Чтение 66–й страницы книги ~Архипелаг ГУЛАГ~

Патриарх: -- Да, признаю, [поскольку они не противоречат правилам
благочестия].

(Все бы так отвечали! Другая была б наша история!)

Идет переспрос о канонике. Патриарх поясняет: если церковь сама передаёт
ценности -- это не святотатство, а если отбирать помимо её воли --
святотатство. В воззвании не сказано, чтобы вообще не сдавать, а только
осуждается сдача против воли.

(Так тем нам интересней -- против воли!)

Изумлен председатель товарищ Бек: -- Что же для вас в конце концов более
важно -- церковные каноны или точка зрения советского правительства?

(Ожидаемый ответ: -- ...советского правительства.)

-- Хорошо, пусть святотатство по канонам, -- восклицает обвинитель, -- но
с точки зрения [[милосердия]]!!

(Первый раз и за 50 лет последний вспоминают на трибунале это убогое
[милосердие]...)

Проводится и филологический анализ. "Святотатство" от свято-тать.

Обвинитель: -- Значит, мы, представители советской власти -- воры по
святым вещам?

(Долгий шум в зале. Перерыв. Работа комендантских помощников.)

Обвинитель: -- Итак, вы представителей советской власти, ВЦИК, называете
ворами?

Патриарх: -- Я привожу только каноны.

Далее обсуждается термин "кощунство". При изъятии из церкви Василия
Кессарийского иконная риза не входила в ящик, и тогда её топтали ногами. Но
сам патриарх там не был?

Обвинитель: -- Откуда вы знаете? [Назовите фамилию] того священника,
который вам это рассказывал! (= мы его сейчас посадим!)

Патриарх не называет.

Значит -- ложь!

Обвинитель наседает торжествующе: -- Нет, [кто] эту гнусную клевету
распространил?

Председатель: -- Назовите фамилии тех, кто топтал ризу ногами! (Они ведь
при этом визитные карточки оставляли.) Иначе Трибунал не может вам верить!

Патриарх не может назвать.

Председатель: -- Значит, вы заявляете голословно!

Еще остаётся доказать, что патриарх хотел свергнуть советскую власть. Вот
как это доказывается: "агитация является попыткой подготовить [настроение],
чтобы в будущем подготовить и [свержение]".

Трибунал постановляет возбудить против патриарха уголовное дело.

7 мая выносится приговор: из семнадцати подсудимых -- одиннадцать к
расстрелу. (Расстреляют пятерых.)

Как говорил Крыленко, мы не шутки пришли шутить.

Еще через неделю патриарх отстранен и арестован. (Но это еще не самый
конец. Его пока отвозят в Донской монастырь и там будут содержать в строгом
заточении, пока верующие привыкнут к его отсутствию. Помните, удивлялся не
так давно Крыленко: а какая опасность грозит патриарху?.. Верно, когда
подкрадётся, не поможешь ни звоном, ни телефоном.)

Еще через две недели арестовывается в Петрограде и митрополит Вениамин.
Он не был высокий сановник церкви, ни даже -- назначенным, как все
митрополиты. Весною 1917 г. -- впервые со времен древнего Новгорода --
избрали митрополита в Москве и в Петрограде. Общедоступный, кроткий, частый
гость на заводах и фабриках, популярный в народе и в низшем духовенстве, их
голосами и был избран Вениамин. Не понимая времени, задачею своей он видел
свободу церкви от политики, "ибо в прошлом она много от неё пострадала".
Этого-то митрополита и вывела на

и) [Петроградский церковный процесс] (9 июня -- 5 июля 1922 г.)
Обвиняемых (в сопротивлении сдаче церковных ценностей) было несколько
десятков человек, в том числе -- профессора богословия, церковного права,
архимандриты, священники и миряне. Председателю трибунала Семёнову -- 25 лет
отроду (по слухам -- булочник). Главный обвинитель -- член коллегии
Наркомюста П. А. Красиков -- ровесник и красноярский, а потом эмигрантский
приятель Ленина, чью игру на скрипке Владимир Ильич так любил слушать.

Еще на Невском и на повороте с Невского что ни день густо стоял народ, а
при провозе митрополита многие опускались на колени и пели "Спаси, Господи,
люди твоя!" (Само собою, тут же, на улице, как и в здании суда, арестовывали
слишком ретивых верующих.) В зале большая часть публики -- красноармейцы, но
и те всякий раз вставали при входе митрополита в белом клобуке. А обвинитель
и трибунал называли его врагом народа (словечко уже было, заметим).

От процесса к процессу сгущаясь, уже очень чувствовалось стесненное
положение адвокатов. Крыленко ничего нам не рассказал о том, но тут
рассказывает очевидец. Главу защитников Бобрищева-Пушкина [самого посадить]
загремел угрозами Трибунал -- и так это было уже в нравах времени, и так это
было реально, что Бобрищев-Пушкин поспешил передать адвокату Гуровичу
золотые часы и бумажник... А свидетеля профессора Егорова Трибунал и
постановил тут же заключить под стражу за высказывания в пользу митрополита.
Но оказалось, что Егоров к этому готов: с ним -- толстый портфель, а в нём
-- еда, бельё и даже одеяльце.

