рычажка. С глаз долой, из сердца вон. Так, что ли?
красавца, Бурин и сам не знал. Наверное, апатия, а ско-рее ненависть к
другому, который чужими руками вздумал разом ре-шить свои денежные дела.
Теперь, пьяная скотина, держит себя так, словно он и ни при чем. А ведь
намека-ал...
заварился вокруг убиенного Гольденберга. Но одно дело, когда арестовывать
приходит военное лицо, а совсем другое, когда является штафирка, мерзавец,
чернильная душа! Однако откуда ему известно про вексель? Судить его будут
либо за убийство, либо -за вексель, но чтоб и за то, и за другое...
и цепко, словно клещами, обхватил лядащевское горло. Они были примерно
одного роста, но Василий Федорович в разъ-ездах по заграницам и в
философических размышлениях о смысле времени порядком отяжелел, а Бурин был
поджарый, жилистый. Ля-дащев захрипел, глаза полезли из орбит.. Из последних
сил он пнул противника коленкой в пах, тот сложился пополам. И пошла
руко-пашная баталия!
руки и не давая ему воспользоваться сложенным в кучу оружием, но у того было
одно на уме -- кулаком в ненавистное лицо, в рожу, в рыло! Наконец драка
вошла в полное остервенение. Они молотили друг Друга, вцепившись в волосы,
колошматили баш-кой об стену, ставили подножки, падали, то Лядащев сидел
верхом на Бурине--о, кровушка из носа потекла, хорошо!--то Бурин сидел на
Лядащеве -- один глаз у гада ползучего заплыл, сейчас другой под-правим!
Валилась мебель, скрипели половицы, на которых подпрыги-вало, бряцая,
странное оружие, и хмуро взирал на дерущихся святой лик Николая Угодника,
который словно отгораживался изящ-ной дланью от людской срамоты.
привести здесь, несколько отредактировав, выдержки из их диалога. Беседовали
они куда как крепко.
поделить?
крепости оказался!
добрый!
Вдруг Бурин резко оттолкнул противника и отошел к 'окну, привлеченный только
ему понятным звуком. Однако взгляда было достаточно ему, чтобы
преобразиться.
мебель на место, ногой сгонял в кучу рас-киданное стрельцовое оружие, на
бегу застегивал камзол-
пожаловали? Батюшки, сам Антон Алексеевич Бестужев!
окна. Увидев вместо Бурина лицо Лядащева, он нахмурился, выругался сквозь
зубы и даже вернулся к лошади, явно размышляя-- войти или уехать. Однако
первое желание взяло верх, и он нетороп-ливо пошел к лестнице.
рукомоем и осторожно обмывал избитое лицо, Лядащев перед зеркалом аккуратно
надел парик, вежливо поклонился вошед-шему, словно это самое обычное дело --
подбитый глаз, изодранные кружева, выдранные с мясом пуговицы, и обратился к
Бурину:
Лядащев приблизил губы к распухшему буринскому уху.
шпион. Это поможет тебе оправдаться. А вексель -- это дело приватное.
Появятся вопросы, найдешь меня.-- Он сунул в карман Бурину бумажку с
указанием своей фамилии и адреса.
не удержался и плюнул.
ему еще не приходилось снимать. А про второй вексель Бестужев-сын ничего не
знает, это ясно и ежу! Один вексель Бурин хозяину вернул, а второй
прикарманил за услугу... Тьфу... Он яростно выплюнул какую-то дрянь изо рта,
волос или нитку. И с не-ожиданной теплотой подумал вдруг о Белове. Кажется,
он назвал его другом? Конечно, друг, кто же еще...
принялся полоскать лицо.
меня пистолет покупал.
знаю. Он раньше в Тайной канцелярии служил, а чем теперь промышляет, мне
неведомо.
он не подал виду.
залихватски.-- Мне, главное, свою цену получить. И я получил. Говори, зачем
пришел?
дороге домой, когда он возвращался после дружеской пирушки в приличной
компании. Лесток все узнал от кучера. В голове его брезжила слабая надежда,
что арест был вызван каким-нибудь личным проступком секретаря, например,
дачей взятки или непотреб-ной дракой, но трезвый голос подсказывал: это к
тебе подбираются. Кабы был ты в силе, секретарю простили бы любой грех.
Похоже, что дни твои, Лесток, а может быть, и часы, сочтены.
аккуратен: все письма разложены по годам, снабжены нуж-ным шифром. Даже
жалко было губить всю эту канцелярскую кра-соту. Лесток раскладывал письма
на три стопки. Первый ворох бумаг подлежал немедленному уничтожению, вторую
часть документов -- политических -- он складывал в коричневую папку: их
следовало со-хранить любой ценой. Этих бумаг было немного, но в коричневой
папке было его оправдание и оружие против Бестужева. Конечно, если этим
оружием захочет кто-нибудь воспользоваться там, за гра-ницей. Третью стопку
обвяжет потом золотой лентой и повезет во дворец -- это была его личная
переписка с государыней. Только на эти атласные, с виньетками, пахнувшие
лавандовой водой бумажки можно было рассчитывать в его положении.
угли. Снизу вспыхнуло слабое пламя, бумаги стали расправ-ляться с невнятным
шорохом, корчиться, словно тело в пытке. Он схватил мехи и начал с
остервенением раздувать пламя. Опомнился только тогда, когда пепел полетел
по кабинету.
который днями намеревался уехать из России. С Вульфенштерном у Лестока давно
установились дружеские отношения, он не откажет принять папку на хранение.
Но кто передаст эти бумаги? Ехать самому опасно, секретаря нет. Может,
поручить жене? Но ведь перепутает все, молода, красива, бестолкова!
Вульфенштерну камердинера. Папку он сопроводил запиской, написанной эзоповым
языком, но посланник умный человек, поймет. Сам же стал собираться во
дворец. Он кинется еще раз к ногам государыни, вручит судьбу свою и
переписку, которая напом-нит о светлых днях, когда он был не только
лейб-медиком и другом, но и возлюбленным! Всю длинную дорогу Лесток молился,
но, видно, небо забыло о нем. Экс-лейб-медик даже не был принят.
шелковые китайские пейзажи, потом запустил в них пачкой писем, обвязанных
золотой лентой. В гостиную прибежала жена.
Что вы делаете в одиночестве?
для Лестока, и скорых, деятельных, уплотненных до минуты для Бестужева.
Теперь у него все шло по плану.
доклада. Записка была написана умно, каверзно, не в лоб, а тонким намеком.
Елизавете давали понять, что "есть серьезные опасения относительно покушения
на ее престол". Дока-зательством служили тревожные слухи из Берлина. Эти
слухи не столько содержанием, сколько настроением напоминали те, что
по-явились в правление Анны Леопольдовны, когда трон ее шатался. На-род уже
возжаждал тогда посадить на трон Елизавету Петровну. Далее Бестужев
напомнил, что английский посланник довел эти слухи до ушей Остермана,
кабинет-министра того правительства, а также до самой правительницы, но та
отнеслась к слухам легкомысленно, и Брауншвейгская фамилия потеряла трон
русский. Со всей страстью умолял Бестужев не повторять остермановой ошибки:
Шилова Юлия
Лукин Евгений
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Василенко Иван