весьма странные вещи.
что она говорила во сне.
ног от усталости, а я не привык себе отказывать: когда я голоден, я ем,
когда хочу спать - ложусь в постель. До свидания, сударыня) надеюсь, наша
беседа излечила вас от заблуждения.
свидетельство тому - мой бедный доктор Жильбер. Прощайте, сударыня;
поверьте, что, обнаружив зло, я найду в себе силы ему воспрепятствовать.
Покойной ночи, Антуанетта!
если еще не поздно. Прощайте.
мастера, который чувствует под рукой крепкие запоры.
своего укрытия, бросилась к дверям, заперла их на замок, потом подбежала к
окну и задернула занавеси.
душераздирающим рыданьем упала на колени:
вздохнула и прибавила:
Глава 31
О ЧЕМ ДУМАЛА КОРОЛЕВА В НОЧЬ С 14 НА 15 ИЮЛЯ 1789 ГОДА
затянулась, ибо двери королевского будуара открылись только в два часа
пополуночи и можно было увидеть, как на пороге Андре, едва ли не на коленях,
целует руку Марии-Антуанетте; потом молодая женщина встала, вытерла
покрасневшие от слез глаза, а королева затворила за собой двери в
опочивальни.
раздеться, она увидела, что королева, сверкая глазами, большими шагами ходит
по комнате. Резким движением руки королева отослала камеристку.
этот дозволялось нарушить только в том случае, если из Парижа поступят
важные известия.
объяснить ему разницу между мятежом и революцией, он заявил, что устал, лег
и тотчас погрузился в сон; он спал так же спокойно, как после охоты, во
время которой загнанный олень с угодливостью царедворца ринулся прямо в
западню.
присмотром г-жи де Турзель спали ее дети, а затем легла в постель, но не для
того, чтобы поспать, а для того, чтобы всласть помечтать.
погрузился во тьму, когда из глубины сада доносились только шаги да
перекличка караульных стражей, а в длинных переходах был слышен только тихий
стук ружейного приклада о мраморные плиты пола, Мария-Антуанетта, устав
лежать в духоте, встала с кровати, надела бархатные туфли и, завернувшись в
длинный белый пеньюар, подошла к окну, чтобы вдохнуть прохлады, веющей от
фонтанов, а заодно и поймать на лету советы, которые ночной ветер
нашептывает горячим головам и удрученным сердцам.
дня.
Шарни, этого преданного друга, этого пленника страсти, которого она столько
лет держала в повиновении: он, никогда не изливавший вздохами ничего кроме
любви, казалось, впервые вздыхает с сожалением и раскаянием.
вещей, Мария-Антуанетта сразу поняла, что ее тоска имеет два источника:
политическое несчастье и сердечное огорчение, Политическим несчастьем была
та важная новость, которая вышла из Парижа в три часа пополудни, дабы обойти
весь свет и поколебать благоговение, с каким дотоле относились к королям -
наместникам Бога не земле.
возлюбленной властительницы. Значит, недалек тот час, когда любовь графа при
всей своей верности и преданности перестанет быть слепой, а верность и
преданность - безусловными При этой мысли сердце женщины болезненно сжалось.
наполнилось той едкой желчью, которая зовется ревностью, ядом, растравляющим
одновременно тысячу маленьких ранок в страждущей душе.
по наитию, сколько по необходимости Мария-Антуанетта первым долгом стала
обдумывать опасности политического положения.
безволие. В числе врагов - люди, которые начали с клеветы, а кончили бунтом,
иными словами, люди, способные на все.
безропотно сносить любую обиду, иными словами, люди, которые не способны
почувствовать всю глубину нанесенных ран. Люди, которые не решились бы
оказать сопротивление из боязни наделать шуму.
забыто, но ничего не забывать, сделать вид, что все прощено, но ничего не
прощать.
недостойно дочери Марии-Терезии, этой отважнейшей из женщин.
гордыня; но разумно ли вступать в борьбу? Можно ли погасить ненависть
кровопролитием? Не ужасно ли само прозвище - Австриячка? Стоит ли вослед
Изабелле Баварской и Екатерине Медичи освящать его народной кровью?
того: в иные мгновения она чувствовала, как из страданий королевы, словно
ненароком потревоженная змея из вересковой заросли, выползает отчаяние
женщины, которой кажется, что ее стали меньше любить, Шарни произнес давеча
слова, которые мы слышали, отнюдь не по убеждению, он просто устал; он, как
множество других людей, как она сама, до дна испил чашу клеветы. Шарни
впервые говорил о своей жене Андре, дотоле им совершенно заброшенной, с
нежностью; неужели он наконец заметил, что графиня еще молода и хороша
собой? Мысль эта, которая жгла Марию-Антуанетту, как укус ядовитой змеи,
убедила ее в том, что несчастье, как ни удивительно, - ничто по сравнению с
огорчением.
обливаясь холодным потом, трепеща, в ярости вскакивала с кресла, тогда как
королева смело смотрела в лицо несчастью.
той ночью.
незатихающей тревогой, - быть может, решиться бросить жизнь, подобающую
королеве, и жить счастливо, как все заурядные люди, вернуться в свой
Трианон, в хижину, к тихому озеру и скромным радостям сельской жизни, и
пусть весь этот сброд вырывает друг у друга из рук клочки королевской
власти, она оставит себе лишь несколько скромных лоскутков, какие женщина
вправе считать своей собственностью: преданность двух-трех верных слуг,
которые захотят остаться вассалами?"
больно.
пренебрегли?
посредственностью, королем, в котором нет ровно ничего героического?
какой-нибудь другой женщиной, например, рядом с собственной женой?
Дидону прежде, нежели она взошла на костер.
содрогающейся тревоги - проблеск радости. Не создал ли Бог в своей
бесконечной доброте зло лишь затем, чтобы научить нас ценить добро?
Андре, не смея поднять на нее глаз, заливаясь слезами, призналась
Марии-Антуанетте, что недостойна любви и уважения честного человека: значит,
Шарни никогда не будет любить Андре.
том, что за этим последовало: значит, для Шарни всего этого как бы не
существует.