Сиренево-серое, мягкое небо ровно облегло белые озера полей и оснеженные
темные боры. Деревни курились белыми дымами. Радостно, даже с болью,
дышалось, и самому не понять было: от режущего ли ветра или от чего
другого навертывает слезы на глаза?
казна. Конь идет рысью, переходя в скок. В снежном серебряном вихре
проносится долгая змея верхоконных в дорогом платье, в цветных шапках.
Пышут паром, сверкают изузоренной сбруей кони... И вот уже показалась
Тверь. Чернеют толпы народа, вытекшие из ворот города, издалека доносит
тонкий, в морозном хрустале, голос большого городского колокола. У Михаила
подрагивают губы, застит и застит глаза. Кто это там, на голубом
тонконогом коне? Неужто Дмитрий? Как вырос! А этот, рядом, кажись, Сашок?
Он круто осаживает, подъезжая. По сторонам кричат, но ему уже не до чина,
не до торжества. Сумасшедшие, ждущие глаза сына близко, близко... Роняя
поводья, он протягивается с седла, коленом ударяясь в бок голубого
скакуна, крепко-крепко обнимает Дмитрия, целует, аж задохнувшись, и долго
не может отпустить, не может надышаться запахом сына, таким знакомым
ароматом кожи, волос, треплет и мнет любимые кудри, не замечая, что
ненароком сронил с сына шапку. Наконец, вздохнув, отрывается. Кто-то,
бережно отряхнув снег, подает Дмитрию его бобровый околыш, и княжич,
улыбаясь, щегольски кидает его на кудри, легким толчком сзади передвинув
на лоб. Михаил целует, в очередь, Сашка, видит Константина, и его целует
тоже, и едет бок о бок со старшим сыном под крики народа, под благовест,
почти не сдерживая радостных слез.
как размещены татары, кажется, винит себя в осеннем деле, за то, что
уступили Новгороду по миру. Михаил кивает и не понимает ничего. Сейчас его
встретит Анна, и после - вс° после, вс° потом! А сын - казнись, сын -
казнись, ништо! В твои годы и я бывал бит на рати! Господи, да за что мне
такая великая радость! Господи, Митя, милый, как же я вас всех люблю!
встречал и размещал ратных. Анна захлопоталась совсем. Кому чего
отпускать: кули с мукой, бочки с пивом, мешки сушеной рыбы, полти
мороженой говядины - все шло через ее догляд. Вечером еще надо было
встретить и накормить князя. Как увидела, в первый-то день, что и похудел,
и пожелтел, и морщины, да и седина появилась - чуть не заплакала той поры.
Теперь старалась кормить на убой. Сама лишь смотрела, как ест, как жадно
ходят скулы, как вздрагивают плечи, как движутся руки, какой острый блеск
в глазах от непрерывных господарских дум. Хотелось всего-всего огладить,
всего исцеловать. Когда засыпал, не разжимая объятий, долго лежала так, с
тихим обожанием слушая, как сильно бьется сердце в его груди, и
ничего-ничего больше не было надо, только бы он так, с нею, от всего бы
мира укрыть, ото всех бы бед защитить! Да нельзя, не в силах. Недели не
пройдет - и снова ей ждать и мучаться, а ему - в новый поход!
старался вовсю. Шутка, князь татар привел! Видать, по-евонному в Орде
поворотило! Ну, а раз так - услужай, не зевай! Нарочные боярина поскакали
во все концы подымать людей, и веля не стряпать. Поэтому и Степан из своей
деревни, похороненной в лесах и заметенной снегами, теперь уже впятером -
с близняками, оставившими дома двух баб на сносях, и все тем же Птахой
Дроздом, который нынче шел с сыном, - оборуженные рогатинами и топорами,
на двух розвальнях, вышли в поход. Они добрались до Твери за день до
выступления рати, были приняты боярином и даже мельком увидали самого
великого князя Михаила. А затем, как и прочие, влились в бесконечную
череду конных и пеших ратных, санных возов и возков, в толпу разномастно
снаряженного и оборуженного войска, которое, полк за полком, во главе со
своими боярами, потянулось вверх по Тверце к Торжку, где, по утверждениям
бывалых ратников, их уже ждало новгородское ополчение.
снегу полозья саней. От конского и человечьего дыхания подымался морозный
пар. Шерсть на конях, усы и бороды мужиков куржавились инеем. Солнце, не
видное в облачной пелене, казалось, не смело взглянуть на холодную землю.
