жизнью. Все! Хватит об этом! Продолжаю рассказ.
Ягнятина (которая была бараниной), баранина (которая была козлятиной),
кима***, курица, шашлык - он был просто ненасытен. Парсы, христиане и
мусульмане Бомбея, которых во многих других отношениях он всей душой
презирал, часто заслуживали его горячее одобрение за свою невегетарианскую
кухню. И это было не единственное противоречие в характере этого яростного,
чуждого логике человека. Он воздвиг и всячески поддерживал популистский,
обывательский фасад, но дом его был полон древних фигур Ганеши и Шивы
Натараджи, бронзовых статуй периода Чанделы, раджпутских и кашмирских
миниатюр, что выдавало подлинный интерес к высокой культуре Индии. Бывший
карикатурист когда-то учился в художественной школе, и хотя он никогда бы не
признался в этом публично, влияние ее порой давало себя знать. (Я ни разу не
спрашивал Мандука о моей матери, но если она действительно была с ним
близка, стены его дома говорили об одной из возможных причин этой близости.
Хотя говорили они и о другом - они опровергали расхожий тезис об
облагораживающей роли искусства. Мандук обладал всеми этими статуями и
картинами, но его нравственный состав был весьма низкого свойства, что,
скажи ему кто-нибудь об этом, дало бы ему, вероятно, лишний повод для
гордости.)
столь безразличны, как он желал показать. Мое происхождение льстило ему;
сделать Мораиша Зогойби, единственного, пусть даже и отвергнутого сына
могущественного Авраама своим персональным человеком-кувалдой - это
возбуждало, это было пикантно. Он поселил меня в своем доме в Бандре, и в
его обращении со мной иногда ощущалась особая теплота, которой не
удостаивался больше ни один его служащий; порой даже проскальзывало
уважительное "аап" -индусское "вы" - вместо привычного повелительного "ту".
К чести моих сослуживцев должен отметить, что они не выказывали при мне
недовольства этим моим особым положением; мне же, вероятно, не делает чести,
что я принимал все как должное - ванную с горячей и холодной водой, подарки
типа лунги и курта-пайджама****, предложения выпить пива. Воспитанный в
роскоши сохраняет ее у себя в крови.
Посетители шли потоком - из Эверест-хауса и Канченджанга-хауса, из
Дхаулагири-бхавана****** и Нанга-Парбатбхавана, из Манаслу-билдинга и с
других сверхвожделенных, сверхнебоскребных гималайских вершин Малабар-хилла.
Самые юные, самые холеные, самые модные котики и кошечки наших городских
джунглей приходили понежиться в его лальгаумские угодья, и все они были
голодны, но отнюдь не мои угощения их привлекали; они ловили каждое слово
Мандука, жадно лакали каждый слог из его уст. Он был против профсоюзов, за
штрейкбрехеров, против работающих женщин, за обычай сати******, против
бедности, за богатство. Он был против городских "иммигрантов", в число
которых он включал всех не говорящих на маратхи, даже тех, кто родился в
Бомбее, и за "коренных жителей", включая тех маратхиязычных, которые
приехали не далее как вчера. Он был против коррумпированного Конгресса (И) и
за "прямое действие", подразумевавшее создание полувоенных отрядов в
поддержку его политических целей и налаженную систему подкупа. Он отвергал
марксистское понимание классовой борьбы как движущей силы общества и
выдвигал взамен индуистское представление о вечной неизменности каст. Из
цветов национального флага он был за индуистский шафран и против
мусульманской зелени. Он рассуждал о золотом веке "до чужеземных вторжений",
когда добрые индусы и индуски могли наслаждаться свободой. "Ныне наша
свобода, наша исконная сущность погребена под тем, что выстроили захватчики.
Эту исконную сущность мы должны извлечь из-под наслоений чужеземных
империй".
впервые услышал о существовании списка священных мест, где родились те или
иные индуистские божества и где потом мусульманские завоеватели нарочно
воздвигли свои мечети; они выстроили их даже не только на местах рождения
древних богов, но и там, где были их загородные резиденции, любовные
гнездышки, излюбленные торговые и питательные точки. Где теперь божеству
провести вечер в приличной обстановке? Все лучшие места осенены минаретами и
луковичными куполами. Это не дело! У богов тоже есть свои права, им нужно
обеспечить традиционный образ жизни. Захватчики должны убраться.
Кампания за божественные права, ура! Вот это класс, вот это отпад. Но когда
они начинали с хиханьками да хаханьками издеваться над индийской исламской
культурой, покрывшей на манер палимпсеста лик Матери Индии, Мандук вставал с
места и рявкал на них так, что они вжимались в спинки кресел. Потом он
принимался нараспев читать газели, наизусть декламировать стихи на урду -
Фаиза, Джоша, Икбала - и распространяться о красоте мертвого города
Фатехпура Сикри и великолепии Тадж-Махала, освещенного луной. Да, не так уж
прост он был.
