Чтение 66–й страницы книги ~Красные щиты~

будто смотрел он вдаль сквозь густую пелену тумана. Он уже сам не знал,
действительно ли видел плащ короля Рожера или это ему пригрезилось. Только
детям он иногда рассказывал о том, что повидал в чужих краях. Детей он
любил. У Лестко за это время родилась уже третья дочь, а потом и
долгожданный сын. Приходил в княжеские покои и маленький Винцентий, сынок
Готлоба, кроткий, послушный, приветливый мальчуган. Был он кругленький,
как отец, и очень тщательно соблюдал все правила этикета, будто и не
ребенок, а взрослый дворянин.
В Вислице, что ни год, родились дети, но вскоре умирали выжили только
старшая дочка и сын Болеслав. Настка усердно ухаживала за детьми Елены,
сама же княгиня больше занималась политикой, "бабской политикой", как
говорил Виппо. Она ссорила русских князей, а Казимир потом выступал
посредником, мирил. "Великая честь!" - язвил Виппо, недолюбливавший Елену
за грубость.
Генрих редко выезжал из Сандомира. Но когда увеличился спрос на лошадей
(видимо, кесарь опять готовился к походу на запад или же на юг), старый
Виппо предложил ему съездить вместе взглянуть на табуны, главный источник
княжеских доходов.
Станы табунщиков размещались в пуще между Вислицей и Поланцем, и еще на
севере, у Радома, на землях богатого Шавла. Сперва поехали в Поланец.
Сразу же за крепостью начинались леса с обширными лугами, где паслись
табуны. Зимою лошадей держали в больших бревенчатых сараях - если хочешь
выгодно продать лошадь, надо беречь ее от мороза. Такой порядок был
заведен еще не везде, но Виппо, смолоду занимавшийся барышничеством, знал,
как надо ходить за лошадьми. Целые селения - жили там полоненные пруссы -
только и делали, что заготавливали сено, а потом, когда устанавливались
зимние пути, свозили его в Поланец. Там "сенный староста" распределял сено
между табунами, там же держали в амбарах зерно, которым кормили породистых
лошадей. Виппо даже приказал поставить несколько каменных амбаров, за что
люди его осуждали, говоря, что амбары у него как костелы или дворцы
княжеские.
Генрих остался доволен лошадьми, попадались настоящие красавцы. Стояла
осень, четвертая после свадьбы Казимира. Генрих с удовольствием отобрал
лучших лошадок в подарок брату и невестке, а десяток карих велел отправить
для вислицких музыкантов. Елена, любившая музыку, завела у себя оркестр
вроде половецкого: когда княгиня или князь выезжали, их всю дорогу
сопровождали музыканты - били в бубны, гремели колокольцами, дудели в
дудки. Но в Сандомир этой языческой музыке не было доступа, Генрих не
разрешал.
Озябшие после осмотра табунов Генрих и Виппо зашли погреться в избу
сенного старосты. Староста, степенный крестьянин по имени Марек, поставил
перед гостями жбаны с медом и пивом, прося не обессудить. Выпить, мол,
есть что, а вот с едой туговато, день-деньской за табунами гоняешься, где
уж тут оленя или серну убить.
- Одних зайцев постреливаю, и то ежели шальной к самому дому подбежит,
- сказал староста. И действительно, на столе было только заячье жаркое,
самая грубая еда. Но гости ели, потому что проголодались.
Говорили о лошадях. Генриху вспомнилась его первая встреча с Виппо в
немецкой корчме, на границе Каринтии. Он взглянул на верного старого
друга, и грустно ему стало. Тогда, в корчме, Виппо показался ему могучим
воином: рост богатырский, молодец молодцом! Все его слушались, и вид у
него был такой воинственный, что Генрих даже подумал, не разбойник ли это
поджидает его в корчме. А теперь Генрих смотрел и глазам своим не верил.
Как Виппо изменился! Куда девалась прежняя осанка, огненный взгляд? Виппо
сидел за столом, в углу. Он сильно отяжелел и ссутулился, лицо обрюзгло,
растрепанная борода падала на грудь седыми, черными и рыжими космами.
Глаза под набрякшими красными веками стали как щелки разговаривая, он
поднимал вверх руки со скрюченными пальцами. Правильно говорить по-польски
он так и не научился, до сих пор слышался в его речи не то франконский, не
то какой-то иной выговор. Только нос, все больше загибавшийся книзу, делал
его похожим на сильную хищную птицу, и порой, когда упоминали о ценах на
лошадей, в глазах вспыхивали искорки.
Староста пошел присмотреть, как связывают лошадей. Генрих и Виппо
остались одни в тесной, дымной горнице. Генрих смотрел на огонь в очаге,
Виппо сидел, облокотясь на стол и сгорбившись, как глубокий старик.
- Послушай, - вдруг сказал Генрих, - куда девался Бруно?
Виппо кашлянул и смущенно заморгал, - видно, не сразу понял, о ком
речь.
- Бруно?
- Ну да, Бруно. Ты что, Бруно не помнишь? Он у цыган лошадей принял и в
Зеленый Дуб погнал, когда ты с нами в Осиек отправился. Помнишь?
- Ах, да, - словно просыпаясь, сказал Виппо. - Бруно. Славный был
парень. Но когда я вернулся из Италии, куда ездил с вашей милостью, Бруно
уже не было в моем замке. Забрал он всех моих лошадей и удрал в Венгрию.