уверенности в голосе отвечали ратные воеводы. Снова тележная рать, теснясь
к обочинам и залезая в сугробы, пропускала верхоконных. Тревожа смердов
незнакомым обличьем шапок, оружия и коней, а боле всего - складом плоских
жидкобородых лиц, проходила татарская конница.
вылезло из облачной пелены и зажгло снег мириадами сверкающих хрусталей.
Торжок показался как-то нежданно, веселым нагромождением бревенчатой
городьбы, костров и хором, нарядный и легкий, как невеста в снежном уборе.
Было уже девятое февраля. Наутро обещали бой.
к Торжку о Рождестве и простояли шесть недель, перенимаючи вести. Ожидали
Михаила вскоре, с одною татарскою конницей и дружиною тверичей. То, что
великий князь сумел вборзе собрать такую рать и идет к Торжку в силе
тяжце, для многих оказалось нежданным. Посадники, возглавлявшие рать,
однако порешили не отступать и дать Михаилу бой под городом. Люди были
добротно оборужены, на сытых конях, большая часть дружинников навычны к
бою, не раз имели дело со свеей и с орденскими рыцарями, после которых
пешая рать Михаила их не пугала вовсе, да и татары казались нестрашны.
сверкающая белизна снегов слепила глаза, - старался понять, что задумал
Михаил, отводя конный полк? Жеребец под ним танцевал, попеременно подымая
ноги и выгибая шею. Андрей охлопал коня, скакун, мотнув головой, отозвался
на ласку хозяина, перебрал ногами, легко отвечая поводам, и плавной рысью
понес седока вдоль рядов большого полка. Морозный ветер крепко и молодо
обжигал лицо. В полку творилось веселое оживление. Боя, истомясь, ждали
как праздника. Приметив кудрявого бело-румяного, в льняной, посеребренной
инеем бороде, знакомого купца со Славны, Андрей помахал рукавицей:
<Творимиричу!> Придержав коня, с прищуром оглядел ладную фигуру купца в
дорогой броне под распахнутой шубой и в начищенном кованом шеломе.
Спросил, улыбаясь:
посаднику. Оба они не догадывали о своей сегодняшней судьбе. Андрей
поскакал дальше, чуя радостный задор и нетерпение во всем теле. Эх! И
мороз не в мороз!
Плотницкого и Неревского концов, да и потолковать: чего там измыслил
тверской князь? Юрий Мишинич с князем Федором уже скакали ему встречу и с
тем же самым. Скоро подъехал и Павшинич. Тот так и рвался в бой:
устоят!
сдержат ле?
Ржевский князь явно подражал новгородцам, называя бояр именами городских
концов.
подумал, что не опасу ради, а ревнуя о своем Неревском конце говорит все
это Юрий Мишинич. Сердятся, что они, пруссы, завсегда у власти! И,
поддерживая Павшинича, Андрей тоже уверенно примолвил:
своим полкам. Вчера, когда к городу подошли княж-Михайловы силы, и
минувшей ночью, на совете воевод, все главное промеж них уже было решено и
уряжено.
где высоко веялось прусское кончанское знамя и посверкивали зеркальные
шеломы и дорогие щиты вятших бояр.
Господину Нову Городу усмирить тверичей! Что ж, Михайло Ярославич, мало
тебе власти на Руси, хочешь и в Нове Городи тож?! Да уж власть теперича
наша, новгороцка! Наша власть! Не отдадим никому! И, любуясь, оглядывал он
хмельные близящимся боем рожи. Енти да не выстоят! Любую рать побьем! И
голодом нынче нас не задавить, хлеба у самих уродило богато! И еще об
одном в душе, в самой глубине, мечтал Андрей: схватиться на рати с самим
князем Михайлой! Давно, еще в ту пору, как принимали князя на стол, как за
одной трапезою сидели, задумал о том Андрей. Чем-то занравился ему великий
князь! Гордый, наступчивый, упорный! И с каким же восторгом сшибется он с
ним в бою! Бают, Михаил на ратях за воев ся не прячет! Вота бы! Любота! Он
сжимал рукоять дорогого харалужного меча свейской работы и, щурясь от
слепящего снега, старался на скаку усмотреть там, далеко в полях,
великокняжеский стяг.
предыдущих недель) шагом ехал по дороге, разъезженной и растоптанной в
кашу тысячами копыт, и слушал, не прерывая, Ивана Акинфича с тверским
городовым воеводой, которые в два голоса настаивали встретить новгородский
Верещагин Олег
Пехов Алексей
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Громыко Ольга