что он ест паштет из гусиной печенки даже за утренним завтраком. У него
была короткая, но окладистая рыжеватая борода и нос точь-в-точь как у
матери - длинный и приплюснутый. Доктор Мориц, плоскогрудый, желтый,
скалил в оживленной беседе свои острые редкие зубы. Рядом с братьями
сидели их супруги, ибо доктор прав тоже был уже давно женат на некоей
Путфаркен из Гамбурга - даме с волосами соломенного цвета и с слишком уж
бесстрастными, какими-то энглизированными, но вместе с тем прекрасными и
правильными чертами лица, - доктор Хагенштрем, признанный ценитель
изящного, никогда бы не позволил себе жениться на некрасивой девушке.
Кроме них, за столом сидела еще маленькая дочка Германа и маленький сын
Морица, одетые во все белое, - дети, уже считавшиеся чуть ли не
помолвленными, ибо состояние Хунеусов - Хагенштремов не должно было
распыляться. Все они ели яичницу с ветчиной.
ним на довольно близкое расстояние. Консульша наклонила голову несколько
рассеянно и даже как будто удивленно. Томас приподнял шляпу и пожевал
губами, словно произнося какое-то учтивое, но сухое приветствие. Герда
холодно поклонилась. Зато г-н Перманедер, возбужденный подъемом на гору,
высоко вскинув свою зеленую шапочку, весело закричал во весь голос:
"Доброго вам утречка!" - так что сенаторша Меллендорф немедленно поднесла
к глазам лорнетку. Тони же вздернула плечи, закинула голову и коротко
кивнула им с высоты своего величия, скользнув взором поверх широкополой
элегантной шляпы Юльхен. В эту минуту она приняла решение окончательно и
бесповоротно.
не хочу, чтобы эта Юльхен смотрела мне в рот! Ты заметил, как она
поклонилась? Едва-едва кивнула. И потом, с моей точки зрения, впрочем ни
для кого не обязательной, ее шляпа верх безвкусицы.
любезна, дорогая моя! Не сердись, Тони, это старит...
брандспойта", то мне это только смешно... Ну, скажи, пожалуйста, что за
разница между Юльхен и мной? Что она вышла замуж не за мошенника, а за
балбеса, как сказала бы Ида? И я еще далеко не уверена, что ей бы удалось
найти второго мужа, очутись она в моем положении...
господин Перманедер.
добрались до рудника - романтически красивого уголка с деревянным
мостиком, перекинутым через овраг, по неровным испещренным расселинами
склонам которого росли деревья с могучими корневищами. Консульша запаслась
складным серебряным стаканчиком, и они стали черпать воду из маленького,
обложенного камнем водоема - холодную железистую воду. Г-н Перманедер в
приступе галантности соглашался принять стакан только из рук Тони. В
полном упоении он то и дело восклицал: "У-ух, до чего же хорошо!" - и без
умолку болтал с консульшей, с Томасом, с Гердой, с Тони, с маленькой
Эрикой. Даже Герда, угнетенная жарой и поначалу замкнувшаяся в нервическом
молчании, начала оживать, и когда они кратчайшим путем вернулись в
гостиницу и расселись на втором ярусе лесной террасы за уставленным
закусками столом, она первая высказала любезное сожаление по поводу
предстоящего отъезда г-на Перманедера - теперь, когда уже реже стали
происходить недоразумения на почве взаимного непонимания... а кроме того,
она берется утверждать, что ее подруга и невестка Тони уже два или три
раза виртуозно произнесла: "Помогай бог!.."
занялся яствами, от которых ломился стол и которые по ту сторону Дуная ему
не часто доводилось пробовать.
маленькая Эрика больше всего радовалась салфеткам из тонкой бумаги,
казавшимся ей несравненно красивей больших полотняных салфеток,
подававшихся дома, так что несколько штук она, с разрешения кельнера, даже
положила в карман на память. Откушав, они еще долго сидели за столом и
болтали, г-н Перманедер потягивал пиво и одну за другой курил свои черные
сигары, а консул, по обыкновению, не выпускал изо рта папиросы. Нельзя,
однако, не отметить, что никто больше не упоминал об отъезде г-на
Перманедера, да и вообще не затрагивал вопроса о будущем. Они обсуждали
политические события последних лет; г-н Перманедер, всласть посмеявшись
над анекдотами сорок восьмого года, которые консульша рассказывала со слов
своего покойного мужа, в свою очередь, принялся рассказывать о революции в
Мюнхене (*40) и о Лоле Монтез (*41), безмерно интересовавшей мадам
Грюнлих.
