карту, где был оттиснут лучезарный "Мост-Президент".
аметистовых лучах играл рояль, переливались лакированные виолончели и
скрипки. В кадках стояли великолепные деревья, с оранжевыми апельсинами,
малиновыми яблоками и сливами, как предвестники райского сада. На ступенях
моста деревья составляли сплошную благоухающую, ведущую в небо аллею. По
этой аллее медленно восходила вереница гостей. Дамы, блистая обнаженными
плечами и шеями, украшенные драгоценностями, то и дело останавливались,
указывали своим спутникам на красоту реки, на купол храма Христа Спасителя,
на подсвеченную монограмму Крымского моста, на бронзовый колосс Петра
Великого. Мужчины, помогая подыматься дамам, иные в черных фраках, успевали
наклониться к душистым, растущим из кадок деревьям, вдыхали тропические
сладостные ароматы. Стеклянная галерея напоминала ботанический сад обилием
экзотических пальм, араукарий, лавров, магнолий. Они составляли уютные
потаенные ниши или сплошные заросли или расступались, образуя просторные
поляны, с которых, сквозь прозрачные стекла, открывался великолепный вид на
Москву. На освещенные церкви, на парящие в лучах особняки и дворцы, на
огненную дугу Садового кольца, на разноцветную реку, по которой плыли
украшенные огоньками трамвайчики. Проходящая мимо Белосельцева знаменитая
актриса громко, желая привлечь внимание, произнесла:
известный парламентарий.
разносили на подносах напитки. У столиков, среди тропических деревьев,
словно это были Фиджи или Сейшелы, бармены в белых камзолах наливали из
толстых бутылок виски, коньяки, замороженную, с золотой искрой водку.
Пленительно улыбаясь, кидали хрустальные ломтики льда, лили шипучий тоник,
розовый томатный сок. Белосельцеву было приятно сделать терпкий глоток,
глядя, как на реке, украшенный алмазной гирляндой, в размытом отражении
стоит сторожевой корабль с маленькой пушкой, и адмирал в парадном мундире
что-то объясняет жеманной красавице, известной своими телепередачами "В
гостях без галстука". Та шевелила сочными, сладостно-плотоядными губами,
словно сосала большой леденец, одновременно целуя стоящий на воде корабль, и
адмирала от седых благородных волос до голубых лампасов, и мандариновое
дерево в кадке, усыпанное оранжевыми плодами, а также всех проходящих мимо
ее перламутровых, неутомимо сосущих губ.
собравшихся гостей, каждый из которых хотел приблизиться к хозяину. Ждали
появления Патриарха, который должен был освятить обновленный мост. Истукан
находился в клинической больнице, но вместо него ожидалась Дочь, что служило
бы знаком состоявшегося примирения Президента и Мэра. Надеялись на приезд
Избранника, который на самолете еще только подлетал к Москве, возвращаясь из
правительственной поездки в Германию.
словно в прозрачном желудке огромного стеклянного червя, наполненного
питательной пищей. Здесь собралась вся московская знать, принадлежащая к
партии Мэра. И та переменчиво-зыбкая публика, перебегавшая от одного
властителя к другому, стоило одному из них возвыситься над соперником. Здесь
были знаменитые артисты, певцы, театральные режиссеры, кому
покровительствовал Мэр и кто охотно, в знак благодарности, выступал на
благотворительных концертах с его участием. Тут были политики,
обеспечивающие Мэру поддержку в парламенте и в отдаленных от Москвы
губерниях, где тот, демонстрируя московский размах и богатство, строил то
школу, то сиротский приют, то церковь, напоминавшую главный московский храм.
Отдельно общались между собой банкиры и промышленники, хранящие в московских
банках несметные капиталы, которые, как золотая вода, омывали московские
улицы, зажигая на них великолепные витрины, алмазные фонари, огненные
рекламы, превратившие Москву в блистательный, не засыпающий по ночам
Вавилон. Депутаты Думы, которые в зале заседаний обменивались разящими
ударами, насмешливыми репликами, беспощадными насмешками, казались
непримиримыми врагами, - здесь, под тропическими пальмами, дружески чокались
рюмками, весело и беззаботно шутили, похлопывали друг друга по плечам,
вспоминая, как ловко они накануне разыграли парламентскую ссору, дав пищу
телерепортерам и неистовым партийным приверженцам. Телерепортеры и
телеведущие были широко представлены не только теми, кто постоянно освещал
деятельность Мэра в самых привлекательных тонах, создавая ему образ радетеля
столицы, ревнителя России, покровителя наук и искусств. Здесь были также и
противники Мэра, которых он старался привлечь на свою сторону, и среди них
блистательный ведущий, аристократ, отважный полемист, любимец дам,
строптивый баловень, чьей издевательской насмешки боялись сильные мира сего.
