Я считала его прекрасным. Таков
он, без сомненья, и был в те минуты.

Он с улыбкой спросил меня, отчего мне так дорого его письмо. Я не
сказала, но подумала, что оно мне дороже жизни. Я ответила только, что не
так уж много я получала на своем веку милых писем.

- Уверен, вы просто не прочитали его, вот и все, - сказал он. - Не то
не стали бы вы так о нем плакать!

- Нет, я прочитала, да только один раз. Я хочу его перечесть. Как
жалко, что оно пропало. - Тут уж я не удержалась и снова разразилась
слезами.

- Люси, Люси, бедненькая! Сестричка моя крестная! (Если существует
такое родство.) Да вот оно, вот оно, ваше письмо, нате возьмите! Ах, если б
оно стоило таких слез, соответствовало бы такой нежной безграничной вере!

Любопытная черточка! Быстрый глаз заприметил письмо на полу, и столь же
быстрая рука выхватила его прямо у меня из-под носа. Он упрятал его в
жилетный карман. Будь мое отчаянье хоть на йоту поменьше, вряд ли бы он
сознался в похищении письма и вернул его мне. Будь мои слезы чуть-чуть менее
бурными и горячими, они бы, верно, лишь потешили доктора Джона.

Я до того обрадовалась, обретя письмо, что и не подумала упрекать его
за пытку, я не могла скрыть радость. Однако ее выразило скорее мое лицо, чем
слова. Говорила я мало.

- Ну, теперь вы довольны? - спросил доктор Джон.

Я отвечала, что довольна и счастлива.

- Хорошо же, - сказал доктор Джон. - Как вы себя чувствуете?
Успокоились? Нет, я вижу, вы дрожите как осиновый лист.

Но мне самой казалось, будто я совершенно спокойна. Я уже не испытывала
ужаса. Я овладела собой.

- Стало быть, вы в состоянии рассказать мне о том, что видели? Знаете
ли, пока из ваших слов ничего нельзя понять. Вы вбежали в гостиную, белая
как полотно, и твердили все о "чем-то", а о чем, непонятно. Это был человек?
Или зверь? Что это было такое?

- Не стану я точно описывать, что видела, - сказала я, - если только
кто-то еще не увидит то же самое. Пусть тот и расскажет, а я подтвержу.
Иначе мне не поверят, решат, что я просто видела сон.

- Нет, лучше скажите, - убеждал меня доктор Джон. - Я как врач должен
все выслушать. Вот я смотрю на вас как врач и читаю, быть может, то, что вы
желаете утаить, - по глазам вашим, странно живым, беспокойным, по щекам, с
которых схлынула вся кровь, по руке, в которой вы не в силах унять дрожь.
Ну, Люси, говорите же.

- Вы смеяться станете...

- Не скажете - не получите больше писем.

- Вот вы уже и смеетесь.

- Я отниму у вас и сие единственное посланье. Оно мое, и, думаю, я
вправе так поступить.

Я поняла, что он надо мною подтрунивает. Это меня успокоило. Но я
сложила письмо и убрала с глаз долой.

- Прячьте на здоровье, я все равно, если захочу, его раздобуду. Вы
недооцениваете мою ловкость рук. Я бы мог в цирке фокусы показывать. Мама
утверждает, что у меня глаз такой же острый, как язык, а вы этого не
замечали, верно, Люси?

- Нет, нет, правда, когда вы были еще мальчиком, я все это замечала.
Тогда больше, чем теперь. Теперь вы сильный, а сила не нуждается в тонкости.
Но вы сохранили "un air fin"*, как говорят в этой стране, заметный всякому,
доктор Джон. Мадам Бек все разглядела и...

______________

* Хитрый вид (фр.).

- И оценила, - засмеялся он. - У нее у самой он есть. Но верните мне
мое письмо, Люси, вам оно, я вижу, недорого.

