казалось легким, вялым и немного чужим после бессонной ночи. Серебристая
"капля" свернула на шоссе, ведущее к Москве. Сергей прибавил скорость.
Прежде чем окончательно превратиться в Станислава Герасимова, ему надо было
несколько часов побродить по Москве, в последний раз побыть самим собой.
прошло всего лишь семь месяцев. Он вылетел в Грозный в ноябре. С ноября по
февраль он знал совершенно точно, что вернуться в Москву ему не суждено.
Сейчас было начало мая. Он вернулся. Впрочем, нет, не он. Другой человек.
Странное существо с опытом командира спецназа ГРУ и биографией
новорожденного младенца.
не страшно. Еще потому не страшно, что одиночка. Если погибнет, плакать
некому.
бензоколонку, заправился, выпил жидкого кофе и съел бутерброд с сыром. Сидя
за столиком в крошечном открытом кофе, вспомнил, что следует включить
мобильник.
придется сразу входить в роль. У Стаса десятки знакомых. У Сергея никого,
кроме полковника Райского, в этом городе нет. Юлия Николаевна не в счет. О
ней лучше забыть. Сейчас это сложно, но пройдет время, и теплый пульсирующий
комок за ребрами постепенно рассосется. Когда он явится к ней убирать рубцы,
уже ничего внутри не дрогнет. Они вежливо попрощаются навсегда. Райский не
сказал ему, где находится Клиника эстетической хирургии, не дал никаких
телефонов.
информацией. Когда надо будет убирать рубцы, я сообщу вам, как связаться с
доктором.
полнейшим идиотом.
Сергей попытается связаться через Райского с красавицей доктором, то
исключительно в личных целях.
щекой почувствовал пристальный взгляд. Рядом стоял старый облезлый
"Москвич".
пластмассовой оправе. Дужка замотана грязным медицинским пластырем. Сквозь
линзы глаза казались выпуклыми, огромными. На линялой ковбойке орденские
планки. Дед воевал и желал, чтобы все знали об этом. Дед смотрел на пижона в
серебряной игрушечной машинке так внимательно, что щекам стало горячо и
зачесались рубцы.
по сезону? Действительно, почему я сижу в машине в замшевой кепке в мае
месяце?"
изменилось.
сделал гадость? Ну в таком случае извини", - Сергей кивнул и улыбнулся
старику.
раздолбанный "Москвич" был живым и у него началась истерика.
загудела вся площадь. Машины перекликались, как собаки ночью в деревне. Деду
надоело наконец жечь взглядом пижона в серебристом "Фольксвагене". Он
сплюнул в открытое окно и отвернулся.
воевал и к старости имеет только этот свой раздолбанный "Москвич". Он знает,
что моя игрушка стоит около двухсот его ветеранских пенсий.: Вот и все.
Ничего личного".
и дальше отправился пешком. Московский майский полдень обрушился на него
мощной океанской волной и понес, как щепку, неведомо куда.
всю площадь:
тут же, как по команде, возникло в бензиновом мареве лицо капитана Громова.
Вася сошел с ума в плену, и песня эта была вроде символа его безумия. Вася
тоже родился в Москве и никогда не вернется. Его родители живы. У него жена
Ольга и двое мальчиков.
переулках, знакомых с детства, он сумеет по-настоящему опомниться и прийти в
себя. Но получилось совсем наоборот. Ему следовало просто отдохнуть, но он
все шел и боялся остановиться. Старая блатная песня неслась за ним, хотя
ларек остался далеко позади.
на похоронах. Он чувствовал, что взгляд его стал таким же злым, как у деда с
орденскими планками. Хорошо, что глаза его были закрыты темными очками и
злоба пряталась, не увеличивалась вдвое прозрачными выпуклыми линзами.
болтали, читали газеты, просто шлялись без всякой цели. Он спрашивал себя: а
что, они должны носить траур и рыдать с утра до вечера? Они ничего не
должны. В том-то и дело, что никто никому ничего не должен.
европейской столицей. Но не получалось. Было грязно. Не хватало уличных урн.
несколько остановок, выходил наугад, сворачивал с площадей в переулки. Еще
ни разу он не присел на лавочку, чтобы передохнуть. По-хорошему, давно пора
было купить себе бутылку минеральной воды, какой-нибудь бутерброд,
расположиться в одном из уютных двориков, поесть, попить, выкурить сигарету.
проспект Мира. Район его детства. Он наконец купил бутылку воды, сосиску в
булке и приземлился во дворе на Трифоновской, напротив того места, где стоял
когда-то его дом. Теперь там была огороженная автостоянка, за ней
возвышалась шестнадцатиэтажная бело-голубая башня с лоджиями. Довоенные
дома, окружавшие двор, вроде бы похорошели, помолодели, изменился цвет
фасадов. В подъездах стояли железные двери с домофонами. Тополя, которые
каждое лето покрывали двор толстым слоем пуха, были давно срублены, пни
выкорчевали, все залили асфальтом.
пожевал остывшую сосиску и попытался мысленно расставить по местам все, как
было двадцать пять лет назад.
старости.
кирпичами, которые дворник Никитич аккуратно Вбивал заново каждую весну,
наискосок, чтобы получались зубчики, и отходил поглядеть, ровно ли. Никаких
цветов там никогда не сажали, но сыпали черную жирную землю. Вместо цветка
из середины клумбы торчал коротконогий худенький Ильич, покрытый золотой
краской и похожий на фигурную шоколадку в фольге. Дальше - голубятня,
приподнятый над землей полупрозрачный куб, белый от помета, наполненный
хлопаньем крыльев и утробным воркованием, которое напоминало об ангине и
вызывало во рту жуткий вкус теплого раствора соды.
октябрь каждое утро они с дворником Никитичем оглушали окрестности
восхитительным матерным дуэтом. Голуби гадили на Ильича, и дворник грозил
поджечь голубятню. Но когда деда Ведерку разбил паралич, Никитич сам лично
сыпал птицам корм и счищал корки сухого помета с железной сетки.
выкинуть, но урны не нашел и сунул в карман. Во дворе было пусто. Издали
доносился рев проспекта. Четкая картинка таяла, оставляя его наедине с чужим
двором, чужим миром. Он закурил еще одну сигарету и с раздражением понял,
что просто убивает время.
обожженная кожа.
терпит пустот. Хватит сидеть, утопая в дурацких, никому не нужных чувствах.
ему бросился в глаза рекламный щит. "Клиника эстетической хирургии". Стрелка
внизу, на стрелке адрес. Вот здесь, за углом, за поворотом, всего в сотне
метров. В Москве десятки таких клиник. Он не сразу понял, почему стоит и
смотрит на этот щит вместо того, чтобы нырнуть в метро.
лицу.
рубцы... в клинике, в моем кабинете... в центре Москвы, неподалеку от метро
"Проспект Мира".
разговор, и он страшно волновался тогда, пытался придумать, как ее задержать
еще на несколько минут.
вишневую "Шкоду", не нашел и почти успокоился. Но вместо того чтобы
развернуться и идти к метро, направился к мраморному крыльцу. Стеклянные
двери разъехались перед ним. Он оказался в просторном вестибюле. По обе
стороны сидели охранники в камуфляже. Оба скользнули взглядами по его лицу,