Там его и убили. А мне только десять лошадок вернули.
Виппо говорил как сквозь сон, медленно и тягуче, - казалось, он с
трудом вспоминает те далекие времена.
- Давно это было, - сказал Генрих. - С тех пор ты сильно изменился,
Виппо.
- Ох, правда! - ответил Виппо. - Тогда я был рыцарем, замки у меня
были, сам Барбаросса у меня гостил. А теперь кто я? Старый еврей.
- Как же это получилось?
- Сам не знаю. Приехал тот человек, у которого я десять лет замки
арендовал, потом и другие из Святой земли вернулись. Еще подали жалобу
кесарю, что я не хочу отдавать замков. Пришлось отдать, и не стало замков.
- Вот как! Выходит, замки были не твои?
- Разве у еврея может быть замок? Имеешь домишко, и на том спасибо...
- Так чего ж ты впутался в это дело?
- А дело было неплохое, очень даже хорошее дело. Со времен святого
Бернара не попадалось мне такое выгодное дело, как эти замки. И Гедали там
жил у меня, и его семья... И все считали меня рыцарем.
- Ха, ха, ха! - засмеялся Генрих. - А помнишь, как тебя в Осиеке монах
узнал?
Виппо вздохнул.
- А потом еще просил у меня прощения.
Оба улыбнулись.
- Ну, а зачем ты сюда приехал? Только состарился здесь, а добра не
нажил.
- Добра не нажил? Что ж, зато живу. Каждому человеку надо как-то жить.
Вот и привела меня судьба на Вислу...
- А на Рейн тебя не тянет? Не хочешь на родину?
- На родину? Что это значит - на родину? Где моя родина? Мне лучше
всего здесь, в моей "вилле", на виноградниках, которые я сам велел
посадить. Гедали все меня уговаривал: "Уезжай, мол, и ты, Виппо, из этого
поганого края". И Пуру хотел дать мне в жены, а я крепко ее любил, эту
Пуру. Но я ему сказал: "Эх, Гедали, и в других краях не лучше, и там, если
еврейка войдет в храм, ее побьют камнями. Так заведено повсюду. Храм не
для евреев".
Генрих молча слушал и дивился, что речи Виппо его не волнуют. Неужто
так скоро все забылось? А Виппо продолжал, словно причитая над покойником.
- "А ты думаешь, - сказал я Гедали, - легко было князю, когда он
приказал нашу Юдку побить камнями? Думаешь, не плакал он потом, не заперся
в своих покоях? Думаешь, он ел, пил, веселился? Но князь в себе не волен,
князю судьба назначила делать, что положено и что ему господь бог велит.
Нет у него своей воли, а должен он подчиняться воле божьей и законам
божьим. Князь есть князь. И ежели господь бог прикажет ему убить родных
братьев, он должен их убить".
Генрих отвернулся от огня, бросил быстрый взгляд на Виппо. Но тот
прикрыл глаза и начал раскачиваться, как на молитве.
- Виппо, - шепнул Генрих, желая пробудить его.
- "Я остаюсь, - сказал я Гедали, - остаюсь здесь, потому что мой князь
- великий князь. А слуге, который служит великому князю, тоже честь
немалая. Я для князя обо всем позабочусь, похлопочу, а он меня поведет к
славе. Вот Урия сражался за Давида, даром что царь забрал у него жену
сражался и победил врагов Давидовых, и славен стал в памяти людской, хотя
ненавидел Давида за несправедливость".
- Ты веришь в меня? - спросил Генрих.
- Верю и всегда верил, - ответил Виппо уже обычным своим голосом. - А
для кого я трудился? Для кого копил серебро и монеты менял? Меха собирал,
лошадей растил, красные щиты готовил? Для себя? Нет, не для себя, а для
князя. Потому что я знал - так надо, и теперь опять надо это делать.
Кесарь думает, что он тут правит, но правит не он. И ежели бы тогда
Болеслав поднатужился, еще неизвестно, что бы теперь здесь было...
- Послушай, Виппо, а если мне это не удастся?
- Может быть, и не удастся. Ведь нынче каждый в свою сторону тянет, все
вразброд пошло, глядишь, и у нас разведется видимо-невидимо этих
престолов, княжеств, земель... А тебя, князь, никто здесь не понимает.
Разве Герхо, но этого мало. Говорек задирает нос, а князь Казимир... Князю
Казимиру и в Вислице хорошо, человек он, конечно, хозяйственный, но нет у
него великих замыслов. Он-то не доставал корону из гроба Щедрого...
- Что толку в этой короне? Надо иметь силу надеть ее.
- Да, князь, может быть, и не удастся. Но все равно пора начинать, -
сказал Виппо и сразу умолк, будто испугавшись собственных слов. Но Генрих
выслушал их равнодушно, - он и сам давно это знает, ничего нового старик
ему не сообщил. Под окном хибарки топали лошади, фыркали и терлись друг о
дружку боками. Лошадей у него достаточно, рыцарей тоже, и обучены они по
всем правилам иерусалимской ратной науки. Князь, не отрываясь, смотрел на
огонь в очаге, - казалось, он засыпает.
- Пора начинать, - повторил Виппо.
- Сам знаю, Виппо, - молвил Генрих и, резко поднявшись, распахнул