сорвал с дерева мандарин и чистил его для белокурой красавицы. Зарецкий с
живой хризантемой в петлице, похожий на декадентствующего поэта, шел под
руку с женщиной-политологом, и та, полузакрыв подведенные изумрудом глаза,
насмешливо внимала его болтовне. Увидев этих двух обреченных, не ведающих о
своем близком конце, Белосельцев стал искать и тут же нашел их палачей. В
разных местах галереи мелькнули Гречишников, Буравков и Копейко, все трое в
черных фраках, строгие, молчаливые, похожие на гробовщиков. Послали
Белосельцеву опознавательные знаки, одними глазами, изобразив ими то ли
мальтийский крест, то ли греческую букву "омега".
упиваясь своей известностью, уязвленный блистательным праздником, который
устроил его давний и счастливый соперник московский Мэр, двигался
Граммофончик. Его сопровождала жена, гордо, по-царски несла красивую голову
с высокой прической. Удостаивала холодной улыбкой встречных дам,
благосклонно протягивала для поцелуя руку галантным мужчинам. Увидев
Граммофончика, Белосельцев начал искать среди пальм, винных столиков,
удобных диванов и кресел место его будущей казни. И тут же нашел его -
одинокая телекамера стояла чуть в стороне, и немолодой оператор, тот же
самый, что снимал когда-то Премьера, устало сидел и пил апельсиновый сок в
ожидании минуты, когда будет востребован.
русского происхождения, чернявый, красногубый, с огненными
чернильно-фиолетовыми глазами, в длинном, несусветном розовом фраке с
расходящимися эстрадными фалдами, с разноцветными перстнями, покрывавшими
длинные и очень бледные руки.
советские празднества по случаю юбилеев и съездов. Ту, напыщенную,
чиновно-важную, наивно-чопорную, состоящую из партийных вождей, космонавтов,
литературных лауреатов, засекреченных ученых и прославленных героев труда,
смыло бесследно паводком перемен. Только один из прежних, казавшийся
бессмертным, переживший множество геологических эпох, похоронивший мамонтов,
фараонов, абсолютных монархов и красных вождей, присутствовал среди
нарядной, легкомысленно-скоротечной толпы. Востоковед, дипломат, разведчик,
грузный и маленький, в бандаже, с обрюзгшим лицом, выворачивая в стороны
больные ноги, шел, белея вставными зубами, весь в лиловых пятнах не
сгорающей в огне саламандры. Его, как Вия, вели под руки прямо к Мэру, с
которым он затевал новую политическую партию себе на забаву, Мэру на
погибель.
сторону, откуда, невидимое, всходило светило. Дочь, в вечернем туалете,
блистая красотой, властная, сильная, обольстительная, шла по галерее, ступая
в раскрывавшийся перед ней коридор. Ни на кого не глядя, всем улыбалась,
вызывая у дам угодливые улыбки и злой завистливый блеск в глазах, порождая
вожделение мужчин, заискивающие поклоны дельцов, подобострастные приветствия
высоких чиновников. Ее сопровождал Плут, превративший чопорный,
серо-невзрачный Кремль советских времен в помпезные имперские палаты. Мэр
торопился навстречу, раздвигая в верноподданной радости редкозубый рот,
лоснясь от преданности, умудряясь изображать одновременно два
взаимоисключающих чувства. Уничижительное смирение и холопью покорность по
отношению к гордой и надменной властительнице. И торжествующее величие,
ликующую надменность по отношению к окружавшим. Не решаясь поцеловать
протянутую Дочерью кисть, он сжал ее двумя ладонями.
ищущие взоры. Прибыл Патриарх, медленно, с остановками преодолевая ступени
моста, вознесся на вершину, как на Елеонскую гору, утомленный, совершив
подвиг служения, готовый окормлять, проповедовать, отпускать грехи. Он был
облачен в золотую ризу, сиявшую, как доспехи. В руках у него был высокий
жезл, которым он был готов пасти неверное, изнеженное, неразумное стадо,
насаждая в нем ростки благодати. Борода величественно рассыпалась по
лучезарному облачению. Он источал благость, смирение, понимал, как важно
людям узреть его, усладить взоры сиянием солнечных риз. Ему сопутствовал
священник, псаломщики, которые несли саквояжи, где были спрятаны чаша,
кропило, Евангелие, - орудия освящения моста.
иные неумело, не зная, как встать, поклониться, какую руку поцеловать.
Патриарх прощал их всех, неофитов, сбросивших ярмо безбожного ига,
научающихся заново веровать и любить. Протягивал для поцелуев большую, как
французская булка, руку, позволял целовать. И все, кто ни был, - модные
артистки, надменные банкиры, сдержанные чиновники, развязные телеведущие, -
все шли под благословение. Вознесенные над Москвой, у всех на виду, гордясь
своей избранностью, они, мешая друг другу, припадали к сдобной патриаршей
руке, забавляясь этой новой для них ролью.
Накрыл его лысую голову своей надушенной, благоухающей бородой. Дочь
смиренно приняла благословение, послушно поклонилась, но не совсем по
канону. Белосельцеву показалось, что она сделала книксен. Патриарх,
утомленный, отдыхал, стоя рядом с Мэром. Риза округло спадала по его полному
животу. И Белосельцев вдруг вспомнил слова монаха Паисия о том, что Патриарх
носит в чреве загадочного младенца.
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Дальский Алекс
Березин Федор
Маккэфри Энн
Березин Федор