Чтение 66–й страницы книги ~Козел отпущения~

всем при том...

Жюли махнула рукой, не закончив фразы.

-- Я была больна, -- сказала графиня, -- дом вышел из-под контроля.
Теперь все будет иначе.

-- Надеюсь, -- сказала Жюли. -- Давно пора.

-- Вы говорите это из ревности, -- сказала графиня. -- Вы всегда любили
приходить сюда, в замок, и совать свой нос в дела, которые никак вас не
касались.

-- Еще как касались, -- сказала Жюли. -- Все, что случается здесь с
вами, госпожа графиня, или с другим членом вашей семьи, касается меня. Я
родилась в Сен-Жиле. Замок, verrerie, деревня -- все это моя жизнь.

-- Вы -- деспот, -- сказала графиня. -- Я слышала, что ваша невестка
сбежала с механиком в Ле-Ман, ведь с вами просто невозможно жить вместе. Что
ж, вы получили Андре и внука в полное свое распоряжение. Надеюсь, теперь вы
довольны?

-- Я -- деспот? -- воскликнула Жюли. -- Я самая покладистая женщина на
свете, госпожа графиня. А вот невестка, точно, ворчала и пилила нас с утра
до ночи. Андре повезло, что он от нее избавился. Наконец у нас в доме будет
тишина и покой.

-- Вам нечего делать, -- сказала графиня, -- вот в чем ваша беда.
Слоняетесь вокруг фабрики со своими курами да высматриваете все кругом.
Будете теперь приходить в замок два раза в неделю, поможете мне навести
порядок. Но насчет кружева права была я.

-- Вы вольны иметь свое мнение, госпожа графиня, -- сказала Жюли. --
Спорить с вами не буду, но даже на смертном одре скажу, что на похоронах
господина графа мы стелили на стол камчатную скатерть.

И они посмотрели друг на друга с полным взаимным пониманием. Только
сейчас графиня заметила меня.

-- Все прошло благополучно? -- спросила она, поздоровавшись.

-- Да, маман.

-- Commissaire не сказал ничего нового?

-- Нет.

-- Тогда мы будем продолжать приготовления. Ты лучше помоги Рене
подписывать конверты. Бланш куда-то исчезла. Не попадалась мне на глаза с
самого утра. Полагаю, она, как всегда, в церкви. Ну, а теперь идите. У нас с
Жюли куча дел.

В холле мы встретили Гастона. Он нес пакет, который я оставил в машине.

-- Ваш пакет, господин граф.

Я взял его и поднялся в спальню; Мари-Ноэль -- за мной.

-- Что это? -- спросила она. -- Ты что-нибудь купил?

Я не ответил. Я развязал веревку и развернул оберточную бумагу. Передо
мной лежали кошечка и собачка датского фарфора, точные копии разбитых
статуэток. Я поставил фигурки на столик, на их старое место, и взглянул на
Мари-Ноэль. Она стояла, стиснув руки перед грудью, и улыбалась.

-- Даже догадаться нельзя! -- воскликнула она. -- Никто никогда не
скажет, что они были разбиты. Ни одной трещинки, ни одной щербинки. Какая
прелесть! Теперь я чувствую, что я прощена.

-- Что ты хочешь этим сказать? -- спросил я.

-- Я валяла дурака, -- ответила девочка, -- я была неосторожна, и
зверюшки разбились, а маман из-за этого заболела. Я бы хотела поставить их
завтра в гостиной рядом со свечами. Как символ.

-- Не думаю, что это надо делать, -- сказал я. -- Это может показаться
странным. Лучше оставим их здесь, со всеми остальными мамиными вещами, смысл
будет тот же самый.

Мы спустились в библиотеку, где на бюро нас уже ждали списки с именами.
Но никто не надписывал конверты, в комнате не было ни Поля, ни Рене, ни
Бланш.

-- Где они? -- спросил я девочку. -- Куда все ушли?

Мари-Ноэль уже схватила конверт и надписывала на нем адрес первого
человека по списку.

-- Мне не полагается говорить, -- сказала она, -- потому что бабушка об
этом не знает. Тетя Рене у себя в комнате, пересматривает зимние вещи. Она
сказала мне под большим секретом, что после похорон они с дядей Полем уедут.
Они будут путешествовать, а потом, сказала она, они, возможно, поселятся в
небольшой квартире в Париже. Она сказала, что пригласит меня погостить, если
вы с бабушкой не будете против.

-- А дядя Поль тоже разбирает наверху вещи? -- спросил я.

-- Нет, он уехал на фабрику, -- ответила Мари-Ноэль. -- И тетя Бланш с
ним вместе, а вовсе не пошла в церковь. Но это тоже тайна. Они боялись, что
если бабушка об этом услышит, она вмешается. Тетя Бланш хочет посмотреть на
мебель, которая хранится в доме управляющего, и отобрать из нее, что можно.
Она сказала мне, что вчера была там впервые за пятнадцать лет. И что дом
пропадает без пользы, раз в нем никто не живет, и его надо сделать
обитаемым.

