своей близкой родственницы Катерины Сфорца <Как стать красивой>, в которой
среди других советов был и тот, как добиться светлой окраски волос: мыть в
двенадцати травах, главные из которых розмарин, ромашка и алоэ, сушить на
солнце. Из Кракова Бона переписывалась с элегантнейшей женщиной Италии
маркграфиней Мантуанской Изабеллой д'Эсте, которая посылала ей итальянские
стихи, описания новейших танцев, фасонов одежды, а также косметику,
изготовленную ее придворными мастерами.
ни королевой, ни великой властительницей, а только женой мелкого
итальянского князька, никчемного мужчины Франческо Гонзага. Блестящая эта
женщина возвысилась над преступностью, варварством, дикостью, развратом,
цинизмом, над потоками подлости и морями крови. Не будучи красавицей,
отличалась особой женственностью, излучавшей вдохновение на художников,
поэтов, музыкантов. Знала все, что происходило в мире, не пропускала
случая оказать помощь, писала множество писем влиятельным людям, защищая
художников, к художникам обращалась как к гениям, не жалела похвал,
выпрашивала картины и рисунки, давала советы, даже мелкие указания.
Гениальный Леонардо да Винчи писал ее портрет, оставив для потомков образ
этой удивительной женщины. Щекастая, длинный нос, чуть утолщенный на
конце, выпяченный подбородок с намеком на второй, выпуклые глаза, высокий
лоб, маленькие губы, на которых читается обещание, блеск в глазах,
свидетельствующий о незаурядном уме. Холодная, решительная, отдающая себе
отчет в своих целях и намерениях - какая женщина не хотела бы стать такой?
жемчужины на длинной нитке, подаренные ей Сулейманом от сглаза, но что из
того перебирания? Знаменитейшие умом, целомудрием, одаренностью, они во
многом славой своей и положением своим были обязаны своему происхождению.
Были свободны, богаты, неограничены в своих возможностях. А она?
Безвестная дочь безвестного попа, затем рабыня, несчастная и отчаявшаяся,
теперь рабыня счастливая, как же ей еще иначе называться? Чарами молодого
тела должна была завоевать султана, теперь должна была удержать его возле
себя, чтобы завоевать и всю его империю. Иного оружия не имела. Самое
страшное - не была красивой. Ни для кого. В Коране написано: <Так!
Сопрягли мы их с черноглазыми, большеокими>. Не была ни черноглазой, ни
большеокой. Итальянский художник Фиренцуола описывал идеал женской
красоты: <Волосы нежно золотые с бронзовым оттенком, густые и длинные.
Ширина лба вдвое превосходила его высоту. Кожа ослепительно светлая, но не
мертвой бледности. Брови темные, шелковистые, широкие посредине,
сужающиеся к краям. Белки глаз чуть голубоватые, роговица темная. Сам глаз
должен быть большой и выпуклый, наилучшие веки белые, с почти невидимыми
розовыми прожилками. Ресницы не слишком густые, не слишком длинные и не
слишком темные. Ухо средней величины, крепкое и красивой формы. Нос,
который определяет красоту профиля, должен мягко и равномерно сужаться
кверху, у переносицы может быть чуть выше, но не так, чтобы приобретал
рисунок орлиного, что женщинам не идет. Уста лучше маленькие, но не
выпяченные, и не плоские. Губы не очень узкие и красивого рисунка. Зубы
должны быть не слишком мелкие, ровные, красиво расположенные, цвета
слоновой кости. Подбородок округлый, не стесанный и не острый. Шея белая и
круглая, лучше длинная, чем короткая>.
привлекать. Лоб слишком высокий, почти мужской, счастье, что может
скрывать его под пышными украшениями. Брови шнурочком, почти незаметные,
волосы золота не бронзового, а огненного, губы презрительные, подбородок
острый, нос вздернут дерзко. Правда, венецианские послы уже расхваливали
этот носик на всю Европу, и войдет он в историю, как <носик Роксоланы>, но
кто же станет любоваться им в этой земле, где женщину воспринимают сразу
всю, как реку, как гору, как ниву. <Ваши жены - нива для вас, ходите на
вашу ниву, когда пожелаете>.
скульптор Пракситель спас от обвинения в нечестивости, раздев перед
суровыми судьями, и они простили Фрину, пораженные невиданной красотой ее
тела. Но какая красота в этой маленькой, почти мальчишьей фигурке, в
тонких руках, в узких бедрах?
наслаждение, да еще и такое, что забросил свой гарем, отказался от него.
точно солнце. Не выказывала печали, не отпугивала строгостью,
неприступностью, была какая-то словно ручная, изящная, ходила по-кошачьи
изгибаясь, взглядами стреляла сладко, прельстительно. Женщина без
кокетства - цветок без запаха.
