ваша судьба... Вигельская восхищалась несколько дней своим мужем,
решившимся, как она полагала, на высшую меру ради сохранения семьи... Милая
ситуация...
распускает иногда преступление или преступная идея, превращаясь порой в ряд
самостоятельных вроде бы сюжетов.
сильней, чем ближе несомненные свидетельстеа вашей вины. Вы чуете
непреодолимый бессознательный интерес к механизму разоблачения, но не можете
допустить, что работать он начал в тот момент, когда вы впервые задумались
об устранении Скотниковой, и работал все эти годы. Вам нужны доказательства
его существования и его направленного стремления в эту минуту нашей беседы.
И я иногда понимаю вас: трудно согласиться, что гора времени, похоронившая
под собой и не такие преступления, перемоловшая детали их в прах, смешавшая
до полной неразличимости и причины и следствия, сохранит каким-то образом
целехоньким ваше дело, и неведомые стихии обнажат его, как обнажают потоки
вод пласты иных веков с погремушками доисторической жизни и смерти.
чем я, когда торопливо давлю на вас. Должно, очевидно, существовать время
разоблачения, не укладывающееся в прокурорские санкции, плюющее на желание
криминалиста сжать сроки, а также на надежду негодяев, мечтающих растянуть
эти сроки на всю жизнь и еще дальше. Итак, Вигельская ждала расправы
совращенного мужа с совратительницей и, по ее слоеам, волновалась больше,
чем на фильме "Чапаев". В том, что доктор блестяще проведет "операцию", она
не сомневалась. И вот в день, указанный на свидетельстве о смерти,
Вигельский явился домой, устало поставил саквояжик с эскулапскими
принадлежностями на пол и сказал супруге, не подозревая, что она настроена
театрализованно и таращит на него глаза, как на Гамлета, обреченного вот-вот
проткнуть шпагой Полония, или на эсерку Каплан, пробирающуюся в толпе
рабочих к своей жертве.
Молодая женщина. Это бывает с людьми, подверженными половым излишествам...
Мы все должны умерить наш пыл. Поговаривают о ее патологической жестокости и
подлости...
пару минут в вашей шкуре, в вашем аду и тут же выйти из этого смрада
обратно. Представляю, с каким сладостным чувством освобождения провели вы ту
первую ночь, не содрогаясь от присутствия в доме покойницы, сжимая в кулаке
две прелестные жемчужины. На следующий день привезли дубовый гроб со склада,
из царских еще запасов. Вы одели Скотникову в ее китель, пошитый
по-сталински, и фуражку. Бандитка двадцатых и тридцатых годов лежала в
гробу, утопая в цветах и тайне смерти. После этого вы вызвали телеграммой
Электру. Правильно? .. Правильно. Затем гроб с телом Скотниковой стоял сутки
в клубе управления. Затем мадам похоронили, и сейчас вы поимеете минуту,
которая воздаст вам за бесконечное счастье удачи, испытанное вами при
возвращении с кладбища на партийные поминки, когда вы поддерживали сильной
рукой настоящего мужчины слабую руку сироты Эленьки.
внимательно, гражданин Гуров!.. Смотрите! Я рискую, что хватит вас
кондрашка, но вы смотрите! Узнаете гроб? Это - дуб мореный. Он, бывает, по
двести лет в сырой земле не вянет, а в песке может цивилизацию нашу чудесную
пережить!
Гуров, не глупите, воспринимайте реальность, может, крохи пользы
какой-нибудь вытянете для себя...
слабый цвет. Гроб хранит тайну... фуражка смешна на черепе... Вот заключение
экспертов и фото затылочной части черепа. Взгляните. Сейчас уже совершенно
неважно, в какой именно момент вы подошли к любимой маменьке и врезали ей по
темечку обернутой в мягкое железякой... Сознаетесь?.. Нет... Хорошо. Сейчас
уже глупо колоться и некрасиво. Да мне и не надо... Когда Коллектива
шмякнулась, потеряв сознание, вы, скорей всего, окунули ее голову в ванну, и
она тихо задохлась. Вы вызвали Вигельского, Отдали ему белую жемчужину.
Получили заключение. Уничтожили все следы. Просушили волосы Коллективы и
уложили ее в ненавистную кроватку...
Достань его из гроба, Рябов! Вот он, ваш гаечный ключ 24 х 28. Возьмите его
в руку! Смотрите, как Интересно! Сама к нему ваша рука потянулась? На кой
хрен было вам класть его в гроб? Со злорадства? Из цинизма? .. Нет! Я думаю,
что в какой-то момент, перед самым приходом чекистов, коллег Коллективы, вы,
опасаясь обыска, сунули его на всякий случай под спину покойницы.
