ошибок, с самого начала вел себя неправильно, по-глупому разговаривал с
глупцами, вот и получал по заслугам. Теперь он станет умней, будет
помалкивать о своих делах.
над собой усилие, слегка наклонился к Левенталю. - Я хотел бы принести вам
свои извинения.
холодный пот. Левенталь утер рот салфеткой, тоже слегка наклонился к нему,
посмотрел выжидающе. Но ничего не сказал. Фрейтаг взял себя в руки.
официальным тоном.
послушаю, что вы скажете.
Поднялся и слегка кивнул своему сотрапезнику. - А я уже сказал все, что
хотел, - прибавил он почти весело.
проявить свою власть (из таких вот мелочей и складывается основа подлинного
могущества) - и потому к обеду он явился не то чтобы в хорошем расположении
духа, но по крайней мере в не слишком дурном. Лучшего у него не бывало. Он
развернул большую белоснежную салфетку и, прежде чем заправить ее за
воротник, взмахнул ею в воздухе, точно флагом. Вытянул шею, повертел головой
вправо и влево, размещая поудобнее обвисшие складки двойного подбородка, и
обвел взглядом всех сидящих за столом, будто ожидая благодарности. Скупо
улыбнулся коварной, многозначительной улыбочкой, отрывисто покивал и только
после этого заговорил:
сомневаюсь, что всем стало гораздо уютнее. Итак, - он поднял правую руку,
точно благословляя их всех, - я избавился от субъекта, который втерся к нам,
прикрываясь ложной личиной, и теперь все мы здесь - люди одного круга.
Надеюсь, дальнейшее плаванье для нас будет приятным.
хлопая в ладоши, и заулыбались капитану, так что под конец у всех щеки
расплылись, а глаза хитро сощурились.
решительным и, разумеется, успешным, когда точно рассчитаны время и
направление удара и противник захвачен врасплох, - изрек профессор Гуттен. -
В данном случае, дорогой капитан, малейшее колебание с вашей стороны (а
этого, смею сказать, и вообразить невозможно) создало бы ложную обстановку,
несовместимую с нашим духом, и подорвало бы самую основу нашего общества.
Может показаться, что случай этот мелкий, - продолжал он, увлекаясь, - но
именно такие решения по мелким как будто поводам нагляднее всего напоминают
нам о наших принципах и показывают, насколько мы верны нашим великим
традициям...
конце концов, стиль, манера - это так важно!
эта дама, ободренная, собиралась еще что-то сказать, но тут через стол
перегнулась Лиззи, вытянула Длинную тощую руку и проворно, энергично
похлопала капитана по плечу.
тот уж так расплылся в улыбке, что глаза у него стали совсем как щелки. - Вы
всегда замечательный, но вот так, одним-единственным словом покончить с этой
ужасной историей, которая всех нас растревожила, это просто чудо! Завидую
такой власти!
(поодаль, но все же, на вкус капитана, недостаточно далеко), Маноло сказал
негромко, но внятно:
и мы попразднуем!
привлечь внимание капитана. Но он не посмотрел в ту сторону, а сдвинул брови
и уставился в одну точку.
а старшие улыбались в сторону капитанского стола и приветственно поднимали
руки.
недоуменно хмурясь, спросил капитан. - Они что же, подслушивали? Или просто
подхватили какую-то сплетню и поэтому себе позволяют такие вольности?
поточнее. Но чего же от них ждать? Цыгане!
Израилевых...
фольклора, - начал профессор Гуттен.
внести и свою долю в столь оживленную беседу.
убежденно заявил капитан. - В моих краях говорят: "Царапни испанца -
проступит кровь мавра" - этим все сказано!
вернулся из дальних странствий. Доктор был любезен, но сдержан, сказал
официанту:
непринужденностью, которая установилась за столом в его отсутствие.
сей магический круг: - Семь - счастливое число!
вздор, и он давно научился делать вид, что просто ничего не замечает. И
теперь он обратился к капитану:
сидели Фрейтаг с Левенталем, - таким, как эти, надо бы на кораблях и в
другом общественном транспорте отводить особые места. Не следует допускать,
чтобы они мешали людям.
Риттерсдорф.
суевериях древнего народа; я нахожу его чрезвычайно интересным, но должен
сказать, современные потомки его куда менее интересны, вы со мною согласны,
капитан?
на корабле, даже на нижней палубе, - ответил капитан. - Они оскверняют
воздух.
полную густого горохового супа с сухариками, сомкнул губы, извлек наружу
пустую ложку, разок пожевал, глотнул и тотчас повторил всю процедуру.
Остальные, кроме доктора Шумана, который пил бульон из чашки, тоже
склонились над тарелками, и на время все затихло (если не считать бульканья
и громких глотков) и застыло (если не считать неравномерного движения
наклоняющихся и вновь поднимающихся голов): все семеро посвятили себя супу.
Круг избранных замкнулся, в него не было доступа каким-либо нежеланным
гостям, будь то союзник или враг. На всех лицах разлилось блаженное
чувственное удовлетворение, смешанное с глубочайшим самодовольством: в конце
концов, мы - это мы, не кто-нибудь, читалось на этих лицах, мы - сильные, мы
всех выше, мы - соль земли. Утолив первый голод, они стали необычайно
внимательны друг к другу, теперь каждый их жест, выражение лица были
изысканно, преувеличенно любезны, как на сцене: разыгрывалось небольшое
празднество - надо ж было отметить вновь обретенное родство, соединившие их
совсем особенные узы крови и взаимопонимания. Взорам чужаков (так им
казалось, на самом деле никто на них уже и не смотрел, даже испанцы) они
являли пример того, как ведут себя в своем кругу люди высшей породы.
Профессор Гуттен спросил вина, и все они обменялись тостами. Они
причмокивали губами и одобрительно повторяли: "Ja, ja!" {Да, да! (нем.)}
капитан, правда для ее же пользы, публично ее отчитал; хоть она и страдала
от одной мысли о бедствиях человечества; хоть она и желала только одного -
всех любить и чтобы все любили ее; хоть она и проливала слезы, увидав
больное животное или несчастного ребенка) - даже она ощутила себя теперь
частицей этого утешительного, но и укрепляющего силы сообщества. В конце
концов, как бы ни справедливы были ее добрые чувства, неправильно она
сделала, что говорила с американцем Скоттом про того бедняка с нижней
палубы, резчика по дереву. О заслуженном выговоре, полученном от капитана,
она теперь вспоминала с гордостью, и это придало ей храбрости. Вдруг
позабылась долгая жизнь, полная мелочных обид и унижений, позабылся страх
перед старшими и вышестоящими и неизменное ощущение, что она (хоть и
директорская жена, и сама учительница) всего лишь женщина, ничтожество,
которое может обвесить мясник, перед которым дерет нос любой приказчик, -
жалкое создание, которым может помыкать каждый встречный и поперечный. Нет,
довольно! Надоело - вечно тебя теснят, обманывают, подсовывают что похуже...
Она, прищурясь, поглядела на фрау Риттерсдорф и решила впредь отстаивать
свои права в каюте. Она научит эту особу вежливости! Душа фрау Шмитт
возликовала, теплой волной омыло ее радостное ощущение кровного родства с
великой и славной расой; пусть сама она лишь мельчайшая, ничтожнейшая среди
Шилова Юлия
Лукьяненко Сергей
Посняков Андрей
Буркатовский Сергей
Браун Дэн
Херберт Фрэнк