Чтение 66–й страницы книги ~Тишина~

- Ну, хорошо. Я пошла, Костя, не провожай.

- До свидания, Ася. Я буду встречать.

И когда вышла она и потом бухнула пружиной дверь парадного, Михеев, все
стоя, переводил немигающие птичьи глаза с неприбранного дивана на книжные
полки, от буфета на коврик в другой комнате; коричневое его лицо словно
застыло.

- Культурно живешь, - проговорил наконец Михеев. - Чисто, книги
читаешь. А это жена твоя? Цыганочка, что ли? Нерусская? Так глазищами меня
и стригла, ровно ножницами. Нерусская, так?

- Француженка, - сказал Константин. - Привез из Парижа до революции.
Балерина из оперы, внучка Альфреда де Мюссе. Раздевайся, Илюша. Ты все же
шофер такси, культуру, так сказать, в массы несешь!

- Ладно уж...

Михеев не снял полушубка, сел, оперся локтем об угол стола, пристально
и заинтересованно продолжая осматривать мебель в комнате, задержал
внимание на Асиных тапочках около дивана, поерзал на стуле.

- Если б я женился, покрепче женщину взял, - сказал он завистливым
голосом. - Былинка больно - жинка твоя. Оно, конечно, дело понятия.
Худенькие да интеллигентные - аза-артные! - И он вроде бы улыбнулся, на
миг показав зубы. - Говорят. Я сам это дело не уважаю.

- А я не уважаю, когда ты бросаешься в философию, - насмешливо
проговорил Константин. - Так, дорогой знаток женщин, можно и промеж ушей
схлопотать. Это я тебе обещаю.

И, перехватив взгляд Михеева, свернул, сунул постель в ящик дивана,
задвинул тапочки под стол, спросил:

- Что новенького скажешь, Илюшенька?

Михеев притиснул рукой шапку к коленям, произнес, задетый тоном
Константина:

- Ох, Костя, не ссорься со мной. Я тебе нужный человек. Насмешничаешь?
Как бы не заплакали...

- Я же люблю тебя, Илюша. За широту натуры. За доброту люблю.
Завтракать будешь? Есть "Старка".

Подумав, Михеев прерывисто втянул воздух через ноздри.

- Не пью я. Завтракал. - И переспросил угрюмо: - Что новенького,
говоришь, Костя? Хорошо. Я вчерась позже тебя с линии вернулся. Туда,
сюда, путевой лист, деньги сдал. Курю. Глядь - начальник колонны выходит.
И директор парка. Чего-то говорят. У директора рожа - что вон эта стена.
Белая. Стали осматривать машины. Ко мне подходят. Посмотрели "Победу". И
вопрос: "Вспомните: на каких стоянках бывали?" Отвечаю. А начальник
колонны: "В районе Манежной стояли?" - "Нет", - говорю.

- А дальше?

- А что - "дальше"! - вскрикнул Михеев, захлебываясь. - Ночь не спал,
все бока проворочал. Завтра в смену выходить, а никакой уверенности. Как
теперь работать будем? И чего тебе надо было, дьяволу, этих сопляков
защищать? Родные они тебе? А ты револьвер вытащил! Откуда револьвер у
тебя?

Константин зажег спичку, бросил ее в пепельницу, потом вытянул
указательный палец.

- Из этого можно стрелять, Илюша?

- Оп-пять двадцать пять! - с горечью выкрикнул Михеев. - Чего ты мне
макушку вертишь? Без глаз я? Или уже за дурака считаешь?

- Думай что хочешь, Илюша, - сказал Константин. - Только представь себя
на месте пацанов. Тебя бы дубасили, а я бы рядом стоял, в урну сплевывал.
Как бы ты себя чувствовал, Илюша?

- А за что меня избивать? Не за что меня избивать!..

- Да неважно "за что", дьявол бы драл! - Константин вскипел. - Ладно,
все это некстати! Не о том говорим!

Он замолк, уже внутренне ругая себя за бессмысленную вспышку против
Михеева, а тот глядел в окно - веки были красны, крупные губы поджаты
страдальчески.

- Политика ведь это, - проговорил Михеев. - А знаешь, как сейчас... Во
втором парке паренек один книжку в багажнике нашел. Ну и читать стал. А
через неделю его - цоп! - и будь здоров. А за твою пушку, ежели
раскопают...

- Какая пушка, Илюша? - перебил спокойно Константин. - О чем ты?

Михеев потискал шапку на колене, наклонил мрачное лицо к столу,
повторил тоскливо:

- Политика это. Тебе, может, трын-трава, а мне - как же?

- Ты здесь ни при чем, Илюша, - сказал Константин. - Если что - отвечу
я. И не думай об этом. Выбрось из головы. Не преувеличивай. Вспомни: никто
нас не видел. Никого не было. Ни черта они нас не разглядели. Слушай, я
жрать хочу - присоединяйся! Бутерброд сделать?

- Аппетиту нет, - простонал Михеев. - В горло не лезет.

- Заранее объявляешь голодовку? - Константин отрезал себе кусок
колбасы, сделал бутерброд. - Тебе не пришлось воевать, Илюша?

- Начальника разведки фронта я возил. Генерала Федичева.

