Чтение 66–й страницы книги ~Посмотри в глаза чудовищ~

- Ну, не так уж все мрачно,- сказал я. - Русская культура.
например, прошла и через онемечивание, и через офранцуживание - и все
обратила себе на пользу.

В русском брюхе долото сгнило, так у нас говорят. Даже большевики,
думаю, не смогут все затоптать - а это, поверьте, саранча пострашнее
библейской.

- Вообще-то я социалист, Ник,- сказал учитель.

- Когда мне было четырнадцать лет, - сказал я, - я тоже был
социалистом и, начитавшись Маркса, однажды сел на коня и поехал
пропагандировать среди рабочих. В Сибирь меня не сослали, ограничились
увещеванием. А потом дурь прошла, и я с удовольствием сменил Карла
Маркса на Карла Мая.

- Ну, настоящие индейцы далеки от образа Виннету,- сказал Нат.-
Нет, вы не правы, Ник, капиталистов обязательно следует приструнить и
умерить. Они довели страну до сумы. Посмотрите, как скудно мы живем.
Моего недельного учительского жалования хватает на три дня, и если бы
я не подрабатывал хранителем ключа, то просто не знаю, как бы кормил
семью. У многих уже вынуждены работать жены. Куда мы идем?

- В советской России работают практически все женщины. А там
капиталистов уж так приструнили и умерили:

- Я понимаю, что вы хотите сказать. Но ведь все, самую великую
идею, можно довести до абсурда. Бросаться в крайности - это,
согласитесь, в русском обычае.

А мы инстинктивно придерживаемся золотой середины.

- Ну, дай-то вам Бог. Просто я уже видел все это своими глазами и
испытал на своей шкуре, а вы еще нет. Взять, к примеру, вот этот ваш
дом. Представьте, что во имя торжества справедливости вашу семью
загоняют в каморку под лестницей, а в остальных комнатах селятся
человек тридцать:

Он огляделся. Потом посмотрел на меня.

- А: зачем?

- Во имя торжества справедливости,- повторил я.- Чтоб всем.

- Но ведь тогда получается, что те дома и квартиры, в которых эти
люди жили раньше, останутся пустыми?

- А это вы будете объяснять негру-комиссару.

- Дом вообще-то не мой,- на всякий случай отрекся Нат. - Это
наследство жены.

Она у меня, знаете ли, из семьи с традициями. Чуть ли не на
"Мэйфлауэре" приплыл ее пра-пра-пра-кто-то. Знаете, Ник,- он еще раз
огляделся,- мне иногда кажется, что "Мэйфлауэр" был посудиной
покрупнее "Титаника". Жаль вот, айсберга ему не подвернулось под
скулу:

- Вы так не любите свою жену? - удивился я.

- Упаси Бог. Пат - ангел. Но вот ее родня:

- А мне как раз наоборот: страшно везло с родней, но совершенно не
везло с женами. Так вы, Нат, получается. не потомственный хранитель?

- Как сказать: Мой дед был ключарем в Сан-Франциско. Но после
великого землетрясения мы остались как бы не у дел. А у старого
Эбнера, здешнего хранителя, сыновей не было, вот и пришлось ему
смириться с безродным зятем:- он засмеялся. - Впрочем, Пат не в
претензии, а больше мне ничего не надо. Вот и возникает у нас своя
особая знать. Где вы еще найдете семью, в которой сошлись бы вместе
две линии хранителей?

Я подумал и пожал плечами:

- Пожалуй, таких я больше не знаю.

- Дедушка Пат провожал в наш рум самого Эдгара Аллана По! Говорят,
именно тогда он посетил Россию и встретился в вашим Пушкиным. Правда,
что Пушкин тоже крупный поэт?

- М-м: Да. На мой взгляд, он сделал для русской литературы
примерно то же, что Шекспир для английской. Встречался ли с ним Эдгар
Аллан, я не знаю. Но пребывание мистера По в Петербурге отмечено
полицейским протоколом:

- Опять пил,- сокрушенно вздохнул Нат.- Почему все поэты такие
пьяницы, Ник?

- Не все, - сказал я.

- Тогда бабники.

- Негры-комиссары поставят вас к стенке, Нат, за такие слова. Мне
запретили читать лекции матросам Балтфлота, когда я на вопрос: что вам
помогает писать стихи? - честно ответил: хорошее вино и женщины.

- Так вы писали стихи?

- Был грех.

- Прочтите что-нибудь.

- Я не смогу перевести на ходу.

- Жаль. Через пятьдесят лет в Америке никакой поэзии не будет
вовсе:

- Не расстраивайтесь так, Нат. Поэзия неистребима. Это как хороший
ковер: чем больше его топчут, тем ярче узор.

Он посмотрел на меня. Снял очки.

- Теперь я без всяких стихов вижу, что вы поэт, Ник. Янки сказал
бы: неистребима, как триппер. Хотите хорошего виски?

- Американского? - подковырнул я.

- Нет. В нашем погребе водится кое-что поприличнее кукурузного
"Бурбона":

Он оказался прав. Такое виски должен подавать сам мажордом с двумя
лакеями на подхвате. Даже у Честертона виски было помельче калибром:

- Знаете, Ник, - говорил он чуть позже, когда бутылка опустела на
треть,- стало принято считать, что у нас, в Новой Англии, чуть ли не
колыбель мировой культуры. Действительно, снобов хватает. А
по-настоящему поговорить, пожалуй, и не с кем: - он задумался.- Так
вот, Ник. Есть у нас в Провиденсе редкостно образованый человек, но
тревожит меня одно обстоятельство: как раз его образованность. Зовут
его Говард Филлипс Лавкрафт. Живет уединенно, пишет страшные рассказы
для дешевых журнальчиков, целые дни проводит в библиотеках и архивах.
Пишет по ночам. Говорят, он почти не спит. И почти не ест. Об истории
Провиденса он знает все. Понимаете: все. И об истории Старого города в
особености. Вплоть до даты забивания каждого гвоздя в каждом доме.

Все сплетни, все легенды:

- И что? - спросил я.

- Боюсь. что он может докопаться до рума. Если уже не докопался.

Я задумался. Случались не часто, но и не слишком редко среди людей
непосвященных так называемые "автогены", что значит "самородки". Те,
кто своим собственным умом и стечением случайностей приобщались малых,
а иной раз и великих тайн. Судьба их, как правило, была печальна. Ибо
свет наднебесный не озаряет путь, а испепеляет одинокого путника:

- И что вы предлагаете?