узнавая. Положите его на место... Да! Сами... Склонитесь над гробом. Не
отводите глаз от пустых глазниц. Можете взять в руки череп. Посмотрите на
трещину в затылке и вмятость, а завтра мы полюбуемся на групповой портрет
семейства Гуровых перед этим гробом.
взамен отказа от увлекательного зрелища совершенной мести? Нет у вас таких
сокровищ. Нет!. Давайте пообедаем. Кусок не лезет в горло... Будете пытать
ся убедить Электру в том, что все происходящее и бывшее - туфта? ..
Бесполезно. Вы это правильно сообразили. Не торопите меня быстрее кончать
всю эту катавасию. Всему свой срок
хочется и пожить еще, и не обосраться в глазах жены и внука. С ним так
совсем беда у вас будет. Плюнет в рыло. Хоронить даже не придет. Он
серьезный молодой человек.
63
судьбой папаши?. . Странно подумать, что вообще был у вас отец? .. Плохое
чувство. А ведь он был. Был.
остекленели, и я перетрухнул, что контраст между тем, каким вы предполагали
увидеть закат своей сверхобеспеченной жизни, и местом, ожидающим вас в
групповом портрете семейства, начисто помутит то, что я вынужден назвать
вашим разумом. Итог жизни, чего уж тут говорить, херовато-синеватый, как нос
у утопленника. Делом вашим уголовным я заниматься не собираюсь. Не собираюсь
я также вызывать сюда на встречу с вами оставшихся в живых лагерников. Они
умудренно стали взрослей детской мечты о возмездии и, возможно, именно
поэтому преступникам и злодеям кажется, что в этой жизни чаще всего
наказание не следует за преступлением. Следует.
смотрели остекленевшим взглядом на гроб дубовый, сорок лет назад опущенный
вами в могилу на свеженьких рушниках, конфискованных в кулацких хатах, и
явился мне Иван Абрамович. На огороде нашем дело это было.
сказал отец.
чуть не до самой Одинки, бело-фиолетовое цветение картошки, и ветер
подминает темную зелень ботвы, жарко донося до моих ноздрей пасленовый дух
полдня, и только наш огород черен. Ни взора. Черны грядки, как могилки
укропные, морковные, огуречные, черно картофельное наше поле.
ты садись вот тут и поразмысли, как так произошло, что ты семечко и клубешки
посеял, в ничего не взошло. Говорил я тебе: брось ты их, Вася, брось,
оставь, нам свидеться надо бурет, не губи ты душу свою. Теперь же сиди тут
один, где в каждой лунке пустопорожнее семя, раже птичам небесным клюнуть
нечего и нечем побаловаться здесь случайной мышке. Дурак, одним словом.
вечной обреченности и непонимания в душе, и - странная вещь! Солнце
июльское кажется мне холодным, просто обдает лицо метелью морозного света,
прокалывая сосульками лучей рубашонку, а земля наоборот - горячей кажется и
живой, как печка, и тянет меня в нее, верней, втягивает, без какого-либо
насилия над моей волей, без боли, без моего желания, просто втягивает, и я
согреваюсь, промерзнув до мозга костей под круглою льдиной солнца, но не
ощущаю обступившей меня земли, как раньше не ощущал краев воздушного
пространства в безветренный день. И на уровне моих глаз лежат непроросшие
огуречные желтые семечки, укропные и морковные эернышки и пяток здоровенных,
о лошадиный зуб, семян подсолнуха. Это я посадил их сам для себя, румал
поливать и вырастить такими, чтобы обломали шапки подсолнухов, созрев, свои
стебли... Картофелины вижу сморщенные и пожухлые, хрен торчит о того года не
вырванный, корешки какие-то... Вон - монетка золотая. Мать обронила ее в
молодости, а найти никак не могла... Вон - косточки птичьи, соломинки,
веточки, перегной и дар скотины нашей - навоз, богато смешанный с составом
земли, но мертво в ней семя, мертв корень.
земле как над землей, в воздухе, и дышать на семя и корни, и они теплели,
готовые к жизни, в не были мертвы, как казалоеь мне. Но если не теплели, я,
превозмогая во сне остатки глупой земной брезгливости, брал их в рот,
целовал, поил влагой слюны и помещал на место, которое они занимали, и
чувствовал в каждом начало жизни. И я удивился: никогда, живя над землей. не
чувствовал и не замечал я на ней такого количества жизни! Оне обступала меня
со всех сторон и была не понятием, но сущеетвом бесконечно многоликим, чья
слабость, хрупкость и зависимость равнялись его всемогуществу и тайне
происхождения. Я боялся пошевельнуться, чтобы не задеть проклюнувшийся
росток укропа и высунувшийся из расщепленного огуречного клювика зеленый
жадный язычок жизни, и не стал переворачивать клубни картошки так, чтобы
Ильин Андрей
Конан-Дойль Артур
Херберт Фрэнк
Володихин Дмитрий
Пехов Алексей
Флинт Эрик