- Так или иначе. Артподготовки нет - сиди поплевывай на бруствер и
наворачивай консервы в окопе. Тогда не убьют, не ранят, не контузят.
Аппетит потерял - половины башки недосчитаешься. Все мины, брат, тогда
летят в тебя. Арифметика войны, Илюша.

- Пропаду я с тобой, - проговорил Михеев. - Ни за чих пропаду. Какое у
тебя отношение к жизни? А? Нету его! Беспутный ты, глупый, отчаянный
человек! - Михеев вскинул багрово-красное лицо, зло глянул на Константина.
- Вот сидит... и колбасу жует. Артиста изображает. И чего я связался с
тобой, с дураком культурным! Разве у тебя какое стремление в жизни есть?
Разве тебе в жизни чего надо? Вон в квартире все имеешь. С телефоном
живешь! - Михеев, завозившись на стуле, презрительно и твердо договорил: -
А я, может, в жизни больше тебя понимаю! И мне из-за тебя в каталажку? За
красивые глазки, что ли?

Константин отодвинул стакан недопитого чая, подавляя внезапный гнев,
произнес:

- Сопляк, дубина стоеросовая! "Что я говорю? Зачем я говорю ему это?" -
подумал он и, успокаивая себя, спросил иным, уже шутливым тоном: - Слушай,
Илюша, ты коров видел? Ответь мне: почему корова ест траву, солому, хлеб,
а цвет дерьма одинаковый?

- Ты чего? - испуганно вскинулся Михеев. - Глупые вопросы. Не знаю!

- Не знаешь, Илюша? Я тоже нет. Что выходит? В дерьме, не разбираемся,
а о жизни судим! Так получается? Значит, оба мы с тобой в жизни мало что
понимаем. Только вот что, Илюша: никакого револьвера у меня нет и не было.
Не понимаю, почему ты заговорил об этом? Ну, черт знает что может
показаться со страху! Нет, никакого револьвера нет! И прошу тебя, Илюша,
успокойся ты!

Всматриваясь в угол куда-то, Михеев вдруг упрямо заговорил, двигая
крупными губами:

- Отнеси ты его... сдай куда надо. Покайся. Ведь простить могут все же:
мало что бывает. Как к человеку пришел, посоветовать, может, опыта у тебя
нет. Начнут копать это дело. Не таких ловют.

- Знаешь, а мне не в чем каяться и нечего относить, - ответил
Константин. - Пойми же меня наконец, Илюша!

- Ну что ж... Я по-человечески хотел посоветовать, - выдавил Михеев и
надел шапку, насунул двумя руками на лоб. - Я, видно, политику больше тебя
понимаю... Жареный петух тебя еще не клевал, видать! - Расширяя дыханием
ноздри, спросил тихо: - Ты что ж, может, меня соучастником считаешь?

- Нет. Ты тут ни при чем.

- Бывай. Ладно. Шито-крыто.

- Ну, будь здоров, Илюша! Договорим на линии! - Константин похлопал его
по плечу. - Пока! И не думай ты об этом!

Однако он никак не мог успокоиться после того, как с насупленным лицом
ушел Михеев, а потом, полчаса спустя, все шагал по комнатам, скрестив
руки, подробно, по деталям вспоминая весь разговор с ним, и, чувствуя
приступ отчаяния от совершенной им сейчас ошибки, он вновь начинал
подробно вспоминать свои слова, как будто хотел найти неопровержимые
доказательства собственной правоты и неправоты.

"Я не так разговаривал с ним? Я должен был его убедить. Он все видел,
он все знает, - думал Константин неуспокоенно. - Нет, в этом уже
невозможно сомневаться. Но смог ли я его разубедить, да как это можно
было?"

Все окно не по-зимнему горело солнцем, шлепали капли по карнизу,
сбегали по стеклу; ударял по сугробам сбрасываемый с крыши снег.

"Хватит. Сейчас я ничего не придумаю. Поздно. Принять ванну, побриться
- и все будет великолепно! Все будет отлично! Лучшие мысли приходят
потом".

Константин перебросил банное полотенце через плечо, а когда вышел в
коридор, из кухни семенящей рысцой выкатился Берзинь в широких смятых
брюках, в опущенных подтяжках; шипящая салом сковородка была выдвинута в
его руках тараном, от нее шел пар.

- Томочка, Томочка, я иду! Вы посмотрите. Костя, на эту ленивую
девчонку. Нет, я шучу, конечно. Уроки, танцы. Пластинки! Я сам в молодости
спал, как слон. Сейчас будем завтракать! Ох, если бы жива была ее мать,
Костя!..

Тамара - дочь его, совсем юная девушка, заспанная, еще не причесанная,
золотисто-рыжие волосы спадали с одной стороны на помятую подушкой щеку, -
выглянула из двери бывшей быковской квартиры, сделала брезгливую гримасу.

- Па-апа, ну зачем так кричать? Просто весь дом ходуном ходит от твоего
крика! Неужели ты не понимаешь?

И, заметив Константина, смущенно схватилась оголенной рукой за
непричесанные волосы, ахнула, прикрыла дверь.

- Да стоит ли... в самом деле? - с неестественной беспечностью сказал
Константин и, не задерживаясь, прошел в ванную. - Все будет хенде хох,
Марк Юльевич...