-- Тетя Бланш так тебе сказала?

-- Да, сегодня утром. Она собирается предпринять что-нибудь по этому
поводу. Вот почему она поехала с дядей Полем.

Несколько минут она молча подписывала конверты. Затем подняла голову и,
покусывая кончик пера, сказала:

-- Мне сейчас пришла в голову ужасная мысль. Не знаю даже, говорить
тебе или нет.

-- Продолжай, -- сказал я.

-- Понимаешь, как только маман умерла, у всех неожиданно появилось то,
чего они желали. Бабушка любит, чтобы на нее обращали внимание, и вот она
спустилась вниз. Дядя Поль и тетя Рене собираются путешествовать и очень
этим довольны. Тетя Бланш отправилась в дом управляющего, где, как она
однажды сказала мне по секрету, она давным-давно, еще до моего рождения,
собиралась жить. Даже мадам Ив возится с бельем и чувствует себя важной
персоной. Ты получил деньги, как хотел, и можешь тратить их сколько душе
угодно. А я, -- она приостановилась в нерешительности, глядя на меня
тревожно и печально, -- я в результате избавилась от братца и буду иметь
тебя в своем распоряжении до конца моих дней.

Я глядел на девочку, и из глубины сознания пробивалась забытая, а может
быть, подавленная мысль: что-то насчет алчности, что-то насчет голода. Через
полуоткрытые двери в столовую вдруг донесся телефонный звонок. Он мешал мне,
нервировал, не давал сосредоточиться, а слова Мари-Ноэль неожиданно
показались очень важными, требующими правильного ответа.

-- Я вот что хочу знать, -- продолжала Мари-Ноэль, -- случилась ли бы
хоть одна из этих вещей, если бы маман не умерла?

Ее ужасный, мучительный вопрос, казалось, потрясал основы всякой веры.

-- Да, -- быстро ответил я, -- они должны были случиться, не могли не
случиться. Это никак не связано со смертью маман. Если бы она осталась жива,
они все равно произошли бы.

Однако на лице Мари-Ноэль все еще было сомнение, мой ответ не совсем ее
удовлетворил.

-- Когда вещи случаются по воле don Dieu\footnote{Бога
\textit{(фр.)}.}, -- сказала она, -- все бывает к лучшему, но иногда, надев
личину, нас искушает дьявол. Ты помнишь, как сказано в Евангелии от святого
Матфея: .

Звонок в холле прекратился. Гастон снял трубку. Через минуту его шаги
послышались в столовой. Они приближались к нам.

-- Главное, разгадать: кто -- кто, -- сказала Мари-Ноэль. -- Кто дает
нам то, что мы хотим, Бог или дьявол. Это может быть только один из двух, но
как узнать -- который?

Гастон подошел к дверям и позвал меня:

-- Господина графа просят к телефону.

Я встал и прошел через столовую в гардероб. Поднял старомодную трубку.

Кто-то неразборчиво произнес:

-- Ne quittez pas\footnote{Не вешайте трубку \textit{(фр.)}.}.

Голос звучал глухо, словно звонили по междугородной линии. Затем,
немного спустя, другой голос, мужской, сказал:

-- Я говорю с графом де Ге?

-- Да, -- ответил я.

Пауза. Казалось, мой собеседник на другом конце провода раздумывает,
что сказать.

-- Кто это? -- спросил я. -- Что вам надо?

Тихо, чуть не шепотом, голос ответил:

-- Это я, Жан де Ге. Я только что прочитал сегодняшнюю газету. Я
возвращаюсь.

ГЛАВА 25

Все во мне отвергало его. Разум, дух, чувства объединились в протесте.
Шепот на другом конце провода мне почудился, был плодом усталости, плодом
воображения. Я ждал, ничего не ответив. Спустя мгновение он снова заговорил:

-- Вы слышите меня, -- спросил он, -- вы мой
remplacant\footnote{Заместитель \textit{(фр.)}.}?

Возможно, потому, что в холле раздались шаги -- неважно чьи, скорей
всего Гастона, -- я ответил ему сухим тоном, как пристало деловому человеку,
привыкшему отдавать приказы и распоряжения.

-- Да, -- ответил я. -- Я слушаю вас.

-- Я звоню из Девиля, -- сказал он. -- У меня ваша машина. Я собираюсь
приехать в Сен-Жиль попозже к вечеру. Нет смысла появляться там, пока не
стемнеет, -- меня могут увидеть. Предлагаю встретиться в семь часов.

Его апломб, уверенность, с какой он говорил, не сомневаясь в моем
согласии, вызвали во мне еще большую ненависть.

-- Где? -- спросил я.

Ответил он не сразу -- думал. Затем тихо сказал:

-- Вы знаете дом управляющего в verrerie?

Я думал, он назовет отель в Ле-Мане, где сыграл со мной свою первую --
и единственную -- шутку. Это была бы нейтральная зона. То, что вместо этого