начался под гнетом нового видения: он пытался выкроить лоскут кожи из
послушного человеческого лица, спокойно подставляющего то лоб, то свежую
щеку, то такой же свежий подбородок. Но кожа, чуть он протыкал ее ножни-
цами, расползалась, а плоть под нею растекалась гноем. Он торопливо
кромсал, соглашаясь на все более и более узкий островок, но в конце кон-
цов не оставалось ничего - а обкорнанная голова, истекая гноем, ждала,
терпеливо моргая. Однако надо было что-то делать с тортом, который он
испек - уже руки затекли держать его перед собой, шоколадный готический
собор, - придется сдавать в пирожковую. Стол Колдунова, просторный, как
стадион, был свободен, и Сабуров бережно опустил шоколадное чудо на его
зеркальную поверхность. Рядом стоял колдуновский диван, тоже пугающе ог-
ромный (как всегда бывает во сне - все чувства, кроме удивления), а воз-
ле дивана - молодящаяся, буффонски вырядившаяся бабенка в ярко-зеленом
платье с буфами во всех мыслимых и немыслимых местах, и Сабуров с неудо-
вольствием вспомнил, что когда-то имел с нею интимные контакты на этом
самом диване, и сейчас снова придется отрабатывать выданные авансы. Нуж-
но хотя бы отвернуть лицо... И с такой не защищенной ни самолюбием, ни
расчетливостью тоской воззвала душа: если бы это была Лида - прижаться
бы и замереть... Но это и была Лида. Он недоверчиво посмотрел, на месте
ли ее зуб, выказывавший легкое намерение сделаться пропеллером - зуб был
на месте, очень крупный, закрученный буквально винтом, и он успокоился,
и старался все теснее прижаться щекой к ее неудобной ключице, а она
упорно отстраняла его, повторяя: "Но я должна тебе рассказать, я должна
рассказать, рассказать", - и он со страхом увидел, что у нее искусанные
губы. "Тебя изнасиловали?.." - догадался он и по охватившему его отчая-
нию понял, что это правда.
чтобы получить медаль "Ветеран труда", и теперь разнюхивала, какие копе-
ечные льготы положены ветеранам. "Я ведь ничего не знаю, другие как-то
всегда все знают", - умиленно восклицала она. Ей ничего было не стыдно,
поскольку все, что имели другие, было украдено у нее.
себя бензином и поджег перед зданием телецентра (не такой паршивый трус,
как Сабуров). На физиономиях колдуновского племени обозначилось недо-
вольство: теперь еще сжигаться вздумали! Но лишь Адольф самодовольно
прочел отходную: "Нервы слабые".
бых сил. Голова наполнилась гулом, как пустой ангар, перед глазами
предстали искусанные, вздувшиеся Лидины губы...
нечистоты. Хруцкая была еще переносимее, оттого что ненавидела свободу и
доброту лишь из трогательного и такого человечного страха за собственные
кишки. Супругу же ее, в отличие от простодушной свиньи, было небезраз-
лично, где гадить - он любил именно в неохраняемом (вернее, охраняемом
государством) храме Духа в каждом уголке оставить свой уютно свернувший-
ся кал.
пожалуйста! Только ты должен помнить, какому классу это выгодно.
пилы:
потому с ним едва не случился детский конфуз.
Эстонии, и по Литве, и по Грузии!
что русский, и два часа не обслуживают.
бят русских.
Ах, наш регион столько всего производит, а мы ничего... Запомни: нигде
ничего твоего нет - есть государственное!
ему удалось выдавить из себя, не принесли удовлетворения. И гвоздь мешал
корчиться с должным усердием.
возглавляемого Крайним. Статьи по теме, открытой Сабуровым, двинули ко-
сяком. Но ссылались лишь на Крайнего.
го ощущения в мочевом пузыре любезность требовала от Сабурова огромных
усилий. Поэтому Люде пришлось принять оправдывающийся тон: "надо что-то
менять", "по принципу личной преданности", "перевыборы", путалась она в
типовой прогрессивной фразеологии.
рать ему подобных.
- дай бог, чтоб можно было хотя бы жить, не спрашивая у них дозволения.
- Мне нравится работать с талантливыми людьми - вот с вами я готова ра-
ботать хоть сутками.
