Чтение 66–й страницы книги ~Пещера~

закурил. А ведь не курил вот уже десять лет!..

В динамиках слышался голос Липы. Хорошая штука динамики... Молодец
девчонка. Если, не видя лица, по одному только искаженному микрофонами голосу
можно точно определить, чего человек хочет и что у него болит...

Раман сел на ступеньку и обхватил руками голову.

Беда, если его увидят, - но сейчас он ничего не может с собой поделать.

Его спектакль начинает жить отдельно от него, а это так же болезненно, как
роды.

Сцена свадьбы. Железные чаши, сдвигающиеся со звоном, в едином порыве;
поворот колеса, свадебная кровать, белый бархат, пепельноволосая девушка, длинно
глядящая на тщедушного паренька - так, наверное, могла бы смотреть и мать...

- Я - поплавок в волнах твоих желаний,

Я поплавок и большего не знаю,

В моих глазах дрожит соленый отблеск,

Но губы улыбаются, и помни,

Что, давши клятву, освящаю радость

Быть вечным поплавком в твоей душе...

Смотри - уже зима сцепила ставни,

Но жизнь не унимается, и краской

Со щек моих не отливает кровь...

Павла сидела, не разжимая пальцев на подлокотниках. Ей было страшно; до
эпизода в Пещере оставалось минуть десять, сейчас, когда закончится лирическая
сцена, когда погаснут факелы...

Нервная дрожь, не прекращавшаяся от начала второго действия, теперь
приводила к тому, что приставное кресло мелко тряслось и колотило ножками в
ковер. В какой-то момент Павла ощутила себя провидицей, высшим существом -
пепельноволосая девушка, любимая и любящая, впервые ложилась на брачное ложе, и
только Павла знала в этот момент о ее будущей судьбе. Ощущение НАСТОЯЩЕГО было
настолько сильно, что Павла еле удержалась, чтобы не сорваться с места, как
первоклассница в детском театре, не кинуться на сцену с криком: не спи! Не
позволяй себе заснуть, ты попадешь в Пещеру!..

Потом наваждение прошло, и Павла подумала отстраненно и холодно: если после
всего этого здесь устроят кукольный театр, если в сцене Пещеры вынесут на сцену
муляжи... Или наденут маски...

А КАК можно показать на сцене Пещеру?!

Перемена света. Музыка, негромкая, но такая, что мурашки ползут по коже;
застенчивый юноша-заика, в одеянии из одних только прозрачных покрывал, вдруг
изгибается так, как неспособно изгибаться человеческое тело, взметывается
волной, беззвучно кувыркается в воздухе, замирает, вытянувшись, стоя на одной
руке; девушка смеется.

Девушка смеется, свет понемногу уходит, и в темноте остается один этот
смех.

Девушка смеется про первую брачную ночь. Девушка смеется о том, о чем
каждый знает по-своему, а кто не знает- тот думает, и тоже по-своему, все
понимают, что об этом можно говорить или молчать, но что об этом можно
смеяться?!

Пауза. Тишина.

Аплодисменты.

Так бывает - кто-то первый начал, или начали одновременно в нескольких
местах, а теперь люди бьют и бьют в ладони, изливая накопившееся напряжение,
восторгаясь, благодаря...

Павла перевела дух. Спектакль замер, пережидая бурную зрительскую реакцию;
темнота и тишина затягивались. Двадцать секунд... Тридцать...

Что-то пробормотал оператор Сава.

И Павла увидела, что темнота на сцене- вот уже как целое мгновение никакая
не темнота. Что на полотнищах, волнами спадающих с колосников, играют,
переливаются зеленоватые узоры лишайников.

Последний растерянный хлопок - и легкий ветер, потому что все, кто видел
ЭТО, одновременно втянули в себя пахнущий пылью воздух.

Павла прищурилась.

Высоко в темноте над сценой и над залом кружились, вертелись спиралями
полчища огненных жуков. Откуда-то издалека приходил звук бегущей по желобкам
воды; Павла сжалась в комок, вцепившись в подлокотники и твердя себе, что это
всего лишь видимость, видимость, театр.

Очертания лишайников проступили на стенах зала, на бархате лож, на спинках
кресел. Все смелее бежала вода; Павле казалось, что красная ковровая дорожка
потрескивает под ногами, будто высохший мох. "Верю,- беззвучно твердила она
пересохшими губами. - Ну хватит уже, верю, верю, хватит..."

Быстро простучали чьи-то шаги. Открылась и закрылась входная дверь; беглеца
никто не преследовал. Все смотрели на сцену, где на тяжелых сосульках
сталактитов играл отблеск воды.

Тяжелое дыхание зверя - не мелкого, но и не крупного. Белая тень,
мелькнувшая в далеком темном углу.

Грохот осыпающихся камней. Затихающее эхо; Павла невольно напрягла уши,
пытаясь понять, сколько переходов ведут из зала и есть ли провалы и трещины.
Брачный рев барбака - далеко, не страшно...

Эхо. Снова белая тень; хоровод жуков под потолком.

