арабских лошадях никогда до того не ездил. Купил английское охотничье седло
и два английских ружья, 330 хотя охота в этих краях была не очень
интересная. В свой сад влюбился наследственной любовью. При имении был
небольшой виноградник, но весь виноград шел на изюм для продажи. Производить
вино было бы невозможно: от него тотчас отшатнулось бы духовенство, во главе
с старым муллой, носившим зеленую чалму, то есть, побывавшим в Мекке.
Выписал много вина из Константинополя: и обыкновенного столового, и
дорогого, знаменитых французских марок. Сам удивлялся, что устраивается как
будто надолго. "Что-ж, приезжать сюда буду наверное".
ему рады, особенно более молодые (стариков он всегда в меру возможного
избегал). Все были мусульмане, но разных национальностей: преобладали татары
и другие выходцы с Кавказа, были и коренные турки и сербы мусульманской
веры. Национальные различия чувствовались, однако, общая религия всех
сближала. Менее ветхозаветные ездили к нему в гости, обедали, не без
смущения пили вино. Смеялись, когда он, угощая их свининой, невозмутимо
называл ее телятиной. Один сосед вина не пил, но пил коньяк и, тоже
невозмутимо, ссылался на то, что о коньяке в Коране ничего не говорится. К
его приятному удивлению он был кое-где представлен дамам, выходившим к нему
без чадры. "Да, идет вперед Восток!"
очень интересовались и взгляды высказывали странные. Им, например, нравилось
или, во всяком случае, внушало почтение то, что у султана во дворцах есть
шесть тысяч слуг, в том числе восемьсот поваров, и что он берет себе одну
десятую часть государственного дохода. -- "Во всем мире пропорционально еще
больше берет в свой карман только князь черногорский, но у того какая уж
казна! Гроши!" -- "Да что же тут хорошего?" -- с недоумением спрашивал
Джамбул, -- "Ведь вам же приходится платить?" Оказалось, однако, что все
помещики устроили у себя вакуфы, -- никаких налогов не платили; говорили,
что и он никаких налогов платить не будет, разве 331 только придется еще
кому-нибудь дать взятку. Джамбул перестал интересоваться турецкой политикой.
сколько угодно. Он решил, что надо съездить в Париж и там "всЈ решить", --
не углублял вопроса, что' именно. Кроме того, надо было как следует одеться.
Из России он уехал с одним тощим чемоданом. В соседнем со своим именьем
городке еле нашел сносное белье; одежду же приобрел восточную, очень
живописную; обладал от природы вкусом. ВсЈ же необходимо было и европейское
платье; да и восточное в Париже, наверное, можно было достать лучше, чем в
турецкой глуши.
парижскую. Нельзя было целый день ездить верхом, охотиться, посещать и
принимать соседей, наблюдать над работой в саду и в полях. У него был
оставшийся от отца управляющий, а сам он пока только присматривался. По
вечерам и в дождливые дни он читал. Тифлисская и петербургская газеты ему
удовольствия не доставляли.
ясно видел, что правительство победило, что революция кончается и вдобавок
выродилась. "Конечно, многие революционеры стали просто уголовными
преступниками! Не все, конечно, но многие не отдают в партийные кассы денег
от экспроприации! Не всЈ отдавал и этот Соколов. Дело и не только в этом: их
дела изменились, но еще больше изменился я сам". Напротив, читать парижскую
газету всегда было приятно. "Цивилизованная, радостная жизнь... Куплю много
книг, там найду и русские. Заочно книги выписывать нельзя".
В первый же день заказал у хорошего английского портного несколько костюмов.
Заказал даже фрак, второй в его жизни; первый, которого он впрочем почти
никогда не надевал, остался в России. Портной работал медленно, и на первое
время пришлось купить готовый костюм, -- старый был совершенно изношен. К
его фигуре всЈ шло, но к людям, 332 носящим готовое платье, он относился
благодушно-пренебрежительно. Когда фрак был готов, Джамбул купил цилиндр и в
первую пятницу побывал в Опере. Из театра отправился в монмартрский ночной
ресторан, там свел знакомство с дамами. Стало еще приятнее и легче. Думал,
что ни одна из этих дам, несмотря на его богатство, с ним в Турцию не
поехала бы: "И приехать туда с этакой француженкой было бы невозможно! Да и
не поселюсь же я там совсем!"
всякого дела нельзя. Знакомых у него почти не оказалось. Кавказских
революционеров не было, к русским он не очень хотел ходить; ему и вспоминать
о них было теперь тяжело. Встретился с теми французскими социалистами,
которых прежде немного знал. Увидел, что с ними у него уж совсем нет ничего
общего: даже разговаривать не о чем. О кавказских делах они ровно ничего не
знали. Когда он говорил о грузинах, осетинах, татарах, спрашивали, где живут
эти народы: не в Сибири ли? Западные дела, кроме французских, знали лишь не
намного лучше и международной политикой интересовались мало. Как-то зашел
разговор о возможности европейской войны. Все единодушно высказали
уверенность, что ее не может быть и не будет: пролетариат никогда не
допустит. Так привыкли это говорить, что действительно в это поверили.
