поэтому, что следующий наш вопрос был таков: "Чего же все ждут?" - "Кареты
ее величества", - отвечал сапожник. Что за диво? Мы и придумать не могли,
какое такое дело могло привести карету ее величества к полицейскому участку
на Боу-стрит, и начали строить всевозможные на этот счет догадки, как вдруг
мальчишки в толпе хором закричали: "Едет! Едет!" - и мы повернули голову.
неслась во весь дух, и только тогда нас вдруг осенило, что "каретою ее
величества" именуют самую обыкновенную тюремную карету - оно как-то
благороднее звучит, и, кроме того, упомянутый выезд в самом деле содержится
на средства ее величества и был учрежден исключительно ради удобства леди и
джентльменов, отправляющихся погостить в один из домов, которые принято
называть "тюрьмой ее величества".
крыльцу, оставив узенький проход для арестантов. Наш приятель, сапожник, в
числе прочих зевак, а с ним заодно и мы перешли на другую сторону. Кучер и
сидевший рядом с ним человек слезли с козел и прошли в участок. Дверь за
ними захлопнулась, и толпа стояла в напряженном ожидании.
пара арестантов - две девушки, из которых старшей было никак не больше
шестнадцати, а младшей шел от силы четырнадцатый год. О том, что это сестры,
говорило фамильное сходство, сохранившееся между ними, несмотря на страшную
печать, которую наложили на черты старшей те два года порочной жизни, что
выпали на ее долю. Обе были весьма нарядно одеты, в особенности младшая; но,
несмотря на сходство в чертах и нарядах, усугубленное к тому же тем
обстоятельством, что сестры были прикованы друг к другу наручниками, -
несмотря на все это, трудно было представить себе более резкое различие в их
поведении. Младшая плакала навзрыд - не напоказ, не в надежде вызвать
сочувствие, а от жгучего неподдельного стыда; она закрыла лицо носовым
платком, и во всей ее фигуре выражалось горькое, бесполезное раскаяние.
принадлежавший женщине с лицом кирпичного цвета.
Как-никак, это лучше, чем тюрьма. Куда веселее работать на топчаке, чем
сидеть да ждать суда. Вот и Белла тут со мною, по первому разу. Ты чего,
цыпленок, голову повесила? - продолжала она шумно и вырвала из рук сестры
носовой платок. - А ну-ка, подними голову да покажи им всем свое личико - да
не бойся, я не завистлива! - но, черт меня побери, я не из тех, кто
распускает нюни!
которого, как, впрочем, и большую часть толпы, разыгравшаяся сценка привела
в несказанный восторг.
кучер.
лошадей у Колд-Бат-Филдс*, знаете, большой такой дом с высокой оградой - ну,
да он приметный! Эй, Белла, куда это ты? Этак ты мне руку оторвешь! -
крикнула она, обращаясь к младшей девушке, которая в своем стремлении
поскорее укрыться в карете взобралась было на подножку, не дожидаясь сестры,
позабыв о наручниках. - А ну-ка, слезай, да пропусти старших вперед!
очутилась на панели и чуть не упала, затем старшая поднялась на подножку
сама, и несчастная ее сестра потянулась за ней.
улицы, в грязный омут разврата. Тогда, вначале, старшая была точно такой же,
какой была сейчас младшая; а в очень скором времени младшая неминуемо
превратится в то же, во что превратилась уже ее сестра. Печальная судьба, но
ничем не отвратить ее! Жестокая драма, а как часто разыгрывается она!
Загляните в тюрьмы и полицейские участки Лондона - а то просто присмотритесь
к улице. Все это ведь происходит тут же, у нас на глазах, ежедневно и
ежечасно, сделалось явлением столь привычным, заурядным, что. никого ничуть
даже и не поражает. Дальнейший путь наших двух девушек по торной дорожке
порока и преступленья будет стремителен, как чумная зараза, и, как ее
ядовитое дыхание, пагубен для всего живого. А разве мало таких несчастных
женщин на глазах у каждого из нас вовлекалось на путь порока столь ужасного,
что сердце содрогается при одной мысли о нем? Безнадежно само е начало этого
пути, гнусно, омерзительно его продолжение, и поистине страшен конец его:
одинокий, бесприютный, безжалостный!
уступающие в порочности какому-нибудь пятидесятилетнему преступнику,
закоснелому в злодействах; бездомный бродяга, охотно идущий в тюрьму, ибо
его там ожидают пища и кров, и скованный единой с ним цепью человек, который
впервые преступил закон и загубил разом все: свое будущее, свое доброе имя и
свою семью. Впрочем, мы уже насытили свое любопытство, и, по правде сказать,
первая пара произвела на нас такое впечатление, что мы сами были не рады и
много бы дали за то, чтобы оно изгладилось из нашей памяти.