как издыхающий пес. Но почему она готова работать "с утками"? Он восста-
новил в памяти ее слова, и что-то расслабилось внутри: еще крупинка лас-
ки - и он сможет.
хорошо отчаяние - не нужно заботиться о навязанном тебе теле: мокнет оно
или сохнет - тебе-то что за дело.
года назад здесь задавили собаку. На черном от влаги нагом дереве, среди
по-свойски расположившихся гомонящих воробьев озадаченно восседал, слов-
но сам смущенный своей диковинностью, зеленый попугай, крючковатым носом
напоминающий товарища Сталина в исполнении артиста Закариадзе.
потянулась с нею к нему: - Иди сюда, глупый, ты же замерзнешь, ты на них
не смотри, они местные, привыкли, цып, цып!
подозрительно косил, будто в Потсдаме или в Политбюро.
почувствовал острую до слез жалость к себе - диковинной заморской птице
среди обвыкшихся жизнерадостных воробьев. Это конец, внутри тебя должен
царить стальной закон правоверного сталинизма: не помнить о потерях -
они слишком ужасны, только о достижениях - мужество рождается из жесто-
кости.
Сабуров и поспешно, пока не пролилось через край, зашагал к нагим ивам,
склонившимся над речкой Вонючкой. Проклятая жалость: он уже испытывал
неудовольствие, набирая в ботинки раскисший снег. Вместе с физическим
облегчением Сабуров почувствовал, что против Лиды у него уже не осталось
ни обиды, ни настороженности: прижаться бы - и больше ничего-ничего-ни-
чего не надо.
что-то хорошее, а боль ломающейся надежды куда мучительнее монотонной
безнадежности, когда хочется одного: только бы поскорей. Рано или поздно
гибель ждет на всех путях, душевное здоровье в том и заключается, чтобы
не видеть правды. Учись у них - у хряка, у коровы, - глядишь, и пове-
ришь, что не все еще погибло, что еще блеснет любовь улыбкою прощальной,
и Аркаша из никчемного неврастеника сделается энергичным Сидоровым, и
Шурка выкарабкается в Сидоровы - в сущности, он после того и срывался-то
всего один раз... (Сабуров теперь заходил за ним в школу, спасая его и
от его собственных страстей, и от недругов: ему было никак не выпутаться
из каких-то темных делишек. В тот раз Сабуров так и не дождался его на
остановке - кажется, была зима? Да, все время приходилось оттирать щеки
- и ближе к полночи, забыв и гордость, и стыд, он отправился на розыски.
В мигании разноцветных огней дискотеки было еще больше новогоднего, чем
на кладбище, но Сабуров из-за болезненно обострившейся склонности слы-
шать лишь слова запомнил только выкрик распорядителя: "Этот танец мы
посвящаем писателю Юрию Бондареву, уверяющему нас, что советская моло-
дежь вымрет от спида. Итак - спид во время чумы!" В прыгающем скопище
Сабуров разобрал лишь одно: все они не Шурка. Шурка явился под утро,
несколько раз ужаленный возле подмышки, сидел полуголый на тахте, уронив
голову. Наталья цепенела за столом, время от времени тихонько постаны-
вая, будто во сне, а Аркаша, стремительно прошлепав из постели босыми
ногами, вдруг принялся трясти Шурку за шею ввиду отсутствия лацканов -
жалко напряглись прыщавые мускулешки толщиной в палец: "Ты понимаешь,
что ты сволочь?! Понимаешь или нет?!" - на что Шурка тяжело кивал мотаю-
щейся головой и соглашался, еле ворочая языком: "Понимаю. Сволочь. Убей
меня - спасибо скажу", а потом побрел в ванную и затих.
но прислушивающийся Аркаша (тоже где-то набрался этих гнусных словечек),
и Наталья, сорвавшись с места, затарабанила в дверь: "Саша, немедленно
открой! Ты слышишь? Шурик, ради бога, умоляю!.." Шурка перед мольбами не
устоял. В раковине валялась окровавленная бритва, действительно опасная,
приберегаемая Сабуровым на черный день, а с Шуркиного запястья, распоро-
того вдоль и трижды поперек - шнуровка на мяче, - лилась жирная струйка
Нортон Андрэ
Шилова Юлия
Маркелов Олег
Круз Андрей
Жюль Верн
Елманов Валерий