Чтение 66–й страницы книги ~Признания авантюриста Феликса Круля~

поверьте, что только симпатия и любовь к ближним заставляют меня
радоваться при мысли, что отныне мой Красный Лев второй степени будет
тешить их детски наивное восприятие.

Итак, на сегодня хватит, дорогие мама и папа. Плут дает больше, чем
имеет, и я надеюсь вскоре рассказать вам о новых впечатлениях, о
дальнейшем познании мира, то есть о всем том, что стало мне доступно
благодаря вашему великодушию. И если ответное письмо с сообщением о вашем
благополучии еще успеет прийти по вышеуказанному адресу, то это сделает
окончательно счастливым Вашего нежного и покорного сына

Лулу.

Это послание, тщательно написанное слегка склоняющимся влево почерком
частично по-немецки, частично по-французски, - целая кипа маленьких
бланков "Савой палас", - заканчивающееся окруженной овалом подписью, ушло
к моим родителям в люксембургский замок Монрефюж. Я немало потрудился над
ним, ибо был очень заинтересован в переписке с этими столь близкими мне
людьми, и с превеликим нетерпением стал ждать ответа, который, как мне
почему-то думалось, будет написан рукой маркизы. Над этим сочиненьицем я
просидел много дней, и надо сказать, что оно, за исключением нескольких
слегка затуманенных мест в начале, правдиво воссоздает события, даже в том
пункте, где я говорю, что предложение господина де Гюйона представить меня
ко двору совпало с моими заветными желаниями. Старательность, с которой
писался этот лиссабонский отчет, я тем более вменяю себе в заслугу, что
время для него мне приходилось отрывать от постоянного, уже с трудом
удерживаемого в границах благоприличия общения с семейством Кукук,
общения, которое - кто бы мог это подумать - главным образом сводилось к
спорту, до сих пор известному мне не лучше, чем и все остальные виды
спорта, а именно к игре в теннис с Зузу и ее приятелями по клубу.

Для того чтобы согласиться на предложение сыграть партию в теннис и
действительно прийти на корт, требовалось немало дерзости. Но на третий
день, как и было условлено, в точно назначенный мне час, в безукоризненном
спортивном костюме - белых фланелевых брюках с белым же поясом, в рубашке
с отложным воротничком, поверх которой я надел для улицы синюю куртку, в
бесшумных парусиновых туфлях на тонкой резиновой подошве, придающих
танцевальную легкость походке, - я явился на расположенную вблизи от дома
Зузу двойную площадку, которую в эти часы оставляли за ней и ее друзьями.
На душе у меня было почти так же, как в свое время, когда я, волнуясь, но
полный радостной решимости, предстал перед военной врачебной комиссией.
Решимость - все. Воодушевленный своим спортивным костюмом и окрыляющими
туфлями, я твердо решил не ударить лицом в грязь в игре, которую мне хоть
и доводилось видеть, но в которой я никогда не участвовал.

Я пришел раньше времени и оказался один на корте. Там имелся домик,
служивший для раздеванья и хранения теннисных принадлежностей. Я вошел в
него, снял куртку, взял ракетку, несколько штук прехорошеньких, белых как
снег мячиков и, вернувшись на площадку, начал упражняться в
манипулировании этими предметами. Легонько подкидывал мяч на пружинящей
сетке ракетки, а когда он высоко подпрыгивал - ловил его в воздухе или
всем известным движением, напоминающим легкое движение лопатой, поднимал с
земли на ракетку. Чтобы размять плечи и испытать силу, необходимую для
подачи, я посылал его обычным приемом или back hand'ом [удар слева
(англ.)] через сетку - весьма относительно, конечно, ибо большей частью
мои мячи ударялись об нее, летели за черту противоположного поля или, если
я становился слишком ретив, то и через проволочную ограду площадки.

Так, с удовольствием сжимая рукоятку чудесного орудия игры, носился я в
singl'е [партия в теннис один на один (англ.)] с невидимым противником, за
каковым занятием меня и застала Зузу Кукук, появившаяся вместе с двумя
партнерами, юношей и девицей, тоже с ног до головы в белом, которые, как
выяснилось, были не братом и сестрой, а кузеном и кузиной. Его звали,
кажется, Коста, а может - Куна, ее - если не Лопес, то Камоэс, точно я уже
не помню.

- Смотрите-ка, маркиз тренируется соло. Это выглядит весьма любопытно,
- насмешливо объявила Зузу и стала знакомить меня с обоими своими
спутниками, очень изящными, но бесконечно уступающими ей в прелести, а
затем и с подошедшими членами клуба, дамами и мужчинами: Салдаха, Виченте,
де Менезес, Феррейра и как там их еще всех звали.

Игроков собралось уже двенадцать человек, включая меня, но четверо,
болтая и смеясь, уселись на скамейку, добровольно взяв на себя роль
зрителей. Остальные разошлись по площадкам. Зузу и я очутились друг против
друга на одной из них. Какой-то долговязый юнец вскарабкался на место
судьи, чтобы отмечать и объявлять, кому засчитывается удар, а также все
ауты, геймы и сеты.