грехов и горестей, и вскоре вовсе скрылась из глаз.
бережливой маленькой особой, когда-либо вдыхавшей лондонский дым; а дом
миссис Тибс был, несомненно, самым чистеньким на всей Грейт-Корэм-стрит. И
черный ход, и черная лестничка, и парадная дверь, и парадное крыльцо, и
медная ручка, и, дощечка на двери, и дверной молоток, и полукруглое окошко
над дверью сияли и "сверкали, потому что их неутомимо белили, чистили
пемзой, скребли и терли. Медную дощечку с интересной надписью "Миссис Тибс"
так старательно полировали, что просто удивительно, как она ни разу не
загорелась от постоянного трения. На окнах малой гостиной были жалюзи,
напоминавшие терку, в большой гостиной - синие с золотом занавески и шторы
"до самого верха", как часто хвастала преисполненная гордости миссис Тибс.
Фонарь в прихожей был прозрачен, как мыльный пузырь, вы отражались в каждом
столе и прилипали к свежеотлакированным стульям. Перила были натерты воском,
и даже прутья, державшие лестничную дорожку, блестели так, что вы невольно
жмурились.
великаном. К тому же, ноги у него были весьма короткие, но зато лицо -
чрезвычайно длинное. По отношению к своей жене он играл роль 0 в 90 при ней
он был чем-то, без нее - ничем. Миссис Тибс разговаривала без остановки.
Мистер Тибс говорил редко, но если представлялась возможность ввернуть
словечко, когда следовало бы промолчать, он никогда не упускал ее. Миссис
Тибс не выносила длинных историй; мистер Тибс постоянно пытался рассказать
длиннейший анекдот, конца которого не слышали даже его ближайшие друзья.
Начинался он так: "Помню, когда я служил волонтером в тысяча восемьсот
шестом году, меня вызвали..." но поскольку он говорил очень тихо и медленно,
а его прекрасная половина - очень громко и быстро, ему редко удавалось
прибавить что-нибудь к этому вступлению. Он был жалким рассказчиком,
Агасфером остроумия.
сорок три фунта пятнадцать шиллингов десять пенсов в год. Его отец, мать и
пять достойных отпрысков этой благородной фамилии получали такие же суммы из
доходов благодарного отечества, хотя никому не было известно - за что
именно. Но поскольку вышеозначенной пенсии немножко не хватало. чтобы
обеспечить супружескую пару всеми благами жизни, деловитая женушка мистера
Тибса решила, что полученные ею в наследство семьсот фунтов лучше всего
употребить на то, чтобы нанять и обставить подходящий дом - где-нибудь в
пределах той малоисследованной области Англии, которая расположена между
Британским музеем и отдаленной деревушкой, именуемой Сомерс-Таун, - и
открыть пансион. В конце концов выбор пал на Грейт-Корэм-стрит. Обставили
соответствующим образом дом; наняли двух служанок и мальчика для услуг; и в
утренних газетах появилось объявление, уведомлявшее почтенную публику, что
"шесть персон найдут все удобства уютного частного дома в лоне почтенного
музыкального семейства, обитающего в десяти минутах ходьбы от" ... любого
места. Начали поступать бесчисленные ответы, подписанные самыми
разнообразными инициалами. Казалось, все буквы алфавита внезапно были
охвачены жаждой получить комнату с полным пансионом. Переписка с желающими
была обширна, а тайна, окружавшая ее, - глубока. "О. Н. не согласен на это".
"М. Н. Е. не нравится то". "М. О. Т. считает условия неподходящими", а "К.
В. не выносит французской кухни". Но, наконец, в доме миссис Тибс "на
условиях, приемлемых для обеих заинтересованных сторон", поселились три
джентльмена. Снова газеты украсились объявлениями, и некая дама с двумя
дочерьми приготовилась увеличить - не свое семейство, но число жильцов
миссис Тибс.
Тибс, сидя вместе с супругом у камина после завтрака, когда джентльмены
отправились к местам своих занятий. - Просто очаровательная! - повторила
низенькая миссис Тибс, разговаривая больше сама с собой, поскольку она
никогда не интересовалась мнением мужа.
первый раз будут с нами обедать.
Маккарти Кормак
Конюшевский Владислав
Каргалов Вадим
Пехов Алексей
Березин Федор
Гуль Роман Борисович