Чтение 66–й страницы книги ~День шакала~

Еще через пять минут ноги и руки мадам Берты стянула бельевая веревка,
найденная под раковиной, большой кусок лейкопластыря заклеил ей рот. Шакал
оттащил консьержку в чулан и закрыл дверь.

Связку ключей он нашел в ящике стола. Застегнув шинель, подхватил
костыль, тот самый, с которым прохромал по аэропортам Брюсселя и Милана, и
выглянул в вестибюль. В подъезде не было ни души. Он выскользнул из комнатки
мадам Берты, запер дверь и взлетел по ступенькам.

На шестом этаже он выбрал квартиру мадемуазель Беранжер и постучал.
Ответа не последовало. Он подождал и постучал вновь. Ни из этой, ни из
квартиры господина и мадам Шарье не донеслось ни звука. Вынув связку ключей,
он поискал ключ с фамилией Беранжер, нашел, открыл дверь, вошел в квартиру,
закрыл и запер дверь за собой.

Пересек комнату и выглянул в окно. На крышах домов противоположной
стороны улицы как раз появились люди в синей форме. Он успел вовремя.
Вытянув руку, Шакал открыл защелку и потянул на себя обе половинки окна,
пока они не распахнулись полностью. Затем отступил назад. Через оконный
проем на ковер падало квадратное солнечное пятно. Остальная часть комнаты
утопала в полумраке. Находясь вне светового пятна, он оставался невидимым
для полицейских на крыше.

Подойдя к окну сбоку, он взглянул на привокзальную площадь, от которой
его отделяли сто тридцать метров. Передвинул стол, поставив его в восьми
футах от окна, не по центру, а сбоку, снял с него скатерть и вазу с
искусственными цветами и заменил их диванными подушками. Они образовали
бруствер его "окопа".

Скинул шинель, закатал рукава рубашки и начал разбирать костыль. Отвернул
резиновый набалдашник, и на черной резиновой поверхности заблестели гильзы
трех оставшихся патронов. Тошнота и потливость, вызванные разжеванным и
проглоченным кордитом, извлеченным из двух других, почти прошли.

Из первой секции выскользнул глушитель, из второй появился на свет
телескопический прицел. Из самой толстой, к которой крепились сверху две
наклонные стойки, он достал рабочий механизм со стволом, из самих стоек -
подкосы приклада. И наконец, снял подбитую кожей перекладину костыля, на
которую опирался при ходьбе. Без спрятанного в ней спускового крючка она
становилась плечевым упором.

Тщательно, с любовью собрал он ружье - рабочий механизм со стволом,
нижний и верхний подкосы, плечевой упор, глушитель, спусковой крючок.
Последним он установил телескопический прицел.

Сидя на стуле, чуть наклонился вперед, положил ружье на верхнюю диванную
подушку и приник к окуляру телескопического прицела. В перекрестье попала
залитая солнцем мостовая. Шакал чуть двинул ружье, наведя его на голову
одного из мужчин, размечавших асфальт к предстоящей церемонии. Голову он
видел ясно и четко, как дыню на лесной поляне в Арденнах.

Довольный своей позицией, Шакал рядком, как солдатиков, поставил на стол
все три патрона. Указательным и большим пальцами отвел затвор, осторожно
вложил первый из них в казенник. Его вполне хватало для решения поставленной
задачи, но у него были еще два запасных. Он толкнул затвор до упора, затем
повернул его, загоняя в замок. Положил ружье рядом с диванными подушками и
полез в карман за сигаретами и спичками.

Глубоко затянувшись, он откинулся на спинку стула. Ждать осталось
недолго, еще час и сорок пять минут.

г л а в а 2 1

Комиссару Лебелю казалось, что он забыл вкус воды. Горло пересохло, а
язык словно прилип к нёбу. Действовала не только жара. Впервые за
много-много лет он по-настоящему испугался. Что-то случится, в этом он не
сомневался, но не мог предугадать, где и когда.

Утром он побывал у Триумфальной арки, в Нотр-Дам, в Монвалерьен. Никаких
происшествий. За ленчем настроение некоторых членов чрезвычайного комитета,
проведших последнее совещание на рассвете, начало разительно меняться:
напряжение и злость сменились эйфорией. Оставалась лишь одна церемония, на
площади 18 Июня, и его заверили, что уж там-то никакие эксцессы невозможны.

- Он ушел, - уверенно заявил полковник Роллан после ленча в кафе
неподалеку от Елисейского дворца. - Он ушел, признав свое поражение, и
правильно сделал. Но он еще появится, и тогда мои парни покончат с ним.

Слова Роллана не успокоили Лебеля, и теперь он шел вдоль ограждений,
установленных поперек бульвара Монпарнас, так далеко от площади, что едва ли
кто мог видеть, что там делается. Все полицейские и солдаты КРС, охраняющие
проходы в ограждении, к которым он обращался, отвечали одинаково. Никто не
проходил после установки ограждений в двенадцать часов.

