Чтение 66–й страницы книги ~Триумфальная арка~

Он покачал головой.

- Подумай и обо мне. Ведь я не автомат.

Она прижалась к нему. Он почувствовал, что она дрожит.

- Ни о чем не хочу думать. Позволь мне остаться.

Он осторожно отстранил ее.

- Не начинай с меня обманывать своего друга, Жоан. Он и так настрадается
вдоволь.

- Я не могу идти домой одна.

- Тебе не придется долго пробыть в одиночестве.

- Нет, придется. Я одна. Уже несколько дней одна. Он уехал. Его нет в
Париже.

- Вот как... - спокойно ответил Равик. - Ты, по крайней мере, откровенна.
С тобой знаешь, как себя вести.

- Я пришла не ради этого.

- Не сомневаюсь.

- Ведь я могла бы ни о чем не говорить.

- Совершенно верно.

- Равик, я не хочу идти домой одна.

- Я провожу тебя.

Она медленно отступила на шаг.

- Ты больше не любишь меня... - сказала она тихо и почти угрожающе.

- Ты затем и пришла, чтобы выяснить это?

- Да... Не только это... но и это тоже.

- О Господи, Жоан, - нетерпеливо сказал Равик. - В таком случае ты
услышала сейчас самое откровенное признание в любви из всех, какие только
возможны.

Она молчала.

- Если бы это было не так, разве стал бы я долго колебаться, оставить
тебя здесь или нет, даже зная, что ты с кем-то живешь? - сказал он.

На ее лице медленно проступила улыбка. Скорее даже не улыбка, а какое-то
внутреннее сияние, будто в ней зажегся светильник и свет его медленно
поднимался к глазам.

- Спасибо, Равик, - сказала она и через секунду, не сводя с него глаз,
осторожно добавила: - Ты не оставишь меня?

- Зачем тебе это знать?

- Ты будешь ждать? Ты не оставишь меня?

- Думаю, для тебя это не составило бы трагедии. Если судить по нашему с
тобой опыту.

- Спасибо!

Теперь она была совсем другой. Как быстро она утешается, - подумал он. А
почему бы и нет? Ей кажется, что она добилась своего, если даже и не
останется здесь.

Она поцеловала его.

- Я знала, что ты будешь такой, Равик. Ты должен быть таким. Теперь я
пойду. Не провожай меня. Я дойду одна.

Она уже стояла в дверях.

- Не приходи больше, - сказал он. - И ни о чем не сокрушайся. Ты не
пропадешь.

- Хорошо. Спокойной ночи, Равик.

- Спокойной ночи, Жоан.

Он включил свет. "Ты должен быть таким". Он слегка вздрогнул. Все они
сотворены из глины и золота, подумал он. Из лжи и потрясений. Из
жульничества и бесстыдной правды. Он подсел к окну. Снизу по-прежнему
доносился тихий, монотонный плач. Женщина, обманувшая своего мужа и
оплакивающая его смерть. А может, она поступает так только потому, что этого
требует ее религия. Равик удивился, что не чувствует себя еще более
несчастным.

XXIII

- Вот я и вернулась, Равик, - сказала Кэт Хэгстрем.

Сильно похудевшая, она сидела в своем номере в отеле "Ланкастер". Щеки у
нее ввалились, будто мышцы были выскоблены скальпелем изнутри. Черты лица
обозначились резче, кожа походила на шелк, который вот-вот порвется.

- Я думал, вы еще во Флоренции... Или в Канне... или уже в Америке, -
сказал Равик.

- Я жила все это время во Флоренции. Во Фьезоле. Под конец мне стало
невмоготу. Помните, я все уговаривала вас поехать со мной? Книги, камин,
тихие вечера, покой. Книги там действительно были, и в камне горел огонь...
Но покой!.. Представьте, Равик, даже город Франциска Ассизского и тот стал
шумным. Шумным и беспокойным, как и вся Италия. Там, где Франциск выступал с
проповедью любви, теперь маршируют колонны молодчиков в фашистской форме,
одержимые манией величия, упоенные пустозвонными фразами и ненавистью к
другим народам.

- Но ведь так было всегда, Кэт.