Читатель замечает, как суд постепенно приобретает знакомые нам формы.

Митрополит Венимамин обвиняется в том, что злонамеренно вступил в
соглашение с... Советской властью и тем добился смягчения декрета об изъятии
ценностей. Свое обращение к Помголу злонамеренно распространял в народе
(Самиздат!). И действовал в согласии с мировой буржуазией.

Священник Красницкий, один из главных живоцерковников и сотрудник ГПУ,
свидетельствовал, что священники сговорились вызвать на почве голода
восстание против советской власти.

Были выслушаны свидетели только обвинения, а свидетели защиты не допущены
к показания. (Ну, как похоже!.. Ну, всё больше и больше...)

Обвинитель Смирнов требовал "шестнадцать голов". Обвинитель Красиков
воскликнул: "Вся православная церковь -- контрреволюционная организация.
Собственно следовало бы [посадить в тюрьму всю Церковь]!"

(Программа очень реальная, она вскоре почти удалась. И хорошая база для
ДИАЛОГА.)

Пользуемся редким случаем привести несколько сохранившихся фраз адвоката
(С. Я. Гуровича), защитника митрополита:

-- "Доказательства виновности нет, фактов нет, нет и обвинения... Что
скажет история? (Ох, напугал! Да забудет и ничего не скажет!) Изъятие
церковных ценностей в Петрограде прошло с полным спокойствием, но
петроградское духовенство -- на скамье подсудимых, и чьи-то руки
подталкивают их к смерти. Основной принцип, подчеркиваемый вами -- польза
советской власти. Но не забывайте, что на крови мучеников растет церковь. (А
у нас не вырастет!)... Больше нечего сказать, но и трудно расстаться со
словом. Пока длятся прения -- подсудимые живы. Кончатся прения -- кончится
жизнь..."

Трибунал приговорил к смерти десятерых. Этой смерти они прождали больше
месяца, до конца процесса эсеров (как если б готовили их расстреливать
вместе с эсерами). После того ВЦИК шестерых помиловал, а четверо (митрополит
Вениамин; архимандрит Сергий, бывший член Государственной Думы; профессор
права Ю. П. Новицкий; и присяжный поверенный Ковшаров) расстреляны в ночь с
12 на 13 августа.

Мы очень просим читателя не забывать о принципе провинциальной
множественности. Там, где было два церковных процесса, там было их двадцать
два.

К процессу эсеров очень торопились с уголовным кодексом: пора было
уложить гранитные глыбы Закона! 12 мая, как договорились, открылась сессия
ВЦИК, а с проектом кодекса всё еще не успевали -- он только подан был в
Горки Владимиру Ильичу на просмотр. Шесть статей кодекса предусматривали
своим высшим пределом расстрел. Это не было удовлетворительно. 15 мая на
полях проекта Ильич добавил еще шесть статей, по которым также необходим
расстрел (в том числе -- по ст. 69: пропаганда и агитация... в частности --
призыв к пассивному противодействию правительству, к массовому невыполнению
воинской или налоговой повинности.) *(13) И еще один случай расстрела: за
неразрешенное возвращение из-за границы (ну, как все социалисты то и дело
шныряли прежде). И еще одну кару, равную расстрелу: высылку за границу.
(Предвидел Владимир Ильич то недалекое время, когда отбою не будет от
рвущихся к нам из Европы, но выехать от нас на Запад никого нельзя будет
понудить добровольно.) Главный вывод Ильич так пояснил наркому юстиции:

"Товарищ Курский! По-моему надо расширить применение расстрела... (с
заменой высылкой за границу) ко всем видам деятельности меньшевиков, эсеров
и т. п.; найти формулировку, ставящую эти деяния [в связь с [[международной
буржуазией]] ]" (курсив и разрядка Ленина). *(14)

[Расширить применение расстрела]! -- чего тут не понять? (Много ли
выслали?) [Террор -- это средство убеждения], *(15) кажется ясно!

А Курский всё же не допонял. Он вот чего, наверно, не дотягивал: как эту
формулировку составить, как эту самую [связь] запетлять. И на другой день он
приезжал к председателю СНК за разъяснениями. Эта беседа нам не известна. Но
вдогонку, 17 мая, Ленин послал из Горок второе письмо:

"Т. Курский! В дополнение к нашей беседе посылаю вам набросок
дополнительного параграфа Уголовного кодекса... Основная мысль, надеюсь,
ясна, несмотря на все недостатки черняка: открыто выставить принципиальное и
политически правдивое (а не только юридически-узкое) положение, мотивирующее
[суть] и [оправдание] террора, его необходимость, его пределы.

Суд должен не устранить террор; обещать это было бы самообманом или
обманом, а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и без
прикрас. Формулировать надо как можно шире, ибо только революционное
правосознание и революционная совесть поставят условия применения на деле,
более или менее широкого.

С коммунистическим приветом