Иды, разгоряченная и усталая, с целой охапкой ромашек, сурепицы и разных
трав, вернулась с прогулки и напомнила о пряниках. Вся компания встала
из-за стола, чтобы отправиться за ними в город... после того как
консульша, которая сегодня была хозяйкой, оплатила счет полновесной
золотой монетой.
как перед обедом решено было еще немножко передохнуть в городке и затем
медленно, ибо солнце изрядно припекало пыльную дорогу, направились к
низеньким домикам у подножия горы.
шествия: во главе его шла быстрее всех шагавшая Ида Юнгман рядом с
неутомимо прыгавшей и гонявшейся за бабочками-капустницами Эрикой, за ними
консульша и Томас с Гердой, и, наконец, поодаль г-жа Грюнлих с г-ном
Перманедером. Впереди было шумно, девочка весело смеялась, Ида вторила ей
своим басовитым, добродушным ржанием. В середине царила тишина: Гердой от
жары и пыли вновь овладело уныние, а старая консульша и ее сын погрузились
каждый в свои мысли. В конце тоже было, или, вернее, казалось, тихо, ибо
Тони и баварский гость беседовали приглушенно и задушевно.
девчушка", хотя и почти не похожа на мать, на что Тони отвечала:
господин Грюнлих был настоящий джентльмен, что правда, то правда! Так,
например, у него были очень оригинальные золотисто-желтые бакенбарды; я ни
у кого больше таких не видывала.
рассказала ему историю своего замужества, г-н Перманедер опять ее обо всем
расспросил, осведомился о подробностях банкротства, сочувственно и робко
поглядывая на Тони.
меня от него, уж можете мне поверить. Не у всех людей доброе сердце. Увы,
жизнь преподала мне этот урок, хотя я еще сравнительно молода для женщины,
которая вот уже скоро десять лет вдова или что-то в этом роде! Злой
человек. А Кессельмейер, его банкир, нелепый и дурашливый, как щенок, был
и того злее. Но это совсем не значит, что себя я считаю ни в чем не
повинным ангелом... не поймите меня ложно! Грюнлих пренебрегал мною, а
если и оставался дома, то проводил весь вечер уткнувшись в газету; он
обманом заставлял меня безвыездно сидеть в Эймсбюттеле, потому что в
городе я бы немедленно узнала, в каком он увяз болоте... Но я всего только
слабая женщина, со многими недостатками, и не всегда поступала правильно.
Так, например, мое легкомыслие, расточительность и новые пеньюары давали
ему повод для тревог и огорчений. Но добавлю в свое оправдание; я ведь
была ребенком, когда вышла замуж, ничего не смыслящей дурочкой. Вы только
подумайте, господин Перманедер, я уже чуть ли не перед самой помолвкой
узнала, что за четыре года до того были установлены новые законы
Германского союза для университетов и печати. Хорошие, правильные
законы!.. Ах, господин Перманедер, как это грустно, что живешь только один
раз и нельзя начать все сначала. О, теперь я бы на многое взглянула
другими глазами!..
искусно повернула разговор так, чтобы сам собой напрашивался ответ: если
жизнь и нельзя начать заново, то все же существует возможность второго,
более счастливого замужества. Но г-н Перманедер упустил эту зацепку и
вместо ответа стал поносить г-на Грюнлиха так яростно, что эспаньолка
встала дыбом под его нижней губой.
эдакий! Да я с тебя всю шкуру спущу!
и забывать... "Мне отмщение, и аз воздам", - сказал господь. Мама всегда
приводит эти слова. Боже меня упаси от такого греха. Я не знаю, где теперь
Грюнлих и как сложилась его жизнь, и все-таки я желаю ему добра, хотя он,
может быть, этого и не заслуживает...
остановились и безотчетно, невидящим взглядом стали следить, как Эрика,
Ида, консульша, Томас и Герда, нагибаясь, исчезали в до смешного низеньких
дверях пекарни: так были они углублены в свой разговор, хотя до сих пор и
говорили только о вздорном и ненужном.
резедой. Г-жа Грюнлих, низко склонив разгоряченную голову, с невероятным
рвением ковыряла черную рыхлую землю концом своего зонтика; г-н
Перманедер, в съехавшей на лоб тирольской шапочке, стоя вплотную подле
нее, тоже время от времени с помощью своей трости участвовал в
перекапывании грядки. Он поник головой, но его маленькие, светло-голубые
заплывшие глазки, вдруг ставшие блестящими и даже слегка покрасневшие,