ласков, расспрашивал и о событиях на Кавказе, знал о них много больше, чем
его товарищи. Но услышав, что Джамбул принимал участие в тифлисской
экспроприации, он видимо смутился, пробормотал что-то малопонятное и перевел
разговор на французские дела. Жорес ему понравился. "А на революционера,
даже кабинетного, он совершенно не похож! И, конечно, главное для него это
его идейная борьба с Клемансо, осложняющаяся ораторским соперничеством:
восточная Европа, Россия, революция идут где-то на сто верст позади. Его
окружение боготворит его".
Жореса -- верующая католичка и что дети воспитываются в католической вере.
Это и удивило Джамбула, и было ему приятно. "Никогда я антиклерикалом не
был", -- думал он, -- "и просто этого не понимаю". Ему неясно казалось, что
и происшедшая в нем перемена отдаленно связана и с религией. "Меня всегда
раздражало, что все эти Ленины и Плехановы точно родились атеистами. Или,
вернее, то, что, по их мнению, все не-атеисты просто дураки и невежды. Да,
во мне разом шло несколько умственных и душевных процессов. Они никому не
интересны, но неправда, что перемена во мне была внезапная", -- точно
кому-то возражал он. Ему было досадно, что он так быстро переменил взгляды,
деятельность, род жизни.
еще лучше. Ему пришла мысль, что хорошо было бы устроить у себя конский
завод. Эта мысль тотчас его увлекла. Он купил несколько книг о лошадях.
Купил и много романов. Впервые в жизни подумал, что следует обзавестись и
серьезными книгами, приобрел сочинения входившего в большую моду Бергсона,
что-то еще. В русском магазине недалеко от Сорбонны купил собрания
произведений классиков. Не любил разрезывать книги и все отдал в переплет:
дешевые в коленкоровый, философские и о лошадях в полукожаный. "И
библиофилом становлюсь! Совсем буржуа! Что, если в самом деле "бытие
определяет сознание"! -- спросил он себя. Но знал, что это неправда. "Я не
был беден и тогда, когда занимался революцией".
возвращение в усадьбу.
устроил большой прием: пригласил не-ветхозаветных соседей; они, не без
колебания, согласились приехать с женами; пригласил даже ветхозаветных,
предупредив их, что будут дамы и будет вино: эти отказались, но отнеслись
снисходительно и благодарили. Понимали, что к их новому соседу нельзя
предъявлять таких требований, как к другим.
было и множество всяких других 334 блюд, подавалось шампанское, которого
некоторые из приглашенных отроду не видели. За обедом Джамбул сам<,> с
бокалами на подносе, вышел к работникам и выпил с ними, -- обед для них был
приготовлен такой же, как для гостей; они не могли этого не оценить.
культуры; слово "Париж", с его вековым престижем, производило и на них
магическое действие. Все искренно радовались его намеренью остаться в имении
надолго, давали ему хозяйственные советы, многозначительно спрашивали, не
собирается ли он расширить дом. Он отвечал, что не собирается: пусть всЈ
остается таким, как было при отце. (Теперь он об отце воспоминал с бо'льшей
любовью, чем прежде). Его ответ тоже понравился. Гости, особенно те, у
которых были дочери, говорили, что всегда и во всем будут рады ему помочь.
Много говорили о конском заводе, о том<,> где и когда надо покупать лошадей.
для них полки, Джамбул заглянул в книги отца. Они хранились в той комнате, в
которой отец умер; Джамбул в эту комнату заходил редко. Там стоял шкапчик на
точеных ножках, очень хорошей работы, с дорогой инкрустацией, "восток Перы и
Пьера Лоти", -- думал Джамбул. В шкапчике стояли толстые, в старых
переплетах, книги на арабском языке. Он и заглавий не разобрал, но увидел,
что это Коран и комментарии к нему. Бережно поставил их на прежние места и
решил, что шкафчиком пользоваться не будет: "Нельзя же рядом с ними
поместить романы Вилли!" Нашлась, однако, одна непереплетенная книга на
французском языке: перевод Корана и примечания. Джамбул вынул эту книгу из
шкафчика и положил на письменный стол в главной комнате, бывшей кабинетом
отца.
канделябрах. Работник принес приготовленное по-турецки кофе. Оно всегда было
превосходное, такого не было ни в Петербурге, ни в Париже. Джамбул пил его
очень много, даже на ночь: 335 оно нисколько не мешало ему спать. "Кажется,
знаменитый французский писатель Вольтер выпивал пятьдесят чашек в день и
Флинт Эрик
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Перумов Ник
Пехов Алексей
Свержин Владимир