- Нет, не всегда. Еще несколько лет назад мой управляющий был
простодушным провинциалом в вельветовых брюках и соломенных туфлях. Теперь
это прямо-таки герой в сапогах и черной рубашке, весь увешанный
позолоченными кинжалами. Он без конца выступает с докладами, - Средиземное
море должно стать итальянским, Англию нужно уничтожить, Ниццу, Корсику и
Савойю следует вернуть в лоно Италии. Равик, этот чудесный народ, который
давно уже не выигрывал войн, словно сошел с ума, после того как ему
предоставили возможность победить в Абиссинии и Испании. Мои друзья еще три
года назад были вполне разумными людьми. А сегодня они всерьез уверены, что
с Англией можно разделаться за каких-нибудь три месяца. Вся страна бурлит.
Что произошло? Я бежала из Вены от буйства коричневых рубашек, а теперь была
вынуждена уехать из Италии, спасаясь от безумства чернорубашечников...
Говорят, где-то есть еще и зеленые; в Америке, уж наверняка, носят
серебряные... Неужто весь мир оказался во власти какой-то рубахомании?..

- Видимо, так. Но вскоре все переменится. Единым цветом станет алый.

- Алый?

- Да, алый, как кровь.

Кэт выглянула во двор. Свет заходящего солнца мягким зеленым сумраком
лился сквозь листву каштанов.

- Невероятно! - сказала она. - Две войны за двадцать лет! И ведь от
последней мы все еще не пришли в себя.

- Измучены только победители. Побежденные настроены весьма воинственно.
Победа порождает беспечность.

- Может быть, вы правы. - Она посмотрела на него. - И это случится скоро?

- Боюсь, что да.

- Как вы думаете, доживу я до начала войны?

- А почему бы и нет? - Равик пристально посмотрел на нее. Она выдержала
его взгляд. - Вы были у профессора Фиолы? - спросил он.

- Да, заходила к нему раза два или три. Он один из немногих, кто не
заражен черной чумой. Равик молчал, выжидая, что она скажет еще. Кэт взяла
со стола нитку жемчуга и стала играть ею. В ее длинных узких пальцах
жемчужины казались драгоценными четками.

- Я словно Вечный Жид, - сказала она. - Ищу покоя. Но, кажется, я выбрала
неподходящее время. Покоя нет больше нигде. Разве что здесь... И то совсем
мало.

Равик смотрел на жемчуг. Он возник в бесформенных серых моллюсках, когда
в них проникло инородное тело, какая-то песчинка... Случайное раздражение
породило нежно мерцающую красоту. Не удивительно ли это? - думал Равик.

- Вы собирались уехать в Америку, Кэт, - сказал он. - Всякий, кто может
покинуть Европу, должен уехать. Вам тут больше нечего делать.

- Вы хотите избавиться от меня?

- Боже сохрани. Но в последний раз вы сами сказали, что уладите свои дела
и вернетесь в Америку.

- Верно. А теперь я решила повременить с отъездом. Поживу пока здесь.

- Мало радости жить летом в Париже. Пыльно и жарко.

Она отложила жемчуг в сторону.

- А если это лето последнее?

- Почему последнее?

- Ведь я уезжаю навсегда.

Равик молчал. Известно ли ей что-нибудь? - думал он. - Что сказал ей
Фиола?

- Как идут дела в "Шехерезаде"? - спросила Кэт.

- Я давно уже не заходил туда. Морозов говорит, что по вечерам там
полным-полно, как, впрочем, и во всех ночных клубах.

- Даже сейчас, Б мертвый сезон?

- Да, представьте себе. В самый разгар лета, когда большинство
увеселительных заведений, как правило, закрывается. Вас это удивляет?

- Нисколько. Каждый старается урвать от жизни все, что можно, пока не
наступил конец.

- Что верно, то верно, - сказал Равик.

- Вы как-нибудь сведете меня в "Шехерезаду"?

- Разумеется, Кэт. Когда угодно. Мне казалось, она вам уже надоела.

- И я так думала. Но теперь думаю иначе. Мне тоже хочется взять у жизни
все, что можно.

Он снова внимательно посмотрел на нее.

- Хорошо, Кэт, - сказал он. - В любое время можете рассчитывать на меня.

Равик поднялся. Кэт проводила его к выходу и остановилась в дверях,
исхудалая, с такой сухой шелковистой кожей, что казалось, дотронься до нее -
и она зашуршит. Ее глаза были ясны и как будто больше, чем прежде. Она
подала ему горячую сухую руку.

- Почему вы не сказали мне, чем я больна? - спросила она как бы
невзначай, словно осведомляясь о погоде.

Он молча смотрел на нее.