Полиция перекрыла главные улицы, боковые улицы, переулки. На крышах
засели снайперы, здание вокзала с многочисленными кабинетами и чердачными
помещениями кишело детективами. Они сидели и на крышах депо, высоко над
пустынными пассажирскими платформами. В этот день все поезда отправлялись и
приходили на вокзал Сен-Лазар.

Здания, расположенные внутри периметра, образованного ограждениями,
осматривались с подвала до чердака. Большинство квартир пустовало: жильцы
уехали в отпуск - к морю или в горы.

Короче, на площадь 18 Июня незамеченной не могла проскочить даже мышка,
как говаривал Валентин, комиссар Оверни. Впрочем, Лебель вспомнил его слова
без особой радости: Валентин не смог остановить Шакала.

Переулками, чтобы сократить путь, то и дело показывая свой пропуск, он
вышел на улицу Рен. Все то же самое. Ограждение в двухстах метрах от
площади, за ним - толпа, на улице - только солдаты КРС. Он вновь начал
задавать вопросы.

Кого-нибудь видели? Нет, сир. Кто-нибудь проходил? Нет, сир. Он услышал,
как на привокзальной площади оркестр республиканской гвардии настраивает
инструменты. Генерал должен приехать с минуты на минуту. Кто-нибудь
проходил? Нет, сир. Хорошо, смотрите в оба.

С площади донеслись громкие крики приветствий. С бульвара Монпарнас
выехал мотоциклетный эскорт, следом за ним - длинные черные лимузины. Кортеж
свернул к воротам привокзальной площади, полицейские у ворот отдали честь.
Толпа у ограждений подалась вперед, задние напирали на передних. Лебель
посмотрел на крыши. Молодцы! Их не интересовало происходящее на улицах.
Присев у парапетов, снайперы оглядывали крыши и окна напротив.

Вдоль ограждения он направился к западной стороне улицы Рен. Молодой
солдат КРС стоял в узком проходе между столбом ограждения и стеной дома 132.
Лебель показал ему удостоверение, солдат вытянулся по стойке смирно.

- Никто здесь не проходил?

- Нет, сир.

- Вы давно на посту?

- С двенадцати часов, как только перекрыли улицу.

- Никто после этого не проходил?

- Нет, сир. Ну... только один калека, он живет около площади.

- Какой калека?

- Старик, сир. Совсем больной. Он предъявил удостоверение личности и
удостоверение инвалида войны. Он живет в доме 154 по улице Рен. Я не мог не
пропустить его, сир. Он еле держался на ногах. Это неудивительно, в такую
погоду и в шинели. С ума можно сойти.

- В шинели?

- Да, сир. В длинной армейской шинели, какую носили солдаты в войну. В
августе в ней жарковато.

- Вы сказали, что он - калека. Почему вы так решили?

- Одна нога, сир. Только одна нога. Он еле хромал с костылем. На площади
грянули трубы.

- Allons, enfants de la patrie, le jour de gloire est arriv?e...1

В толпе подхватили знакомый мотив "Марсельезы".

- С костылем? - Лебель едва услышал свой голос.

Постовой кивнул:

- С костылем, с каким ходят все одноногие мужчины. Из алюминия.

Лебель бросился к площади, на ходу крикнув солдату, чтобы он следовал за
ним.

Они подкатили к вокзалу Монпарнас. Машины выстроились в затылок друг
другу у фасада здания. Напротив, у ограждения привокзальной площади, стояли
десять ветеранов, ожидающих, пока глава государства вручит им заслуженные
награды. Дипломаты и приглашенные на награждение чиновники в строгих черных,
коричневых, темно-серых костюмах, многие с красивыми розетками ордена
Почетного легиона расположились в восточной части привокзальной площади.

В западной части вытянулись ряды красных плюмажей и сверкающих касок
республиканских гвардейцев. Оркестранты стояли чуть впереди почетного
караула.

У одного из автомобилей сгрудились организаторы церемонии и сотрудники
Елисейского дворца. Оркестр продолжал играть "Марсельезу".

Шакал поднял ружье и прильнул к окуляру. Навел его на ближайшего к нему
ветерана, первого в очереди на вручение медалей. Низенький, коренастый
мужчина стоял навытяжку. Шакал ясно видел его профиль. Считанные минуты
оставались до того, как перед ним встанет другой мужчина, на фут выше, с
гордым, надменным лицом, в кепи цвета хаки с двумя золотыми звездами.

Бум-ба-бум! Последние аккорды национального гимна стихли, воцарилась
глубокая тишина.

- В честь генерала... - проревел командир гвардейцев. - Оружие на караул!

Последовали три громких хлопка. Это затянутые в белые перчатки руки в
унисон перехватили ружья за приклады и магазинные коробки, затем щелкнули
каблуки. От группы людей у лимузинов отделилась высокая фигура и направилась
к ветеранам. За де Голлем следовали лишь министр по делам ветеранов, в
обязанности которого входило представление награждаемых президенту, и
мужчина с подушечкой красного бархата, на которой лежали десять медалей
Освобождения и десять ярких лент. Остальные сопровождающие остались у здания
вокзала.

- Этот?