привозили ночью, он мял их и слюнявил, но без большого интереса. Его
возбуждала власть, а не секс, и женщины нагоняли на него скуку, как ни
старались они его растормошить. Должен сказать, что не обнаружил даже намека
на его встречи с моей матерью, и мои наблюдения говорили о том, что их связь
была очень короткой, если вообще была.
шафранных головных повязках из молодежной организации ОМ, он устраивал
импровизированную мужскую мини-олимпиаду. Состязались в армрестлинге, борьбе
на ковре, отжиманиях; затевали комнатные боксерские бои. Разгоряченные пивом
и ромом, ребята достигали состояния потной, драчливой, хриплой и ближе к
концу обессиленной наготы. В эти минуты Филдинг выглядел подлинно
счастливым. Скинув лунги с цветочным узором, он блаженствовал среди своих
боевиков, оглаживал себя, чесался, рыгал, пердел, шлепал себя по ляжкам и
ягодицам.
дети! Мы - один кулак!
слава Кувалды росла. Потные скользкие тела молодых соратников валились на
пол, и открывался счет. (Собравшиеся олимпийцы, стоя вокруг неровным
квадратом, хором кричали: "Девять!.. Десять!.. Готов!!") Одним Кусом Пять
был, соответственно, чемпионом среди борцов.
и отвращения, - просто я научился их преодолевать. Я связал мою судьбу с его
звездой. Я отверг старое, потому что оно отвергло меня, и не было никакого
смысла переносить в новую жизнь старые вкусы и оценки. Я тоже буду таким,
решил я; стану как он. Я внимательно изучал Филдинга. Надо говорить, как он
говорит, делать, как он делает. Он - мой новый путь, мое будущее. Его нужно
исследовать, как исследуют дорожную карту.
я прошел некую тайную проверку. Мандук вызвал меня в свой кабинет - тот
самый, с зеленым телефоном-лягушкой. Входя, я увидел перед собой фигуру
столь ужасающую, столь удивительную, что в просветлении страха я вдруг
понял, что так и не покинул этот фантастический город, центральный Бомбей
или бомбейский централ, куда я был брошен после ареста на Кафф-парейд и
откуда, как я наивно думал, Ламбаджан вывез меня на заложенном в банк такси.
лица была каким-то образом вделана большая стальная пластина, и одна его
рука тоже была гладкая и блестящая. Железный нагрудный доспех, как до меня
постепенно дошло, был все же не частью тела, а элементом маскарада,
усиливавшим впечатление от жуткого киборга с металлической щекой и рукой.
Это был имидж.
- проговорил Мандук, сидевший в кресле за письменным столом. - Он - вожак
твоих одиннадцати. Снимай давай колпак повара, надевай спортивные шмотки и
выходи на поле.
x x x
иронией и рвущей душу болью, давшая впоследствии пищу спорам и
несправедливым обвинениям в очернительстве, цинизме, даже нигилизме, стала
крупнейшим достижением Ауроры Зогойби в последние годы ее жизни. В этих
вещах она отказалась не только от темы дворца на холме и морского берега,
преобладавшей в более ранних картинах, но и от чистой живописи как таковой.
Почти каждое произведение серии содержало элементы коллажа, и со временем
эти элементы стали доминирующими. Объединяющая фигура героя-рассказчика,
фигура Мавра, обычно присутствовала, но чем дальше, тем больше он приобретал
черты бродяги, окруженного сломанными, пришедшими в негодность, выброшенными
вещами, которые часто были настоящими обломками ящиков или жестянками из-под
топленого масла, прикрепленными к холсту и раскрашенными. Обращает на себя
внимание то, что принявший новый облик султан Боабдил отсутствует на
открывающей серию поворотной работе большого цикла "мавров" - диптихе,
озаглавленном "Смерть Химены", в левой части которого могучая, ликующая
толпа несет женский труп, привязанный к деревянной метле, как в день
праздника Ганапати несут к воде фигуру оседлавшего крысу бога Ганеши. В
правой половине диптиха толпа уже разбрелась, и изображен только участок
береговой кромки, где среди сломанных муляжей, пустых бутылок и мокрых газет
лежит мертвая женщина, синяя и раздувшаяся, все еще привязанная к палке,
лишенная и красоты, и достоинства, перешедшая в разряд мусора. Когда Мавр
появляется вновь, это происходит в чрезвычайно прихотливом антураже, на
некой человеческой свалке, вызывающей в памяти хибары и импровизированные
навесы городских бездомных, громадные соты бомбейских трущоб. Здесь все
представляет собой коллаж - хижины, на которые пошли всяческие обломки,
ржавое рифленое железо, обрывки картона, сучковатые куски выброшенного
волнами на берег дерева, мятые автомобильные двери, ветровое стекло
оставленного без присмотра "форда-темпо"; многоквартирные дома, сложенные из
Березин Федор
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Сапковский Анджей
Никитин Юрий
Березин Федор