захотела ее испытать. На расстоянии была предана Сулейману, писала
льстивые письма, в которых изливала тоску и отчаянье, вызванные разлукой,
при встречах разыгрывала недомогание, приступы каких-то неведомых недугов,
желтела лицом, становилась похожей на беспомощного мальчика. Султан жалел
ее, но отпускал Хуррем, потом злился, ненавидел, а встречал назавтра,
видел ее небесную улыбку и понимал, что жить без нее не сможет никогда.
вспомнить о своем серае, а она дала ему детей и просит освободить ее от
обязанностей султанского ложа. Тогда он умолял чуть ли не на коленях не
оставлять его - падишах, перед которым падал на колени чуть ли не весь
мир!
насмешливых губ к его жесткой щеке - и небо вспыхивало стоцветными
радугами. <...Они - одеяние для вас, а вы - одеяние для них>. И всякий раз
он напоминал Хуррем слова Корана о том, что <...и не будете вы обижены ни
на финиковую плеву>.
женщина, а женщину может обидеть каждый.
ножом на зачинщиков, может, впервые почувствовала себя истинной женщиной,
какой еще не знал никто, о клакой не догадывалась и она сама.
то же недоверие, те же холодные глаза гарема и лицемерие, лицемерие. Так,
словно бы ничего и не произошло, не было пожаров и руин, не было убийств,
не ревели осатаневшие янычары за воротами Баб-ус-сааде и не дрожали белые
евнухи - капиджии - по эту сторону ворот, готовые бежать куда глаза
глядят, как только ударит в ворота всесмывающий янычарский вал.
одалиски, снова пасли их глазами из-за кустов и деревьев неотступные
евнухи, и словно бы в угоду им изо всех сил выказывали неискреннее
целомудрие скучающие гаремницы. Когда прыгала над водой хавуза рыбина, они
мгновенно закрывались яшмаками: не мужского ли рода эта рыба? Когда
служанки ставили на разостланную на траве скатерть холодную баранину,
жареную птицу, сладости, они с притворным испугом вскрикивали и
прикрывались то широкими фиговыми листьями, то розами, так что казалось -
даже жареная птица смеется над таким лицемерием.
зятя Ферхад-паши. Оплакивала несчастье, происшедшее с ее дочерью Хатиджой,
которая еле спаслась от озверевшей толпы. А Роксолана знала иное:
оплакивает свою неудачу. Хотела видеть свою невестку мертвой, а та жива!
Не было между ними любви и прежде, теперь должна была воцариться ненависть
неприкрытая, враждебность откровенная, презрение тяжелое, как камень. Все
знали о ночном сборище у кизляр-аги, как знали, что приходила туда валиде,
и все молчали, прятались за маской притворства, фальши и лицемерия. Может,
и валиде надеялась, что все так и останется неизвестным, тем более что
янычарские зачинщики были убиты без суда. В неизвестности всегда есть
надежда. Неизвестность напоминает темноту, тьму, а женщины всегда живут во
тьме, привыкли вершить свою власть во тьме, в скрытости. Валиде ежедневно
посылала султану суровые письма, в которых требовала, домогалась,
настаивала. Простить детей своих янычар - он простил, и они простили его,
купленные золотом. Отстроить дворец сестры Хатиджи - он уже велел Коджа
Синану соорудить на месте прежнего Ибрагимова дворца дворец еще роскошнее,
и уже тащили на строительство византийский мрамор с императорского
Ипподрома. Приблизить к себе вдову Ферхад-паши Сельджук-султанию? Он велел
не подпускать к нему сестру до самой смерти. Матери своей султан отвечал
коротенькими письмами, в которых желал выздоровления, и ни единым словом
не откликался на ее домогания, словно бы ничего и не было, не произошло,
не свершилось. Роксолана не мота знать ни о тех письмах, ни о их
содержании, но нечеловеческое напряжение, в котором она пребывала во время
мятежа и которое не оставляло ее и доныне, помогало ей чувствовать все,
что происходило вокруг, догадываться о том, что держалось в величайшей
тайне. Разве могла она забыть ту страшную мартовскую ночь, когда влажный
ветер бился в ворота серая, когда за окнами ее просторного покоя зловеще
качались темные тела кипарисов, гнулись до самой земли, точно падали там
убитые люди, падали и падали без конца и мрачно тянули за собой и
Роксолану, чтобы и она упала, была убита, растоптана, уничтожена, а где-то
далеко, возле кованных железом, медью и серебром ворот, неистовствовали
разъяренные убийцы, которые жаждали ее крови и крови ее детей, и она еле
удержалась (сама не знает, откуда взяла силу удержаться), чтобы не
схватить своих маленьких детей и не кинуться к тем вратам смерти, не
крикнуть в отчаянии янычарам: <Вот они, мои дети! Убейте их, а с ними и
меня! Убейте, потому что нет сил моих жить, убита уже давно!>
незнание!
Каменистый Артем
Буркатовский Сергей
Сертаков Виталий
Корнев Павел
Фазиль Искандер
Шилова Юлия