Я не ответила на его вызов. Грэм чересчур уж развеселился. На губах
играла странная усмешка, нежная, но она лишь опечалила меня, в глазах
мелькнули искорки - не злые, но и не обнадеживающие. Я поднялась уходить, не
без унынья пожелав ему доброй ночи.

Обладая свойством чувствовать, проникать, угадывать чужое настроенье, -
удивительная его способность! - он тотчас понял мое невысказанное
недовольство, почти неосознанный упрек. Он спокойно спросил, не обиделась ли
я. Я покачала головой в знак отрицания.

- Тогда позвольте на прощанье сказать вам кое-что всерьез. Вы
взволнованы до чрезвычайности. По лицу и поведенью вашему, как бы вы ни
держали себя в руках, я вижу точно, что с вами случилось. Вы остались одна
на холодном чердаке, в мрачном склепе, темнице, пропахшей сыростью и
плесенью, где, того гляди, схватишь простуду и чахотку - вам бы лучше и на
миг туда не заходить, - и, верно, увидели (или вам это показалось) нечто
ловко рассчитанное на то, чтоб вас поразить. Знаю, вас не испугать простыми
страхами, вы не боитесь разбойников и прочее. Но думаю, страх вмешательства
потусторонних сил способен совсем расстроить ваше воображенье. Успокойтесь
же. Все это нервы, я вижу. Объясните же, что вы видели.

- Вы никому не скажете?

- Ни одной живой душе. Положитесь на меня, как положились бы на отца
Силаса. Возможно, я даже лучший хранитель тайн, хоть не дожил покамест до
седых волос.

- И смеяться не будете?

- Возможно, и посмеюсь, ради вашей же пользы. Не издевки ради. Люси, я
ведь вам друг, только вы по своей робости не хотите этому поверить.

Он правда смотрел на меня дружески; странная улыбка исчезла, погасли те
искорки в глазах, сгладились странные складки у губ, глаз и носа, лицо
выражало участие. Я успокоилась, прониклась к нему доверием и рассказала в
точности все что видела. Еще прежде я поведала ему легенду об этом доме -
коротая время в тот октябрьский денек, когда мы с ним скакали верхом по Bois
L'Etang.

Он задумался, и тогда мы услышали шаги на лестнице - все спускались.

- Они нам не помешают? - осведомился он, недовольно оглядываясь на
дверь.

- Нет, они сюда не войдут, - ответила я. Мы сидели в малой гостиной,
куда мадам не заходила вечерами и где просто каким-то чудом еще не погас
огонь в камине. Все прошли мимо нас в столовую.

- Ну вот, - продолжал он. - Они станут толковать о ворах, грабителях и
прочее. И пусть их. Ничего им не объясняйте, не рассказывайте никому о своей
монахине. Она может снова вас посетить. Не пугайтесь.

- Стало быть, вы считаете ее, - сказала я в тайном ужасе, - плодом
моего воображенья? И она может нежданно-негаданно явиться снова?

- Я считаю ее обманом зренья. И боюсь, ей помогло дурное состояние
вашего духа.

- Ох, доктор Джон. Неужто мне могло привидеться такое? Она была совсем
как настоящая. А можно это лечить? Предотвратить?

- Лечить это надобно счастьем, предотвратить можно веселостью нрава -
взращивайте в себе и то и другое.

Взращивать счастье? Я не слыхивала более нелепой насмешки. И что
означает подобный совет? Счастье ведь не картофель, который сажают и
удобряют навозом. Оно сияет нам с небес. Оно - как божья роса, которую душа
наша неким прекрасным утром вдруг пьет с чудесных трав рая.

- Взращивать счастье? - выпалила я. - А вы-то сами его взращиваете? И
удается это вам?

- Я от природы веселый. Да и беды меня пока минуют. Нам с матушкой было
пригрозила одна напасть, но мы над ней насмеялись, отмахнулись от нее, и она
прошла стороной.

- И это называете вы взращивать счастье?

- Я не поддаюсь тоске.

- А я сама видела, как она вас одолела.