малайская губка, разошелся и с непередаваемой легкостью вязал в нечто
восьминогое и клириков, и лириков, и всяких, и прочих.
как у обиженного ребенка, ее локоны, мелкими льняными колечками
разметавшиеся по плечам, розовой спине, попадавшие во впадину между
лопатками, обещавшими сейчас же задышать летним зноем, запахнуть
грушами, коснись только их слегка.
и чтоб она была моей мамой.
слово, его много говорят, его надо сказать так, как будто ты выдыхаешь,
вот так, - и она набрала воздух, - ХХХ-ууу-иий!
член и ноги! Напустил девушке полную лохань своих головастиков, а теперь
не хочет жениться! - Видя, что напасть на него внезапно мне не удалось,
я продолжил:
вижу, все позабыли. Что вы на меня уставились, вяловатая тайландская
кишечная палочка! Вы что себе вообразили, пиписька ушастого коршуна,
если я на мгновенье занялся отечественной литературой, которая в этот
момент неотступно погибала, значит, можно вообще все бросить и не думать
ни о чем? Так что ли?! Где отчет по ядам для всей планеты? Где,
разработки единственного противоядия? Где плановая организация
витаминного голода и защита от него? Что вы на меня так уставились,
мороженый презерватив кашалота? Соберите свои мысли в пучок, мамины
фаллопиевы трубы, просифоньте, просквозите, промычите, проблейте
что-нибудь, не стойте как поэто, накашляйте, наконец, какой-нибудь
рецепт всеобщей радости!
орать.
воспроизводству.
чушь лимонную, а голос - о голосе особый разговор, к нему особое наше
почтение - у тебя должен звучать бодро, смачно, самоутверждающе, потому
что военнослужащий, как и всякий другой кобель, в основном помещен в
голосе.
момента начинает замечать, что это ты шутишь так по-дурацки, и в это
мгновенье он понимает, что, в общем-то, ты к нему замечательно
относишься, что ты его любишь, в конце-то концов, и он, если он к тому
же твой подчиненный, начинает тоже тебя отчаянно любить.
остались.
Толстой, например (потому что он прежде всего поэт, я считаю; у него в
прозе есть скрытые рифмы). Я бы тогда тоже писал дневники:
степени реализации моего подлинного чувства.
очень похожие морды (я имею в виду лица).
самоотречению.
не дошли по причине того, что дороги еще не проложены.
я и пытаюсь его развеселить всякими глупостями, которые на самом-то
деле, как уже говорилось, означают совсем не это, но военнослужащий
понимает то, что другие понять не в состоянии: он вслушивается и ловит
не смысл, а интонацию, которая говорит ему: не дрейфь, все хорошо,
ничего страшного, прорвемся, ну же, смотри веселей, и не такое бывало,
подумаешь, плевать, плюнул? Молодец!
всегда.
обильных паводков в среднерусском недородье, и думаю: где ж ты получил
свое озорство?
маячила не нафабренная и чопорная физиономия англичанина (эсквайра, я
полагаю), а светящаяся здоровьем прыщеватая рожа Коли Гривасова, он бы
не сделал гениальный вывод о том, что человек произошел от обезьяны, он
сделал бы другой гениальный вывод о том, что человек произошел от
коровы, и гораздо позже произошел.
возведя из нее личико Коли Гривасова, вовсю старалась придать ему хоть
какое-то выражение; так старалась, что совершенно забыла об овале.
общекультурных ценностей, когда человек не проливает ни капли, после
чего этот человек приходит в ротное помещение.
без пяти двенадцать, а я уже исчесался весь, мне же нужно о прибытии
личного состава доложить.
поскольку разговаривает он с самим собой, - почему же ты опять
напиваешься? Зачем все это? К чему? В чем причина? Каковы
обстоятельства? Как это можно объяснить? А объяснять придется! И прежде
всего самому себе! Это вам не яйцами орешки колоть!
доклад. И тут из писсуарной раздается крик полуденного пекари.
коленях, а голова у него в нем глубоко внутри.
мыла?
что-нибудь жирное, например крем для обуви, и, подтянувшись к нему, не
выпуская Колю, которого держу за шкирятник, начинаю мазать ему уши этой
дрянью, а потом к-э-к дернул!
слона из черной жопы достал!
свои дикие взоры от писсуара, и видим дежурного по училищу; он смотрит
Прозоров Александр
Жюль Верн
Контровский Владимир
Семенова Мария
Никитин Юрий
Белогорский Евгений