Зузу встала у сетки, я же, предоставив это место своей партнерше,
зеленоглазой барышне с желтоватым цветом лица, отошел к задней черте и,
придав своему телу максимально собранное положение, приготовился к игре.
Первым подавал партнер Зузу, вышеупомянутый субтильный кузен, и надо
сказать, что подача у него была сильная. Тем не менее первый мяч мне
удалось отбить таким точным и низким ударом, что Зузу даже снисходительно
проговорила: "Ну что ж!" Но затем я наделал массу глупостей и, скрывая за
суетливой беготней и прыжками полное свое неумение, сильно увеличил счет
противника. Далее, с деланным хладнокровием и небрежностью играя игрока, я
запускал отчаянные "свечи" и вообще проделывал с мячом какие-то немыслимые
трюки, которые наряду с моими безбожными аутами или ударами в сетку
возбуждали веселье зрителей, и все же в силу чистого наития мне часто
удавались удары, странно не вязавшиеся с полным моим невежеством в этом
виде спорта, отчего могло создаться впечатление, что я играю спустя рукава
и не тороплюсь продемонстрировать свои способности. Я озадачивал партнеров
и зрителей то невероятной стремительностью подачи, то тем, как я "гасил"
мяч у сетки, то превосходнейшей отдачей с самых разных точек площадки - и
всем этим я был обязан тому горению и подъему, которые испытывал в
присутствии Зузу. Как сейчас вижу себя то принимающим труднейший драйв -
одна нога у меня вытянута вперед, другая, согнутая в колене, почти
касается земли, - вероятно, это была красивая картина, так как зрители
наградили меня аплодисментами; то - взвившимся высоко в воздух, чтобы
опять под аплодисменты и крики "браво" с силой отдать мяч, посланный
маленьким кузеном и прошедший высоко над головой моей партнерши, а также в
прочих невероятных, вдохновенных положениях, приносивших мне неожиданные
удачи.

Надо сказать, что Зузу, игравшая умело, со спокойной корректностью,
отнюдь не смеялась над моими промахами - когда, например, при подаче я,
вместо того чтобы ударить ракеткой по мной же подброшенному мячу, ударял
ею по воздуху, ни над прочими нелепыми выходками, но и никак не
реагировала на неожиданные удачи и успех, который они мне приносили.
Слишком уж случайные, эти лавры не могли помешать тому, что, несмотря на
энергичную работу моей партнерши, через двадцать минут сторона Зузу уже
насчитывала четыре выигранных гейма, а в последующие десять - и сет. Мы
прекратили игру, уступив площадку ожидавшим своей очереди, и,
разгоряченные, уселись на одну из скамеек.

- Игра маркиза не лишена занятности, - заметила моя желто-зеленая
партнерша, которой я испортил немало крови.

- Un peu phantastique pourtant [несколько фантастическая, однако
(франц.)], - отозвалась Зузу, заинтересованная в моей репутации, так как
она рекомендовала меня в клуб.

Но я чувствовал, что эта "фантастичность" не повредила мне в ее глазах.
Я опять сослался на то, что давно не держал в руках ракетки, и выразил
надежду, вновь обретя былую сноровку, стать достойным своих партнеров и
противников. В то время как мы, уже переслав болтать, смотрели на игру
тех, кто нас сменил, и радовались хорошим ударам, к нам подошел какой-то
господин, некий Фиделио, и, обратившись по-португальски к кузену и
желто-зеленой девице, отозвал их в сторону. Не успели мы остаться наедине
с Зузу, как она спросила:

- Ну, а рисунки, маркиз? Где они? Вы же знаете, что я хочу посмотреть
их и оставить себе.

- Помилуйте, Зузу, - отвечал я. - Не мог же я принести их сюда. Куда бы
я их дел и как бы вам показал, ведь здесь нас каждую минуту могли бы
застать врасплох...

- Это еще что за оборот - "застать врасплох"?

- Милая Зузу, ведь эти результаты моих мечтательных воспоминаний о
встрече с вами не предназначены для глаз третьего, не говоря уже о том,
что они вряд ли предназначены и для ваших глаз. Честное слово, я бы очень
хотел, чтобы обстоятельства здесь, и у вас дома, и вообще везде давали нам
больше возможности посекретничать.

- Посекретничать! Будьте добры выбирать выражения!

- Но вы же сами принуждаете меня к секретничанью, а между тем все
складывается так, что это невозможно устроить.

- Я просто говорю, что вам нужно найти способ передать мне рисунки. Для
этого вы достаточно ловки. Вы проявили ловкость в теннисе, я из
деликатности назвала вашу игру фантастической, на деле вы часто мазали
так, словно первый раз в жизни играли в теннис. Но ловким вы все-таки
оставались.

- Как мне приятно, Зузу, слышать это из ваших уст...

- А, собственно, по какому праву вы называете меня Зузу?

- Да ведь вас никто не зовет иначе, а кроме того, я так полюбил это
ваше имя. Я весь встрепенулся, когда впервые его услышал, и тотчас же
заключил его в свое сердце...

- Как можно заключить в сердце имя?

- Имя неразрывно связано с человеком, который его носит. Поэтому, Зузу,
мне и было так радостно услышать из ваших уст - как приятно мне говорить о
ваших устах! - снисходительный и отчасти даже похвальный отзыв о моей
злополучной игре. Поверьте мне, если она выглядела хоть относительно
сносью, то только в силу счастливого сознания, что ваши дивные черные