Запах воды и плесени.

Тяжелое дыхание.

И - перекрывающая одновременно все, гасящая собой и воду, и лишайники, и
жуков, - мгновенная черная тень, тень саага. Испуганные вскрики в зале.

Дыхание обрывается. Но и тени уже нет - по-прежнему играют отблески воды,
по-прежнему выписывают свою спираль жуки, зеленовато светятся лишайники...

Павла почувствовала, как отливает кровь от лица. Как немеют в темноте щеки.

Прямо под сталактитом лежал, подставив белый лоб водяным отблескам,
юноша-заика, в белой прозрачной рубашке, и тонкая шея его заключена была в петлю
из ярко-красного шарфа. Шелковый шарф стелился почти через всю сцену - красный
блестящий поток...

Пауза томительная, обморочная.

Из темноты вышел, волоча за собой хлыст, черный человек с лицом, закрытым
черной маской.

Остановился над телом юноши. Павла, а с ней и весь зал видели, как
равнодушно посверкивают острые глаза в прорезях ткани. Егерь постоял минуту - а
потом двинулся, все так же неторопливо, волоча за собой хлыст, и хлыст
протянулся по телу юноши, будто перечеркивая его, как сытая, удовлетворенная
змея.

Раман стоял за кулисами. Он не знал, что происходило в зале, сейчас ему не
хотелось этого знать. Он смотрел, как Лица рыдает над телом погибшего мужа.

Он знал, что думает в этот момент Алериш, чье расслабленное тело с красным
шарфом на шее лежит сейчас в объятиях Липы. Он думает: вот и все. Отработал,
отыграл; бедный Алериш, он волновался сильнее всех, он боялся заикаться - и
заикался больше обычного...

Раман знал, что так будет.

Сейчас он стоял и смотрел, как по щекам Липы катятся настоящие слезы. Если
их попробовать на вкус, - они будут горькие, еще целый час после спектакля Лица
проживет в апатии, выжатая, как лимон, лишенная эмоций...

Последняя минута.

Музыка, от которой у него, Рамана, всякий раз холодеют ладони. Финал;
бесстрастный ведущий за сценой склоняется к своему микрофону и шепотом
командует: "Занавес..."

Бархатные полотнища съезжаются.

Вот совсем малая щель осталась... Вот... занавес сомкнулся, как губы.

Спектакль окончен.

Раман перевел дыхание.

В зале длилась гробовая тишина. Слишком долго, кажется, уже прошло минут
десять...

Его актеры стояли в кулисах, бледные и молчаливые. Атласные камзолы,
роскошные, если смотреть из зала, казались сейчас потными и мятыми. И
запятнанными гримом.

Любого из них прямо сейчас можно поздравлять с дебютом. Но никто не спешит
радоваться- все смотрят на Ковича, а зал за неверной стеной занавеса молчит...

Раман прошел на сцену, к замершей, впавшей в оцепенение Лице, к Алеришу,
приподнявшемуся на локте; на скуле у парня кровоточила ссадина. Когда это он
успел упасть?..

Он обнял их, обнял двумя руками - в этот самый момент зал завопил так, что
даже бесстрастный ведущий изумленно поднял голову.

Аплодисменты. Свист. Крики "Браво!", крики "Слава!", вопли "Нельзя!",
"Позор!"... Раман поймал вопросительный взгляд ведущего и кивнул, и ведущий
что-то негромко буркнул в микрофон, и занавес пошел расходиться, и первыми,
кого."увидел Кович в ликующем, негодующем, лезущем из шкуры зале, были высокий
парень с телекамерой и Павла Нимробец, неподвижная среди бури, то и дело
закрываемая чьими-то спинами, - неподвижная, оцепеневшая Павла.

Прожекторы слепили, не давая разглядеть как следует происходящее в зале; он
стоял посреди сцены, Лица висела на нем, как сдувшийся воздушный шарик, Алериш
опирался на его локоть - в какой-то момент Раману показалось, что все это - и
портал, и кулисы, и колосники, и сама крыша - висит на нем, держится на нем, не
упасть бы...

Алериш теребил край красного шелкового шарфа, пытаясь выдавить улыбку, -
хотя Раман строго-настрого внушал ему, что улыбаться во время поклона не нужно,
даже нежелательно...

- Вот и все, - сказал он Лице. - Молодец. Она снова заплакала - на этот раз
без слез. Надо было что-то сказать публике- о дебютах, о молодых актерах,- но
Раман знал, что не выдавит сейчас и слова. Занавес закрылся и раскрылся опять, и
закрылся снова, и снова, и еще... Публика ногами вскакивала на сиденья.
Откуда-то приволокли корзину цветов - хотя Раман человеческим языком просил не
приносить цветов на ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ПРОГОН!..

"Это премьера", - сказал он себе сухо. И поднял глаза - туда, где в
бельэтаже стояли, аплодируя, люди в изысканных темных костюмах.

- Кассета?!

Павла схватила его мертвой хваткой за рукав. Потом выпустила; сказала,